— Мама, ты что?! Что ты делаешь? – Лена чуть не плакала, глядя, как мать выбрасывает из шкафа немудрящие ее пожитки. Красное платье в горошек, Ленино любимое, небрежно брошенное на пол, тут же привлекло к себе внимание младшего брата, который сидел на полу. Павлик ухватил край пояса и сунул в рот. – Не надо, Павлуша! Отдай!
— Тряпку пожалела! – Наталья швырнула Ленины джинсы к остальным вещам, и захлопнула шкаф. – Выметайся!
— Да куда, мам? Куда я пойду? Да еще на ночь глядя? Что ты творишь?
— Что хочу — то и творю! Я в своем доме! А тебе здесь не место!
— А я? Разве это и не мой дом тоже?
— Нет, милая моя! Своего у тебя ничего здесь нет! – Наталья взяла на руки сына и вытерла ему нос подолом Лениного платья. – Ничегошеньки! И хватит мне нервы трепать! Только-только я свою жизнь налаживать стала, как ты мне все испортить хочешь? Не будет этого!
— Мам, что я тебе порчу? Что?!
— Перед Вовчиком кто хвостом крутит? Не ты?
— Мама! – Лена закричала так, что Павлик вздрогнул, испугавшись, и расплакался. – Что ты говоришь?! Ты себя слышишь вообще?!
— Прекрасно слышу! Хватит! Я все сказала! Чтобы через пять минут тебя здесь не было!
Наталья пнула дверь ногой и вышла из комнаты, а Лена растерянно застыла, не понимая еще, что произошло только что. Кажется, ее выгнали из дома… Голова работать категорически отказывалась. Лена пыталась ухватиться хоть за какую-то мысль, которая даст отсчет двигаться дальше, но они порхали рваными клочьями, не давая сосредоточиться. За дверью раздался рев Пашки и Лена, наконец, опомнилась. Брат плакал так горько, что она невольно дернулась к двери. Это ведь была ее обычная забота – успокоить, отвлечь чем угодно, лишь бы перестал кричать. Новый муж матери не выносил, когда его сын начинал плакать. Его раздражали детские слезы, да и вообще все, что связано было с ребенком. И Лена, которая выросла совсем иначе, в любви и заботе со стороны всей семьи, не понимала, что творится с матерью в такие моменты. Вместо того чтобы взять на руки сына и успокоить, она тут же отдавала ребенка Лене и уходила к мужу.
— Займись! Взрослая уже – вот и помогай!
Взрослая… Еще вчера она была балованной папиной и маминой дочкой, а сегодня вдруг стала отрезанным ломтем, как называет ее теперь мать. В последние два года все происходило так быстро, что Лена не успевала за событиями, которые одно за другим меняли их семью.
Сначала ушел после инфаркта отец. Несправедливо и глупо, потому, что его можно было спасти, окажись рядом с той остановкой хоть один человек, которому было бы не все равно. Еще молодой, ведь отцу Лены не было и пятидесяти, хорошо одетый и совершенно не похожий на бродягу, он пролежал рядом с этой остановкой больше часа. А вокруг шли люди… По своим, каким-то очень важным делам… Спешили, наверное… Никто не подошел, не вызвал скорую. Да и просто не спросил – нужна ли помощь… Возможно решили, что пьян или не в себе, раз спит посреди улицы в ноябре вот так. А когда какая-то женщина все-таки тронула его за плечо, пытаясь помочь, было уже поздно.
Лена отлично помнила, как отреагировала тогда на все это мама. Она словно застыла во времени и пространстве, молча и отрешенно. Лена плакала, пыталась докричаться до нее, но ей это так и не удалось. Без единой слезы Наталья проводила мужа, а потом заперлась у себя в комнате, совершенно забыв про дочь, которая осталась совершенно одна.
У них не было родственников, а друзья родителей давно стали лишь приятелями, которые появлялись изредка по большим праздникам, а потом снова надолго исчезали, не напоминая о себе и никак не участвуя их жизни. Лена помнила, как родители гордились тем, что у них крепкая семья и никто им не нужен. Что они есть друг у друга и этого достаточно. Лена поначалу тоже так думала и очень не любила, когда в дом приходили гости. Зачем они здесь? Ведь и без них хорошо.
Это длилось до тех пор, пока Лена не пошла в первый класс. Почему-то мальчишек в их классе оказалось куда меньше, чем девчонок и Лену посадили за одну парту с маленькой, юркой девочкой. Длинные черные косы чуть не в руку толщиной, которые были настолько тяжелыми, что девочка эта ходила с гордо поднятой головой, мгновенно стали предметом Ленкиной зависти. Еще бы! Свои-то светлые легкомысленные кудряшки она терпеть не могла. Сколько мама с ними не билась, пытаясь заплести их гладко и красиво, они все равно венчиком торчали вокруг головы, за что Лену с самого первого дня прозвали в классе «Одуванчиком».
Косу соседки Лена решилась тронуть только через два дня, когда та, сердито откинув украшенное пышными бантами богатство за спину, пробурчала:
— Надоели! Обрежу! Даже если мама ругать будет.
Лена тогда, не думая, протянула руку, погладила черный глянец, который струился по спинке стула, и прошептала:
— С ума сошла? Это же так красиво!
С этого дня началась их дружба с «Лейкой». Так в классе стали называть Лейлу, ту самую обладательницу волшебных косичек, которые покорили Лену.
Лейла была четвертой дочкой в большой многодетной семье Варданянов. Когда Лена впервые попала в их большой, странно-несуразный, растекшийся в разные стороны пристройками, дом, который стоял особняком от всех других, занимая сразу три участка, она оглохла и ослепла разом от количества взрослых, детей, стариков и младенцев на квадратный метр. Долго пыталась разобраться в Лейлиной родословной, пробуя понять, кто и кем кому приходится. Но, ей это так и не удалось. Она знала маму Лейлы, которая без всяких разговоров сразу с порога усаживала любого, кто пришел в дом, за стол и кормила так, что потом можно было передвигаться только ползком и то недалеко. Знала сестер и братьев Лейлы, которые, несмотря на большую разницу в возрасте и интересах, всегда готовы были помогать друг другу. Так старший ее брат, глядя, как они страдают над алгеброй, садился рядом и в два счета объяснял то, что было непонятно, а старшая сестра Лейлы учила готовить. Лену удивляло, что даже маленькие девочки в семье Лейки умели в два счета замесить тесто и напечь вкуснейших пирогов, а ее саму мама к кухне даже близко не подпускала. Говорила, что рано.
Попадая в дом Лейлы, Лена быстро поняла, что родственники и друзья — это вовсе не так уж плохо. Позже она, конечно, узнает, что бывает и по-другому. Когда даже близкие люди становятся совсем чужими, но пока до этого было еще далеко и Лена с удивлением смотрела на горы подарков, которые получала Лейла на праздники. Причем не только на день рождения, а на любой праздник, который случался здесь. А их было очень много. И в этой семье детей баловали по поводу и без. Даже в день рождения двоюродной бабушки Лейка могла получить кучу конфет, новую кофточку и ленточки.
— Почему? Ведь сегодня не твой праздник? – Лена удивленно смотрела на подругу, которая крутилась перед зеркалом. А Лейла так же удивленно смотрела на нее.
— Ну и что? Разве обязательно чего-то ждать, чтобы порадовать тех, кого ты любишь? Ой, погодите-подождите, вот новый год придет, тогда подарки будут! – Лейла заливалась колокольчиком и Лена невольно начинала смеяться вместе с ней.
Мама Лены эту дружбу не одобряла. Ей не нравилась Лейла, а если бы она увидела ее дом, что Лене точно навсегда запретили бы ходить к подруге в гости. Но, к счастью, мама много работала и Лене достаточно было забежать домой после школы, чтобы быстро съесть тарелку супа, или родители сразу поймут, что она не обедала, а потом унестись туда, где на большой просторной кухне ее назовут как-то ласково, накормят вкусным пирогом или персиковым вареньем, а потом будут долго объяснять, как правильно варить его. И этих встреч Лена ждала как воздуха. Здесь ей было легко и спокойно. Здесь ее ждали.
Именно родственники подруги, узнав, что случилось в семье Лены, в тот же вечер прислали двух старших братьев Лейлы, которые принесли деньги и помогли с организацией. Мать Лены даже из комнаты выходить не хотела. А, когда пришлось, молча делала все, что ей говорили, сердито поглядывая на парней, которые, не обращая внимания на ее недовольство, отвезли куда нужно, помогли оформить документы и прочее, а потом доставили домой. Лейла пыталась хоть как-то успокоить Лену, которая плакала не переставая, а потом бросила эти попытки и разревелась вместе с ней, роняя слезы в тесто, что месила для пирожков. Она наготовила столько, что места в холодильнике не хватило и пришлось просить соседку о помощи.
На следующий день Лена все время видела рядом с собой мужчин из дома Лейлы. Их с мамой сопровождали, попутно решая какие-то мелкие проблемы и вопросы, оберегая и не давая сорваться. Наталья не обращала на это внимания, а Лена запомнила очень хорошо.
На ее вопрос потом, Лейла спокойно сказала:
— А как иначе? Ты же нам не чужая. И мужчин у вас в доме больше нет. Кому-то нужно было помогать.
А еще через полгода Лейлу выдали замуж. Лена тогда даже дар речи потеряла, а когда смогла говорить, накинулась на подругу с расспросами и упреками:
— Ты в своем уме? Какой замуж? А учиться? Ты же врачом стать хотела? Передумала что ли?
— Нет. Почему передумала? – Лейла разворачивала хрустящую бумагу, в которую была упакована длинная воздушная фата. – Буду учиться. Папа с моим женихом уже обо всем договорился.
— Не понимаю! Какой смысл так рано выходить замуж? Ты так его любишь, что дня прожить не можешь без него?
Лена осеклась, когда увидела с каким удивлением на нее посмотрела Лейла.
— Да я его видела от силы раза два. Какая любовь, Лен? Пока еще так, интерес просто. А вот дальше будет все остальное.
— Лейка, ты сама себя слышишь? Как так можно, а?
— Так у нас принято. Родители выбирают, а наше дело сделать так, как они говорят.
— Но, почему? Средневековье какое-то… Разве родителям потом жить с твоим мужем? А если ты его не полюбишь? Как тогда?
— Не знаю, Лен. – Лейла со вздохом свернула фату, укладывая ее обратно в коробку. – Но, разве мои мама и папа могут пожелать мне плохого?
— Нет…
— Вот и я так думаю. Они хотят, чтобы у меня появился свой дом, своя семья. Что же в этом плохого? И если они хотят, чтобы у меня было все хорошо, то и жениха мне выбирать будут очень тщательно. Я это точно знаю.
Лена тогда не нашлась, что ответить. На свадьбе подруги она чуть не ревела, но держалась. А вот, когда узнала, что Лейла уезжает учиться в Москву, где родители ее мужа уже купили им квартиру, расплакалась так, что долго не могла успокоиться.
— Как я буду без тебя?
— А я?
— Ты теперь замужем. У тебя есть кому о тебе позаботиться…
— Лен, если будет совсем плохо – приезжай. Что-нибудь придумаем.
На тот момент в жизни Лениной мамы уже появился злополучный Вовчик и Лейла с тревогой наблюдала за тем, как Лена тянет время, не спеша домой из училища.
— Что ты? Почему домой идти не хочешь?
Лена не знала, что ответить подруге. Не рассказывать же ей, как новый муж матери подкарауливает ее в коридоре или на кухне… Как стала коситься на нее мама, которая после родов второго ребенка стала совершенно невыносимой. Как приходится запирать дверь в свою комнату, что очень сердит мать, ведь она в любой момент может принести маленького Павлика к Лене, чтобы та присмотрела за ним. И ей совершенно наплевать, что дочери утром на занятия. Конечно, брата Лена любит и готова помогать, но бессонные ночи, когда приходится часами ходить по комнате, укачивая плачущего братишку, не проходят даром. И она уже дважды падала в обморок прямо в коридоре училища, чем наделала много переполоха, а по группе поползли нехорошие слухи.
Еще не окончив училище, Лена устроилась работать в больницу и немного выдохнула, ведь теперь были ночные дежурства и дома можно было не появляться сутками.
Проводив Лейлу с мужем, Лена приехала домой и нарвалась на такой скандал, какого не было у нее с матерью никогда. Конфликт зрел как нарыв и Лена не понимала, как свести его на нет, как заставить маму слушать…
А слушать Наталья не хотела никого, кроме себя. И, когда соседка по лестничной клетке, потрепав за щечку Павлика, сказала:
— Какие же красивые дети у тебя получаются, Наташа. Что Павлик, что Леночка! Красивая девочка! Очень красивая! Жаль, отец не дожил, чтобы полюбоваться на такую красоту! Совсем невеста уже. Есть парень-то у нее? Не может не быть! Хоть и не видела ни разу ее с кем-то. Все бегает туда-сюда. Раньше на учебу, а сейчас еще и на работу. Нельзя же так, Наташа. Девочке надо свою жизнь устраивать.
Что так задело тогда Наталью в словах соседки? Кто знает. Но, именно после этого, она выгнала дочь из дома и сейчас Лена собирала в сумку вещи, лихорадочно думая, куда идти. Если здесь ей места нет, то где оно – это место? Ее место? Куда ей податься? Ответа на этот вопрос у нее пока не было. Можно было бы, конечно, позвонить Лейле, но что она может сделать? И нервничать ей нельзя. Первенца все-таки ждет. Да еще и учиться успевает. Вот это характер! А у нее что? Даже собственной маме объяснить не может, что к чему.
Лена оглядела комнату в последний раз, забрала с письменного стола фотографию отца, затолкала ее в сумку и смахнула слезы. Ну и пусть! Может быть так даже лучше. Она давно уже здесь чужая. Пусть мама налаживает свою жизнь.
На кухне громко работал телевизор, и Наталья что-то готовила, сердито гремя посудой. Лена шагнула было в коридорчик, ведущий к дверям кухни, но остановилась. Что она скажет маме? Разве все уже не сказано? Разве можно простить то, что она только что услышала? Нет! Хватит с нее! Да, когда-то они жили хорошо, и мама ее любила, но теперь все изменилось и Лена здесь чужая.
Во дворе было уже темно и девушка зябко поежилась, пряча нос в широкий шарф. Осень в этом году была поздняя, но, когда добралась до города, принялась наводить свои порядки так торопливо и энергично, что люди даже не успели сообразить, что происходит. Днем, по дороге с работы, Лена то и дело улыбалась, встречая то парня в шортах, то девушку в пуховике и шапке. Сама она еще накануне достала любимый шарф, подаренный Лейлой на последних новогодних праздниках, которые они провели вместе, и теплую куртку. Она всегда была мерзлячкой и теперь только порадовалась, что не придется возвращаться домой за теплыми вещами, ведь видеть мать ей больше не хотелось. Обида, пока еще маленькая, как зверек с цепкими лапками и острыми зубами, начинала царапать душу, выгрызая себе место, но Лена гнала от себя эти мысли. Не до того сейчас. Решить бы, что делать дальше…
Остановка была почти пустой в это время. Пара запоздалых прохожих и большая дворняга – вот и все, кто встретился Лене по дороге к ней. Девушка поставила сумку на лавочку и спрятала озябшие руки в карманы.
Машина, остановившаяся рядом, заставила ее вздрогнуть и сделать шаг назад. Мало ли? Конечно, еще не поздно и люди вокруг есть, но Лена больше не чувствовала себя в безопасности.
— Лена?
— Арсен!
Лена чуть не заплакала от облегчения. Это был старший брат Лейлы. Тот самый, что объяснял им когда-то алгебру, а потом помогал хоронить отца.
— Ты что здесь делаешь так поздно? На работу что ли?
— Нет… Хотя… В больницу! Точно! Мне туда надо!
— Ой, что-то ты темнишь, Лена. Случилось что? Почему ты с вещами?
Арсен смотрел на нее так участливо, что Лена, сама не понимая как, выложила ему все. И про маму, и про Вовчика, и про то, что она теперь, кажется, живет на улице, ведь идти ей совершенно некуда.
— Ясно! Садись! – Арсен, который всегда был немногословным, сел за руль и Лена, подумав мгновение, села в машину, думая, что он подвезет ее до больницы.
Они ехали по ночному городу и молчали. Говорить не хотелось. В машине было тепло и Лена впала в какой-то ступор. Ей было сейчас спокойно. И, может быть потому, что она знала – это спокойствие ненадолго и вот-вот должно закончится, ей не хотелось даже шевелиться, ловя эти мгновения. Она смотрела в окно, снова пытаясь сосредоточиться и подумать о том, как быть дальше, но в ушах звучали только слова матери:
— Тебе здесь не место!
Она очнулась только тогда, когда поняла, что они едут вовсе не в сторону больницы.
— Арсен, а куда мы едем? Мне же в больницу надо!
— Ты там ночевать собралась?
— Ну да!
— А потом? Сегодня перекантуешься. А дальше, что делать будешь?
— Не знаю пока…
— А я знаю. Поэтому едем мы сейчас не в больницу, а в другое место.
— Какое?
— Увидишь!
Высотка в тихом районе была огорожена красивым кованным забором. Машину Арсена охрана пропустила во двор и он, припарковавшись, кивнул Лене на вход в подъезд.
— Нам туда.
Лена, ничего не понимая, выбралась из машины и пошла следом за ним.
Они поднялись на третий этаж, и Арсен позвонил в дверь какой-то квартиры.
Ответа пришлось ждать долго. Лена переминалась с ноги на ногу, поглядывая на Арсена, но тот молчал, а спрашивать она не решалась. Наконец, дверь распахнулась и Лена увидела самую большую женщину, которую только встречала в своей жизни.
— Бабушка!
— Арсенчик! А почему без звонка?
Женщина была не такой уж и большой, как поначалу показалось было Лене. Просто свободное платье и высокий рост создавали иллюзию того, что в дверях стоит этакий богатырь в юбке.
— А это кто? Ой, погоди-ка! А я тебя знаю! Ты подружка моей Лейлы, да? Я на свадьбе тебя видела! Проходи, детка, что же ты стесняешься? Разве ты чужая? Не обижай меня!
Лена шагнула за порог и ее обволокло тепло. Просторный коридор был выложен мраморной плиткой, а под потолком висела люстра с таким обилием хрустальных висюлек, что у Лены зарябило в глазах. Пока она оглядывалась по сторонам, Арсен успел что-то шепнуть бабушке, получил от нее кивок в ответ и ушел, коротко махнув на прощание рукой Лене.
— Куда ты? – Лена не успела и слова сказать, как дверь за ним захлопнулась, и она осталась один на один с бабушкой Лейлы.
— Что же ты на пороге стоишь, а? Раздевайся и проходи! Попьем кофе, поговорим и ты мне расскажешь, почему такая красивая девочка осталась одна на улице в такой час. Разве дома у тебя нет? Разве мамы нет?
— Кажется, больше нет… — Лена вдруг поняла, что силы у нее закончились и, опустившись на пуф, стоявший тут же в прихожей, вдруг разревелась так горько, что женщина, которая впустила ее в свой дом, замерла на мгновение, а потом подняла на ноги и крепко обняла, прижав к себе и гладя по голове.
— Ай, ты моя маленькая! Разве так можно? Куда же небеса смотрели? Мимо тебя, что ли? Не плачь, девочка! Все образуется! Все хорошо будет! Вот увидишь! Слушай меня! Я знаю! Я все страшное в этой жизни видела и больше не хочу видеть! И тебе не дам!
Она покачивала Лену как маленькую, а теплые руки водили и водили по волосам, успокаивая и даря защиту.
— Идем! Я тебе такой кофе сделаю! Правильный сварю! Ты его выпьешь и все печали забудешь! Не насовсем, конечно, но ненадолго забудешь. Иногда паузы этой хватает. Чтобы дышать потом. Чтобы думать. Идем!
Лена сидела на просторной красивой кухне и пила кофе из крошечной чашечки. Он был таким горьким, что собственные слезы не шли с ним ни в какое сравнение. Но, Лена почему-то продолжала делать глоток за глотком и слушать то, что ей говорила бабушка Лейлы.
— Зови меня Сона. Так меня звали давно, когда я еще такой как ты была. Совсем еще девочкой, наивной, горя не знавшей. Жила с отцом и матерью, нянчила младших сестер и брата. Наш дом, наше место было далеко отсюда. На родине моей. Где жили предки, где остались их могилы. Я давно там не была и вряд ли уже когда-то буду. Это боль моя, но не самая страшная.
— А какая страшнее? – вырвалось у Лены.
— Какая? – Сона села на стул, широко расставив колени, так, что просторное платье обтянуло их, и сразу стала похожа на скалу, так окаменело и потемнело вдруг ее лицо. – Самая страшная боль — это та, что у моих родителей могил нет. Как и у старшей сестры. Я не смогла их похоронить.
— Почему?
— Ты знаешь, что такое погром? Нет? Да и откуда тебе! Не дай Бог узнать тебе, что это такое! Это страшно. Потом уже был большой, когда всех… всех… А наше село было маленьким, на границе и к нам приходили давно и долго раз за разом, не давая поднять детей, не давая жить…
— А почему вы не уехали оттуда?
— Как оставить свое место, детка? Родное? Сложно…
— А что такое погром? Как это?
— Это… Когда приходят чужие люди и говорят, что твоего места здесь больше нет. И жизни нет больше тоже… Что не можешь ты помнить, не можешь говорить на том языке, на котором с тобой говорили твои родители и их родители… Нам так сказали. Точнее, я это слышала из комнаты такой, потайной, куда нас, младших, родители спрятали. Кладовка такая маленькая. Отец ее переделал зачем-то накануне. Выход сделал отдельный во двор. И когда к нам пришли, он нас туда спрятал, а дверь из комнаты подпер буфетом. Успел… Буфет этот был большой, дубовый, прабабки моей. Шесть мужчин его с места сдвинуть не могли, когда мать уборку делала. А отец его, как перышко передвинул и поставил, закрыв нас от беды… Откуда только силы взял… Вот, что любовь родительская сделать может, девочка! Помни об этом, когда свои дети найдут тебя. Не помни о том, что мама тебе сказала. Горе меняет людей. Выворачивает душу. Сжигает сердца. И остается только пустая оболочка, которая ищет, куда приткнуться. Где найти покой, которого, возможно, никогда уже и не будет.
— Вы говорите это так, как будто испытали на себе.
— Так и было. Только я не осталась одна ведь. У меня было чем заполнить эту пустоту. Две сестры и брат, которые остались на моих руках. И ничего за спиной, кроме сожженного дома. Я не буду тебе рассказывать, как мы выбирались тогда из села, как добирались до дальней родни, которая помогла на первых порах. И никого из своих детей я не потеряла. Всех подняла и на ноги поставила. Лейла моя и Арсен – внуки брата. А есть еще дети и внуки сестер. И даже правнуки у меня уже есть. Вот, Лейла скоро еще одного подарит и будет еще одно счастье!
— А почему вы не с ними живете, а отдельно?
— Потому, что не отпустило меня до конца. И я кричу по ночам, пугая тех, кто рядом. Поэтому, я и живу здесь, а не со всеми. В гости хожу часто. Но, жить буду здесь, чтобы не волновать. Пусть у них будет спокойна душа. Пусть живут они в радости, не думая о моих проблемах.
— А свои дети? Есть у вас?
— Нет. Когда мне было? Нужно было этих детей на ноги поставить…
Сона замолчала и опустила голову. Лена подалась вперед и спросила:
— Только поэтому?
— Нет… — Сона подняла голову и посмотрела прямо в глаза Лене. – А ты умная! Это хорошо. Главное, ум свой береги и не показывай его кому не надо. Правильно поняла. Не только поэтому.
— А почему?
— Потому, что любила я одного из тех, кто пришел в тот страшный день в наш дом и лишил меня его. Сильно любила. Больше чем родителей. Готова была бросить все и идти за ним, если позовет.
— Он не позвал…
— Нет. Хотел, я знаю. Может, поэтому и пришел в тот день. Чтобы помочь… А, может, и нет… Он даже не знал, что я жива осталась. Они ведь тогда долго не искали, быстро все решили.
— Вы очень сильная…
— Нет! Не было во мне никакой силы собственной. Была чужая. Детей, которые меня держали, ведь не могла же я их бросить, родственников, которые приняли и помогали, чужих людей… Всех, кто был рядом. Их сила была во мне. Понимаешь?
— Кажется, да.
— А теперь моя сила будет в тебе. Поняла? Теперь моя очередь ею делиться, как когда-то делились со мной. Здесь будет твое место, пока я тебя с рук на руки мужу не передам, поняла? Эй! Только не вздумай плакать снова! Ты даже не представляешь, что тебя ждет! Я ведь из тебя жену делать буду! Учить буду! Как Лейлу мою учила, как сестер своих. Чтобы все умела, все знала. Чтобы мне стыдно не было.
Сона хрипло рассмеялась, глядя на лицо Лены.
— Правильно боишься! Есть чего!
Слово свое Сона знала и держала. Через два года Лена научилась готовить так, что заткнула за пояс даже Лейлу, которая приезжала навестить родных.
— У тебя вкуснее получается! Что добавила в фарш? – Лейла уплетала крошечные, размером в палец пирожки и разглядывала подругу. – Как ты?
— А хорошо! Все благодаря бабушке Соне. Если бы не она…
— Ай, девочка! Не хвали меня сильно, а то загоржусь и меня в рай не пустят! – Сона смеялась, карауля турку, стоявшую на огне.
— А разве я неправду сказала?
Интонации Лены так похожи были на Сону, что Лейла покатилась со смеху.
— Воспитала ты ее, бабушка! Молодец! Вся в тебя!
— Еще нет. – Сона вдруг посерьезнела и глянула на Лену.
Лейла, ничего не понимая, ловила взгляд подруги.
— Что такое? Случилось что-то?
— Сама рассказывай. Пойду, прилягу. Устала. – Сона разлила кофе по чашечкам и вышла из кухни.
— Лен? Что происходит?
Лена не хотела рассказывать о том, что творилось у нее на сердце последние два месяца. Но, глядя, как Лейла смотрит на нее, нехотя кивнула:
— Мама болеет.
— Это так серьезно?
— Да, Лейка. Серьезнее некуда. Ей осталось всего ничего. Она же в моей больнице лежала. Я все про нее знаю.
— Так ты с ней не виделась? – Лейла аж подскочила на месте.
— Нет… Не могу заставить себя…
— Лена! Ты что? А ты подумала о том, что потом и захочешь, а не сможешь? Не с кем будет видеться! Понимаешь ты это? И прощать тоже будет некого!
— Не кричи, Лей. Все я понимаю. Но… не могу я… Как вспомню, как она меня, так… А если бы Арсен тогда мимо не ехал? Если бы не Сона? Где бы я была сейчас? Мать обо мне сильно думала, когда променяла на мужика? Который, кстати, бросил ее сразу же, как только узнал, что она заболела! И не только ее бросил, но и сына!
Лейла ахнула и рухнула обратно на стул:
— А где Павлик сейчас?
— В приюте. Мне не отдали его. Работа у меня есть, а жилья нет. На то, чтобы квартиру снять – денег не хватает, даже с учетом того, что я подрабатываю.
— А почему ты в материнскую квартиру вернуться не можешь?
— Она меня выписала. Документы нужны, чтобы опека мне Павлика отдала, а их нет. Ох, Лейка, я не знаю, что делать… — Лена обхватила голову руками. – Я уже спать перестала. Не могу не думать о том, как он там, маленький.
— Если бы так о нем переживала, то не здесь бы сейчас сидела, — отрезала Лейла и поднялась. – Поехали!
— Куда?
— В больницу!
— Зачем?
— А где мать твоя сейчас? Там?
— Нет. Выписали ее уже.
— Значит, домой к тебе поехали.
— Я мириться с ней не буду!
— А и не надо. Пусть она с тобой мирится. А ты прекращай думать о себе. Лучше о Павлике подумай! Вот о тебе никто не думал – хорошо тебе было? То-то!
С матерью Лена все-таки помирилась. Правда, случилось это за два дня до того, как Наталья, измученная болью, совершенно изменившаяся внешне и внутренне, ушла, попросив-таки прощения у дочери, которая два месяца ухаживала за ней. А заодно бегала по инстанциям, оформляя документы и спрятав подальше обиду. Думая только о том, как забрать домой брата поскорее. И Лена, глядя в глаза измученной матери, где плескалась боль, не имевшая сейчас никакого отношения к болезни, не вспомнила ничего из того дня, который разделил ее жизнь на до и после, а вспомнила почему-то далекое утро, когда ей было лет пять или шесть. И красивую, молодую свою маму в красном сарафане в горошек, которая кормила ее черешней. Черешня эта была большая, желтая как солнце и сладкая, как мамины поцелуи. И не осталось вокруг ничего, кроме этого ощущения счастья, давно забытого и потерянного Леной. И слова сорвались сами собой, возвращая покой в сердце:
— Я прощаю тебя, мама…
И когда-то сказанное Соной обрело, наконец, смысл и вес:
— Отпускать надо обиду. Гнать от себя, как бешенную собаку. Потому, что отравит тебя, не давая радоваться жизни. Не позволит увидеть больше ничего светлого и хорошего. Будет тлеть в сердце, пока не уничтожит тебя, не оставив ничего. Сложно это. Знаю. Но, нужно тебе больше, чем тому, кого тебе простить придется.
А еще неделю спустя Павлик, крепко вцепившийся в руку сестры, зайдет в квартиру, поднимет глаза на Лену и спросит:
— Теперь я насовсем дома?
— Да, маленький! Теперь мы дома. Здесь наше с тобой место, понимаешь?
И мальчишка кивнет так серьезно, что Лена поймет — вот теперь точно все правильно и всё на своих местах
