Проснувшись, не сразу понял, где он и почему так душно. Тумбочка попалась на глаза, а напротив – кровать, такая же, как у него. Сообразив, что находится в палате, вспомнил, что утром перевели из реанимации.
— Саня, ты как? – спросил сосед.
— Нормально, — равнодушно ответил Лунёв. Он теперь всем так отвечал, и его реальное состояние можно было понять по его взгляду. Нянечка вошла в палату и подошла к окну, распахнув его. – Никак дождь будет, — сказала она, — пусть освежит, а то душно.
Лунев и сам чувствовал духоту, но не жаловался. Сосед, напротив, листал календарь, и Лунёв увидел цифры: 1994.
«1994 год, — подумал он, — мне всего тридцать восемь… и что? это всё?»
В этот момент ему казалось, что все кончилось, вся его жизнь кончилась, несмотря на бодрый голос хирурга. Александр Лунёв понимал, что работа такая у доктора – не показывать уныние. Хотя до операции он разных докторов видел. Кто-то отпускал глаза, стараясь не смотреть на него, кто-то с сожалением говорил: «Ну что поделаешь, наследственность».
В наследственность Лунёв верил. Родителям и сорока не было – ушли один за другим. Сердечники оба. Старшая сестра Лена, наоборот, отличалась вполне нормальным здоровьем, и никакая наследственность ее не коснулась. А вот младший Санька почувствовал сбой «мотора» (так он называл сердце, когда был моложе) после первого развода.
Пять лет прожили. Санька ждал детей, надрывался на работе, бегая по заводу с чертежами, и все наделся, что у них впереди вся жизнь. Но жена, проверившись у докторов, заявила о разводе. Это был первый удар для него. Второй, когда бывшая жена вышла через полгода замуж и родила ребенка.
Вот так. А от Саньки родить не могла. Но он все равно верил в хорошее. И женился, как он считал, на хорошей девушке. И еще пять лет… и снова без детей. Лунёва успокаивало лишь то, что Света не затрагивала эту тему, ставшую для него уже болезненной.
Когда его прихватило с сердцем, и пришлось срочно лечь в больницу, он думал, что всё образуется, и он не повторит судьбу родителей, к тому же его дома ждет жена.
Но выписавшись, узнал на другой день, что Рита хочет уйти от него. – Не хотела говорить, пока ты в больнице был, — сообщила она.
И он почему-то не удивился, и держать ее не стал, понимая, что не имеет права.
— Это из-за детей? Из-за того, что ты не можешь родить от меня? – спросил он напрямую.
— Ну почему, вовсе нет, — сказала она. И это было правдой. Рита уходила не из-за детей, а из-за болезни мужа, и тоже думала про наследственность. Это уже после развода он понял, почему ушла Рита.
А еще чуть позже он и сам проверился, услышав неутешительные слова о своей бездетности.
— Чего вдруг всё разом на меня свалилось? – спросил он у старшей сестры. – Что со мной не так? – он подошел к зеркалу, увидел в нем свое отражение: вполне симпатичный мужчина. – Кому-то и жена, и дети… а тут… вообще ничего, кроме болячки…
— Са-аааш, ну перестань, почему ты решил, что у тебя как у родителей? Папа с мамой даже пролечиться не успели, а у тебя есть шансы, лучше на операцию соглашайся, пока берут. Ну, а дети… время покажет.
Потом он снова попал в больницу и еще больше сник, и уже будущее не казалось светлым, как раньше.
Лунёв оторвался от своих мыслей, когда в палату вошла медсестра. – Так, убираем капельницу, — она склонилась над ним. – А что за кисляк на лице? Поправляться надо, а не мысли грустные жевать.
Сосед по палате даже приподнялся, когда медсестра вышла. – Ну, Ираида Павловна, тоже мне, нашла слова «поддержки», лучше бы улыбнулась.
Лунёв усмехнулся. – Да вообще все равно…
— Эй, парень, не впадай в уныние. Медсестра ведь в чем-то права, на вот, лучше календарь почитай, или газетку свежую, наша местная, мне сегодня передали.
Лунев хотел отвлечься и протянул руку – сосед тут же передал газету.
Александр пролистал ее, не задержав взгляд ни на одной статье – все казалось ему неинтересным. На последней странице, в самом низу, среди поздравлений, коротких заметок и сообщений наткнулся взглядом на фотографию, увидев знакомое лицо. Четыре сотрудницы городского архива – улыбающиеся, с цветами – видимо праздник какой-то был – смотрели со снимка. И Оля Шадрина тоже смотрела, казалось, прямо на него – Александра Лунёва.
Олю он очень хорошо помнил. Он заметил ее еще в десятом классе. Она была на два года младше и училась в восьмом. Эта девочка с серыми глазами и светлой челкой – чем-то она отличалась от других. Но он тогда ничего не сказал, даже не подошел к ней.
А потом, уже когда учился в институте, решили с парнями зайти в родную школу, — как раз был очередной выпускной. И они зашли, так просто, хохмы ради. И он даже танцевал с выпускницей Олей Шадриной. А потом учителя, клянясь, что не забывают их, все-таки выпроводили из школы, намекнув, что в этот раз выпускной не у них.
А потом он ее не видел лет пять, а когда встретил, то Оля была с мужем, да и Александр к тому времени был женат.
И так потянулись их случайные встречи, очень редкие, мимоходом, когда успеваешь только на ходу сказать: «Привет». Или вообще увидишь издали и подумаешь: все у нее хорошо.
Он и после первого развода видел Олю, — она поднимались с мужем по лестнице самого большого в их городе магазина. И он тогда с сожалением подумал, что она несвободна.
И вот теперь он читает обращение коллег под фотографией. Ее поздравляют с рождением сына, а потом пишут, какая Оля целеустремленная, замечательная и вообще молодец. И что ей сейчас трудно, что она будет одна воспитывать ребенка, но у нее все получится.
Заметка напомнила ему короткие статьи из той поры, когда они были комсомольцами. Были в ней слова поддержки и вера, в то что Оля справится, и что с малышом всё будет хорошо, и что донорская кровь ей поможет. И дальше благодарили врачей.
Рука у Лунёва сама упала поверх одеяла, он повернул голову, убедившись, что окно открыто. И все-таки было душно, хотя небо потемнело, и поднялся небольшой ветер.
Всего несколько строк поддержки, а он все понял. И то, что Оля одна, и то, что малыш слабый, и то, что она в тяжелом состоянии. Он вдруг ощутил, что она, хрупкая, робкая, решилась родить ребенка, рискуя здоровьем. Всё в этот миг стало неважным – его болезнь, его состояние, его несбыточное будущее. «Ей, может, хуже, чем мне, — подумал он, — она еще и за сына переживает».
— Лунёв, вы куда это? – Ираида Павловна, проходя мимо, увидела, как Александр пытается встать. – Снова в реанимацию захотел? Доктор увидит, накрутит тебе хвоста.
— Мне домой надо, выпишите меня.
— Еще чего! Тебе, как минимум, десять дней лежать здесь.
— Но мне надо, понимаете?
— Нет, не понимаю. Очнулся, называется, сразу дела появились. Веди себя, голубчик, хорошо, соблюдай режим, восстанавливайся, а там посмотрим.
— А раньше можно?
— Это не мне решать.
Лунёв снова обессилено лег, и как раз повеяло свежестью: вместо обещанного ливня, нескольких капель упали на подоконник.
Александр снова перечитал заметку, и его состояние ушло на второй план. Он стал есть, принимал передачи от старшей сестры и даже заказывал, что приготовить. Потом спускался вниз, и сестра придирчиво смотрела, оценивая его состояние. — Санька, давай, выкарабкивайся, Володя привет тебе передает, говорит, на рыбалку поедем.
— Ага, стараюсь,- отвечал Александр, думая про Олю, неизвестность больше всего раздражала: как она там, помогли ли ей…
Когда Лунёва выписали, он первым делом, приехав домой, стал звонить в роддом. Удивительно было, но фамилия у Оли прежня – девичья фамилия.
— Вы родственник? – спросили его.
— Нет, но хотелось узнать…
Бросили трубку.
Вызвав такси, поехал в роддом, и там, на месте, узнал, что Олю завтра выписывают. Но он все равно передал фрукты, хотя толком не знал, что ей можно. И свое появление на следующий день объяснял лишь тем, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке.
Он стоял в сторонке, когда подошли родители и ее коллеги – как раз те, что на фотографии. Но она все равно увидела его и узнала. Смутилась. Лунёв почувствовал, что не вовремя, что, возможно, его странное появление, совсем ни к чему.
Но он подошел и поздоровался. – Представляешь, узнал из газеты, что ты в роддоме.
— Да, задержались мы тут, — с грустью сказал она. — Как дела у тебя?
— Нормально. Тоже из больницы вчера… но это неважно, главное, ты поправляйся…
Их уже ждала машина, и Оля передав малыша матери, посмотрела на Лунева. – Ты тоже не болей… извини, не приглашаю…
— Да это ничего, понимаю… может помощь нужна…
— Ничего не надо. Ну, если хочешь, позвони, вот мой домашний.
— Позвоню. И даже в гости напрошусь.
— Ну, это не раньше, чем через месяц.
— Хорошо, я буду звонить.
Ее растерянность, ее смущение он понял уже дома: ей просто было неловко за свой болезненный вид.
_____________
За этот месяц, когда он перезванивался с Олей, забыл про свою болезнь, и все чаще думал про Олю, понимая, что она решилась родить ребенка для себя. Впервые в тридцать шесть лет. Она рисковала, но шла осознанно на этот риск. И от этих мыслей ему было стыдно за себя: «расквасился», — говорил Александр.
Он даже не знал, какие цветы она любит, поэтому купил розы — просто они ему понравились.
Оля за этот месяц изменилась: и цвет лица другой, и взгляд веселее.
— Саша, ты не перестаешь меня удивлять, — сказала она, открыв дверь, — твое неожиданное появление у роддома…
— Ну я же говорил, что заметку прочитал, захотелось тебя поддержать…
Он подошел к коляске, в которой посапывал пухлощекий малыш.
— Я тебе говорила, что Кириллом назвала, — сказала Оля.
— Хорошее имя, одобряю.
Александр смотрел на спящего малыша, как на чудо. Столько лет он мечтало о семье с детьми, но все прошло мимо, как последний теплоход на реке. А тут этот мальчик, безмятежно спящий, не знающий ничего о жизни.
— Славный он у тебя, — сказал Лунёв, и улыбка непроизвольно появилась на его лице, — здорово было бы увидеть его взрослым… с усами и бородой…
— Зачем столько растительности на лице? – Оля удивленно посмотрела на Лунева.
— Ну, ладно, тогда без усов, просто с бородой… лет так через тридцать, например. – Александр стоял у коляски, наблюдая за крохой, и поймал себя на печальной мысли: столько лет ему не прожить, так что увидеть Кирилла взрослым уже не придется.
***
2024 год
Кирилл поднимался по лестнице, игнорируя лифт. Причем поднимался довольно быстро, несмотря на то, что нес ведро картошки.
— Ольга Федоровна открыла, принимая из рук сына пакет, — ну зачем, сынок, снова ты время на нас тратишь.
— Все нормально, ма.
Ольга обнимает сына, ощущая его бороду, — ой, дядька ты мой бородатый, так и ходишь с бородой…
— Отец дома? — спрашивает Кирилл.
Отец появляется через минуту, отложив кроссворд. Старается втянуть наметившийся животик и приглаживает волосы, хотя лысина уже давно обозначилась.
— Здорово, отец! – они обнялись, хотя виделись на прошлой неделе.
— Ну, здравствуй сынок, так-то лучше, а то все по телефону. Как дома?
— Да все в порядке, работаем с Машей, Лёшка учится, первоклассник наш. -Кирилл скидывает ветровку и идет на кухню.
На столе уже блины, осталось только чай поставить. Кирилл хватает блин, следом – отец. И так, на ходу жуя, пытаются общаться.
— Ну, что вы так дети? Отец, ты-то куда? Как маленький… ладно раньше, а сейчас-то… всё бы на ходу…
— А так вкуснее, — отвечает Кирилл.
Ольга Федоровна смеется. Она и выговаривает в шутку, радуется, глядя на мужа и сына.
Она приоткрыла окно, колыхнулась занавеска. Поставила на стол любимые кружки.
— Саша, Кирилл, ну идите уже, — позвала хозяйка.
Александра Викторовича Лунёва не узнать. Тридцать лет прошло. И полысел, и поседел, но взгляд тот же – неунывающий.
Он уже много лет живет, не унывая, и давно перешагнул критический возраст, когда родители, оба сердечники, ушли один за другим, оставив их с сестрой Леной одних.
Он думал, что остаток дней будет жить один. А Оля думала, что одна будет растить сына. Когда развелась, осталась одна. Мысль, родить ребенка не покидала ее, и она решила, когда уже было прилично за тридцать. Ее друг, будущий отец ребенка, сказал сразу, что семью не планирует, что у него уже есть дети от прежнего брака. И что в ее возрасте рожать рискованно, так что лучше оставить эту затею, пока не поздно. И больше она его не видела.
А потом появление Саши Лунёва, свалившегося перед роддомом, как снег на голову. Сначала было непонятное чувство: зачем он здесь. Но одновременно его появление согрело ее.
Они поженились через год, как родился Кирилл. И Александр, глядя на Кирилла, стал забывать о своем сердце. Он водил приемного сына в садик, потом провожал в первый класс, учил кататься на коньках, на лыжах, хотя сам был далеко не спортсменом.
А потом настало время, когда они сказали правду о его рождении. И на несколько дней было ощущение духоты, как перед грозой. Вот примерно также, как тогда в палате, после операции.
Кирилл «переваривал» новость, пытался обижаться… но ничего не получилось, Александр Викторович Лунёв так и остался его отцом. И Кирилл не мыслил, что на его месте был бы кто-то другой.
И сейчас они кормили единственного сына, уже тридцатилетнего бородатого дядьку, это чудо с серыми глазами, у которого уже своя семья.
— Бороду-то когда уберешь? – спрашивает Ольга Федоровна, любуясь сыном.
— Ма, ну мода такая, да и вообще мне нравится.
— Ну, тогда ладно, раз нравится, — Ольга посмотрела на мужа, — это ты наворожил ему бороду, когда еще в люльке Кирюшка был.
Александр Федорович смотрит на сына, подмигивает: — Нормально, ему идет.
Через окно повеяло прохладой, и появились первые капли обещанного дождя, после которого приободрится трава, ярче станет листва и выглянет солнце.
