Проснувшись поутру, Татьяна долго не решалась включить свет и подойти к зеркалу. Просто лежала в постели, ощупывая распухшее лицо. Потом все же встала, молча оделась и, тихо произнеся «прощаю», пошла прочь из ненавистного свекровкиного дома…
Таня рано вышла замуж, и по большой любви. Ей не было и двадцати, и тогда девчонке казалось, что счастливей их с Сергеем нет никого.
Однако еще со времени знакомства парень девушку с родней знакомить не спешил. И даже старался скрывать их отношения. А потом неожиданно поставил домашних перед фактом: «Буду жениться». Родители обрадовались: Сергей их был жених видный, невест на примете – хоть отбавляй, одна краше другой. Но выбор молодого человека поверг родню в шок.
– Как? Эта бесприданница? Эта девка, у которой родители неизвестно где пропадают? – билась в истерике мать. – Не бывать этому!
Да, о такой снохе Зинаида Никитична и не помышляла. Две снохи у нее уже были, только как-то невзлюбили они свекровь, и чувство это было взаимным. Еще одну такую же невестку Зинаиде не хотелось. Она каждый день уговаривала сына подождать, убеждала, что страсть быстро пройдет, что он разлюбит. Но Сергей стоял на своем.
Переубедить упрямого сына матери так и не удалось. Ненависти к Тане Зинаида Никитична не скрывала:
– Поплачешь ты еще, уливаться будешь горючими слезами. И не жди яркого свадебного торжества, о подвенечном платье не мечтай. Знаю, ради чего ты лезешь в нашу семью. Жизни красивой захотелось!
Свадьбу, конечно, сыграли. Да только не о такой мечтала Татьяна. Вместо радости и веселья весь день она прятала слезы – а новоиспеченный супруг был уверен, что слезы эти от счастья и радости.
Первый день семейной жизни – и первые унижения. Муж с утра на работу, а нелюбимая сноха терпит оскорбления Зинаиды Никитичны.
– Таким завтраком ты кормила моего сына? Эти помои даже свинья есть не станет, – высказывала свои недовольства свекровь. – Хоть причешись, а то ходишь, свои лохмы развесила. Не умеешь ухаживать за волосами – отстриги.
На каждый шаг, на каждое движение Тани свекровь реагировала оскорблениями. Та в ответ молчала, опускала глаза – и плакала.
– Ну чего ты ревешь постоянно? – успокаивал Сергей. – Ревнует просто она меня к тебе – то был ее, а теперь твой. Пройдет это. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю… Ну хочешь, уедем? Будем снимать жилье… Ну не реви, не реви. Тебе ведь нельзя сейчас переживать, на малыше может отразиться.
Молча, глотая слезы, Таня крепилась изо всех сил. Иногда не выдерживала и отвечала Зинаиде Никитичне грубостью, а потом убегала к подруге делиться обидой.
– Дура ты, Танька, дура, – ругала та молодую жену. – Жалко мне тебя. Так и будешь молчать всю жизнь, а они – ездить на твоей шее. Сережка твой если бы любил, давно поставил мать на место. А раз нет у тебя самолюбия, так живи в роли домработницы и терпи.
Терпеть же пришлось долго. Ее жизнь в доме мужа превратилась в жизнь прислуги: «подай, убери, постирай». Кроме Сергея, ее никто не называл по имени. Она даже стала забывать собственное имя, иначе как к уродине, к «этой» к ней не обращались.
В день рождения Татьяны Зинаида Никитична с самого утра не унималась.
– Ну кто ж так моет пол? И где это ты видала, чтобы так раскладывали приборы? – ворчала она. – И как тебя только терпит мой бедный сынок! Эх, для кого я берегла и воспитывала свою кровиночку…
«Кровиночка» же будто не замечал обстановки в доме. Впрочем, при нем мать не обижала сноху, а Татьяна не жаловалась мужу. В самом деле – ну куда ей сейчас идти, да еще и беременной?
И все-таки однажды она не выдержала. Подвыпившая Зинаида Никитична набросилась на тщедушную Таню – мол, не так посмотрела! – и стала бить: по голове, животу…
В эту ночь Татьяна не ночевала дома. Потрясенная, в слезах, с сильным кровотечением она прибежала в дом бабушки, которая растила ее и воспитывала. Вызвали врача.
Ребенка Таня потеряла.
Вскоре ей пришлось вернуться из больницы обратно в мужнин дом. Свекровь пришла, каялась, обещала жить дружно. Таня поверила… Но все началось сначала – скандалы, побои, оскорбления. А потом Сергей начал пить. Все чаще приходил он с работы навеселе, все чаще не ночевал дома, в ответ на упреки Тани кричал как обезумевший. Свекровь стала гнать ее из дома.
– Куда же мне теперь пойти? – плакалась Таня подруге. – Мыкаться по родне? Или в дом к бабушке? Ведь и Сергея бес попутал, совсем спивается. Ребенка потеряла. Вся жизнь наперекосяк…
Сергей изменял жене, а позже каялся, говорил о минутной слабости. Былая идиллия рухнула навсегда: ей уже не хотелось думать о нем каждую минуту, как было прежде, не было желания вспоминать его голос, смех, то, как он говорил или морщил нос во время еды. Образ любимого человека постепенно превращался в тень.
И Таня решила уйти – уйти, пока были силы, уйти не оборачиваясь.
Никто ее не останавливал, никто не уговаривал остаться. Она не взяла даже своих вещей – так хотелось скорее покинуть эту обитатель зла и ненависти.
Близких людей у нее не осталось, дальние же одолевали расспросами, и старые обиды не хотели уходить – по-прежнему жгли душу. Трудно было забыть оскорбления и обиды, вынесенные от свекрови, унижения, которые пришлось пережить. Свекровь она ненавидела до глубины души, ведь по ее вине Таня потеряла все.
Годы проходили в одиночестве: другой мужчина рядом так и не появлялся. Спасалась Татьяна другим – любимой работой, общением с коллегами, настоящими подругами. А еще у нее появился свой дом – пусть маленький, но свой, где ее никто не обидит словом, никто не поднимет на нее руку.
Сергей тем временем совсем спился. Работу потерял, перебивался случайными заработками, которых хватало на бутылку, – а больше уже и не нужно было. Порою Татьяне приходилось пересекаться с бывшим мужем, но она уже не испытывала к нему никаких чувств, кроме жалости. Двое его братьев с женами уехали, отец умер. Зинаида Никитична в одиночестве встречала старость. С годами она совсем расхандрилась. Все сама, помочь некому. Сергей, хоть и жил в нескольких домах от матери, проведать заходил изредка.
Зинаида Никитична не раз через знакомых, соседей передавала «нелюбимой снохе» просьбу зайти – прощения просить хотела. Да только Татьяна свекровкин дом старалась обходить стороною. Даже годы не залечили тех ран, что остались в ее сердце. «Бог ей судья, Он и простит», – всегда отвечала Таня.
К зиме Зинаиде Никитичне стало совсем плохо. Одна терпела боли, ночами выла в подушку. Некому за ней было ухаживать: никто не принесет воды, не подаст лекарств, не приготовит еды. В селе уже стали поговаривать, что, мол, не доживет Никитична до Нового года. Сердце снохи сжималось от боли. «Не каменная же я, в конце концов», – решила наконец Татьяна – и пошла в тот мрачный дом, из которого когда-то бежала без оглядки.
Седая старушка с растрепанными засаленными волосами лежала в кровати. В доме – мрак, неприятный запах сырости. Кругом разбросаны вещи. На полу и мебели – пыль толстым слоем. У кровати – стул, на котором пустой грязный стакан, пузырьки с лекарствами, немытая тарелка. Старуха, увидев Татьяну, молчала, долго собиралась с силами, а потом, еле ворочая языком, проговорила:
– Все-таки пришла, дочка?
Дочка… Всю жизнь Таня ждала, когда ее так назовут. Не посчастливилось ей услышать это милое, до боли нежное слово от родной матери. Свекровь же и по имени не звала.
– Ты не держи на меня зла, Таня, – продолжала старуха. Она говорила медленно, стараясь отдышаться после каждого произнесенного слова. – Не знала я, что так все выйдет. Прости ты меня, прости.
Обессилев, Зинаида Никитична заснула. Татьяна, рыдая и смахивая платком по пути слезы, бежала домой. Четыре вечера после работы она ходила ухаживать за больной свекровью. На ночь оставалась у нее. Сердце сжималось у Татьяны, когда та кричала от боли. А она не знала чем помочь: лекарства уже были бессильны. Сыновья не приезжали. Иногда звонили, но мать не в силах была разговаривать, только плакала и горько вздыхала в телефонную трубку.
…Весь вечер Татьяна проплакала у изголовья Зинаиды Никитичны. На рассвете заснула. Утром старуха умерла. А Татьяна, сообщив грустную весть соседям, снова ушла из этого дома, не желая встречаться с бывшей родней.
На этот раз – ушла навсегда.
