Девочка моя, девочка… прости…
— Что, Катя, гостей провожала? — глаза соседки бегали по лицу и фигуре Екатерины Алексеевны, искали какой-нибудь изъян.
Ничего не найдя, соседка поджала губы и наклонила голову, как курица, увидев что-то, заинтересовавшее её маленький мозг.
— Да, Люда, дочь с мужем и внуками приезжала, довезли до магазина.
Женщины у крыльца сельского магазина закивали и заулыбались.
Екатерина кивнула им и легко взошла по ступенькам, будто нет прожитых лет, как будто их вообще нет…
— Ты смотри, — с восхищением говорит располневшая бывшая красавица, комсомолка-спортсменка и просто умница Иринка Селезнёва, а теперь просто баба Ира, — она ведь старше меня, я устраивала её на работу, когда они с Семёном приехали.
— Ой, да чего ей, дитя своё бросила, ни горя, ни заботы. Чужую вон привечает, а свою…
Женщины с любопытством повернулись к Людмиле, довольной тем, что снова перетянула всё внимание на себя.
— Она, Катька, дочку в детдом сдала, от мужика сбежала, вообще не от мужа родила, не пойми от кого. Семёна из семьи увела. А мать её девчонку из детдома забрала и воспитала, как свою. Они с Катькой перестали общаться, девчонка её ненавидит и за мать не считает. Девка, что она дочкой зовёт, — Семёнова. Мать её выпестовала, а она к этой змее- разлучнице ездит. Да и не просто так, Семён наследство оставил…
Вот так-то! А вы всё Катя, Катя…
— Ох, и злая же ты, Людка. Ну что ты такое говоришь, такое ведь придумать… тебе романы писать надо! Людка Соловьёва будешь, — смачно плюнула Ирина сплетнице под ноги.
— Чё это? Какая я тебе Соловьёва…
— Да такая, свистишь, как соловей. Идёмте, бабы, что вы её слушаете, говорит что попало на хорошего человека.
— Гляди-ка, хорошая, — раскраснелась Людмила и сорвалась на фальцет, — знают всё, знают! Чего вы носитесь с этой Катькой? Загнала мужика…
Людмила не успела договорить, как на крыльце появилась Катя. Окинув всех взглядом, на секунду задержала его на Людмиле, улыбнулась и, махнув головой, лёгкой походкой пошла в сторону дома.
— Вот, пошла, пошла, тьфу! — Людмила вся пышет злобой.
Ирина и несколько женщин, попрощавшись, разошлись по домам. Остальные придвинулись к Людмиле, с любопытством слушая, что она ещё расскажет.
Катя слышала, о чём говорили женщины.
Да, Лерочка не её родная дочь, она Семёнова. Но Катя приняла Леру, а Лера её…
Катя зашла во двор, чувствуя на спине испепеляющий взгляд соседки.
Катя знала причину её ненависти: когда-то, когда Семён разошёлся с первой женой и вернулся в село, Людмила хотела стать главной женщиной в его судьбе.
Катя не знала, были ли у них отношения. Зачем ей это было знать? Потом Семён, оправившись после развода, уехал в город, встретил Катю, и они вернулись в село. Здесь родился Саша, их общий сын. Много лет прожили здесь Катя с Семёном, а всё равно она была чужая.
Екатерина Алексеевна была хорошим врачом. Теперь на пенсии, полгода назад инфаркт унёс Семёна. Саша уехал жить в Германию, а Лерочка приезжает пару раз в год, звонит каждый день и поддерживает её.
Конечно, Катя всё слышала. Обидно ли ей было? А как вы думаете?
Оказавшись дома, Катя быстро разделась и, присев к столу, разревелась.
«Семён, зачем ты меня оставил? — плачет, как маленькая, Катя. Ты же обещал, обещал не бросать меня никогда…»
Зазвонил телефон.
— Алло?
— Алло, здравствуйте…
— Здравствуй, Алла…
— Вы плачете?
— Нет, детка, я не плачу.
В трубке молчание.
— Екатерина Алексеевна, — Катя напряглась, услышав тихий женский голос… Мама…
— Да… доченька, — Катя сдерживает рыдания, рвущиеся наружу.
— Мама, — на той стороне молодая женщина будто пробует на вкус это новое для неё слово. — Мама, я хотела спросить у вас…
— Да, да, Аллочка, говори, — Катя перестала дышать. Как долго тянулись эти секунды тишины.
— Мама, ну, то есть бабушка, она всегда хотела, чтобы мы наладили общение, и папа, ну дедушка, он тоже… Я хочу приехать…
Катя понимала, с каким трудом её девочке давались эти слова.
— Девочка моя, девочка… прости… Конечно, конечно, господи…
— Хорошо, тогда мы покупаем билеты.
— Дочка… Аллочка…
— Ну, всё, мама… ждите.
И дочь отключилась.
Катя боялась, боялась и ждала этого дня.
Кате пятнадцать, бабушка принесла отрез небесно-голубого кримплена с блестящей ниткой, люрексом, с чудесными цветами по материалу. Конечно, ткань была колючей, но такой шикарной.
— Валя, сшей Катерине платье.
— Нет, не буду.
— С чего это? — глаза бабушки стали сердитыми, как и голос.
— На выпускной оставим, — любовно разглаживая колючую ткань, сказала мама.
Конечно, Катя была самой красивой в восьмом классе. И Миша посмотрел на неё заинтересованно, в него Катя была влюблена с пятого класса.
— Баранова, ничего себе ты какая! — И пригласил её на танец.
Потом они убежали всем классом встречать зорьку, и Катя целовалась с Мишкой первый раз в жизни.
А утром заявила родителям, что в девятый класс в город не поедет, у них в посёлке была только восьмилетняя школа.
— Как не пойдёшь? А куда же ты?
— Я в медучилище поступаю, мама.
— Куда?
— Я буду врачом.
— Но, Катя, ты же хотела…
— Мама! Я буду врачом!
Катя не могла сказать своей маме, что идёт в медучилище из-за Мишки Кузнецова, своей любви.
Миша с детства мечтал быть врачом.
Конечно, он был удивлён, увидев Катю на экзаменах. Она без труда поступила, но с Мишей они попали в разные группы.
Катя мечтала, что они будут встречаться, но он будто забыл о её существовании, а девушка страдала.
Когда он здоровался или просто улыбался, подмигивая, Катя хотела плакать от счастья.
Пару раз они пересекались в компаниях, однажды пили вино и целовались полночи, убежав от всех.
Катя была самой счастливой на свете, но потом к ней подошла высокая светловолосая девушка и сказала, чтобы она даже не рассчитывала на Мишу, он её.
Девушку звали Олеся.
Миша потом ещё несколько раз встречался с Катей, жаловался на стерву Олеську, которая вымотала ему душу.
Катя всё внимательно слушала и рыдала внутри, её сердце разрывалось, но она стойко слушала все его стенания и жалобы.
Катя поступила в институт, кто бы сомневался, ведь Мишина мечта стать врачом постепенно стала и её мечтой.
Здесь ей повезло — они учились на одном факультете, значит, чаще будут встречаться.
Катя была красивой девушкой, родители всё охали и ахали, что дочка вся в учёбе, а на личную жизнь времени так и не было…
Катя не смотрела ни на кого, в её сердце жил только Миша.
«Больная любовь, больше похожая на зависимость», — говорила лучшая подруга Инна, которая однажды вывела Катю на разговор. Все недоумевали: красивая девушка, умная, а всё одна.
Миша будто не замечал, что девушка в него влюблена. Он здоровался с ней, улыбался, спрашивал, как дела, и говорил всем, что они с Катей с первого класса вместе.
Это «вместе» заставляло Катю краснеть, бледнеть и мечтать, что когда-нибудь они действительно будут вместе.
Миша часто обращался к девушке по мелочам, заставляя её замирать от счастья.
Катя писала две дипломные работы, и за это время они сблизились, потому что Миша подрабатывал. Он всячески намекал ей, что детство кончилось, пора о взрослой жизни подумать, и обращался к Кате не иначе, как «Катерина», нежно дотрагивался до руки, заглядывал в глаза.
Он не говорил, что они пара, совсем нет, он просто показывал это, или Кате так казалось.
И то, что однажды, немного выпив и быстро опьянев, Катя оказалась в одной комнате, в одной кровати со своим любимым, казалось ей само собой разумеющимся.
Отмечали у однокурсника на даче день рождения сразу трёх друзей, включая Мишин.
Это было незадолго до защиты диплома.
— Ну что, Миша, как тебе наша царевна Несмеяна?
— Нормально, есть что выпить? Башка трещит.
— Горячая?
— Да какая… она же… — Миша помолчал. — Virginalis.
— Серьёзно?
Катя узнала голос Вовки, он постоянно осматривал её сальным взглядом, пытался заговорить, прижаться, похохмить. Он и дал ей прозвище «Царевна Несмеяна».
— Ну? — Катя поняла, что Миша закурил.
— Может, поделишься с другом, а? — услышала девушка мерзкий голос Вовки.
— Не сейчас, — помолчав, затянулся Миша. — Дай сливки собрать. Ладно, надо идти…
Катя забыла, как дышать. Она вздохнула и не смогла выдохнуть, не могла.
Почему она тогда не убежала, не дала пощёчину этому подлецу, не ушла гордо? Катя не знала. Она была парализована чужой, злой волей. Она осталась.
Катя смутно помнит тот день… и второй, и третий, и неделю, и месяц.
— Ну всё, Катрин, — сказал однажды Миша, — покутили, и хватит. Мне нужно о жизни подумать, да и тебе тоже. Старт в жизнь я тебе, так сказать, дал, дорогу открыл.
Говорил он это, складывая вещи в маленький чемоданчик, с которым пришёл к Кате в съёмную комнату. Родители не хотели, чтобы дочка жила в общежитии, поэтому снимали ей комнату в коммуналке.
Пришёл он тогда, когда нужно было вплотную заниматься дипломом, а теперь вот…
— Ты о чём, Миша?
— В смысле, о чём? Я говорю, что надо дальше двигаться. Кать, я хотел попросить, — Миша поморщился, словно съел что-то кислое и неприятное, — слушай, если Олеська спросит, мы с тобой двоюродные брат и сестра, просто не афишировали. Ну всё, пока. Спасибо за всё.
— Миша, — Катя тоненько пропищала его родное и любимое имя, — Миша, я не поняла, а я? Разве мы не…
— Катюх, ты чего? Какие мы? Разве я тебе что-то обещал? Ты чего?
И действительно, что это она, подумала Катя, ведь днём они делали вид, что не вместе, а вечером, уже по темноте, прибегал голодный и холодный Миша, быстро ел то, что приготовила Катя, расхваливая её. Потом они готовились и ложились в кровать…
Он никогда не сказал ей ни слова о любви, никогда не назвал её ласковым словом, они не строили планы на будущее. Он просто пришёл, а она впустила, а теперь уходит…
Катя молча заплакала, горячие, крупные слёзы, набегая одна на другую, катились из её глаз.
— Ну, здрасьте, приехали! Катюх, ну это вообще, это так по-мещански, фу. Ну что ты, как… как… институтка какая. Ты врач, между прочим, неплохой. Чё ты нюни распустила?
— Я… я… думала…
— Что? Ну ты же не думала, что мы с тобой распишемся, как молодая чета врачей, уедем куда-нибудь в глухую тайгу и будем с тобой, как… как…, — Миша не мог придумать пример. — В общем, Катюх, бросай это дело.
— Всё, мне идти надо. Сегодня ещё моя прилетает. Ты знала, что Олеськин папа вращается там?
Миша поднял глаза к потолку и покрутил пальцем в воздухе. — В общем, Олеська уже договорилась с папиком, и он мне местечко греет. Это, Кать, если что, я помогу. Думаю, это можно устроить. Никому не помогу, а тебе да. Мы должны держаться вместе, мы с тобой из села вон, в люди выбрались.
Миша, пообещав не теряться, ушёл.
А Катя умерла. Легла и умерла.
На четвёртый день обеспокоенная хозяйка, старушка лет ста, вспомнив, что давно не видела жиличку, сходила попросить дворника Фёдора, чтобы он вскрыл, оказывается, и так незапертую комнату.
Катя лежала, отвернувшись к стене.
Приезжала мама, плакала, ругала эту учёбу, пропади она пропадом. Приезжал папа, вздыхал, гладил её по голове.
Катя отошла. Работать осталась в городе, о жизни Миши не интересовалась. Замкнулась, была суха и сурова.
А через пару месяцев, когда ехала домой, почувствовала, что так вкусно пахнет автобусом, что хотелось выбежать на остановке и нюхать, нюхать этот божественный запах.
А вечером вдруг захотелось солёных огурцов вприкуску с шоколадными конфетами. Очнулась, когда, мурлыкая, как большая кошка, доедала банку огурцов, привезённых от мамы, и увидела кучу фантиков.
Она гнала от себя эту мысль, не хотела верить, перебирала в голове, искала в справочнике заболевания с расстройством вкусовых ощущений, и наконец, лёжа в постели, призналась себе: да, это то, что она не хочет принять.
Беременность.
Кате удавалось скрывать своё положение от всех. Она ни с кем не дружила, брала ночные дежурства, менялась с семейными коллегами, чтобы днём спокойно отсидеться дома.
На восьмом месяце она взяла отпуск за свой счёт.
Она не покупала детские вещички, не замирала перед витринами магазинов. Она была как во сне.
И только говорила одно своей девочке — одно слово: прости, прости, прости.
Катя точно знала, что это будет девочка.
Она не представляла её, просто знала, что девочка будет похожа на него. Катя даже имени не хотела произносить, этого человека не было в её жизни, ничего не было, значит, и ребёнка тоже нет. Откуда ему взяться?
В роддом она пришла сама, сухо сообщив срок и время схваток, сказала, чем болеет.
— Екатерина Алексеевна? Вы? — удивилась медсестра Любочка. Точно, она же беременная, подумала Катя.
Катя родила в срок здоровую девочку, посмотрела безразлично на малышку и, прошептав «прости», отвернулась.
Она автоматически кормила дочку, когда приносили, перепелёнывала её, если просила медсестра, и опять отворачивалась к стенке.
— Истукан какой-то, — судачили мамочки.
Ни о какой послеродовой депрессии тогда и не знали.
Катя не умирала, нет. Она просто не жила. Её не было здесь. Это была оболочка. Кати давно уже не было.
Как-то об этом узнали родители. Мама плакала, папа вытирал слёзы.
Они забрали её с ребёнком, оформили какие-то документы, куда-то водили Катю. Девочку назвали Аллочкой.
Родители продали дом и уехали, увозя с собой своих девочек в город Я******. Не в сам город, а в село, в хороший, крепкий совхоз.
Папа пошёл работать по специальности, мама вышла на полставки в школу, была она учителем истории и думала, что дочка продолжит династию.
Катя ходила по дому, как тень.
Родители возили её по врачам. Однажды им сказали, что надо везти её в психбольницу, папа наругался на маму и сказал не сметь трогать дочь, что придёт время, и она отойдёт.
Постепенно Катя пришла в себя.
— Мама, почему так со мной произошло? Я ведь не так хотела жизнь прожить. Зачем мне всё это?
— Что теперь, дочка, надо жить.
— Да, надо жить.
К ребёнку Катя относилась как… как человек относится к руке или ноге. Она есть, она часть тела. Он не поёт ей дифирамбы, не качает на руках свою ногу, не гладит и не целует постоянно.
Вот так и Аллочка была для Кати.
Своя, родная, ну и что?
Когда девочке исполнилось три года, Катя устроилась на работу в больницу. Ещё она приходила на два часа в автоколонну, проверяла водителей перед рейсом.
Там её и приметил Семён.
Приметил красивую «врачицу» не только Семён.
Он покорил её тем, что не лез со своими шутками и прибаутками, не заглядывал в глаза, не звал в кино.
Кате, как врачу, полагалась машина угля, бесплатно. Ей он был не нужен, а вот родителям с Аллочкой пригодился.
Катя почему-то выбрала Семёна.
— Простите, не могли бы вы мне помочь?
И Семён вдруг понял, что пропал… Он уже и не чаял выбросить из сердца Татьяну, свою первую жену, а тут…
Глаза синие-синие, как если бы ребёнок взял самый тёмно-синий карандаш и замазал весь листочек. Вот такие синие. Брови и ресницы чёрные, губы… Смотрит спокойно, а сердце щемит от такого взгляда…
Уголь отвёз тогда. Она отблагодарила, он не хотел брать, но она так посмотрела, что взял. Не мог не взять, отправил Тане по почте переводом, почему-то решил, что так будет правильнее. Не Тане же, а дочке Лерочке.
Скучал очень. Любил и скучал…
Год ещё вот так переглядывались.
На первое мая подошёл после парада, увидел её в колонне врачей и позвал в кино.
— Там «Мимино», мне два билетика по случаю перепало, я хотел с Колькой…
— Я согласна, — сказала, смотря прямо в глаза, — мне нравится этот… как его…
— Да, мне тоже…
Они иногда гуляли вместе, о чём-то говорили.
Однажды она ему рассказала всё. И про свою болезненную любовь, и про дочку Аллочку…
Он всё услышал, понял и предложил ей уехать туда, где будет тихо и спокойно.
И она доверилась. Так устала от одиночества, от пустоты.
Мать с отцом уговорили её не брать Аллочку, пока. Да и прикипели они к девчонке. Сказали, чтобы поехала сама, посмотрела, как там и что. Семён же настаивал, что ребёнок должен жить с матерью.
Решили, что попозже.
Она как-то сразу забеременела Сашей.
Мама уговорила не брать Аллочку, мол, ребёнок и так маленький, а тут ещё один. Потом Аллочка пошла в первый класс. Они приезжали каждый год, но девочка дичилась матери, не шла на контакт.
Не особо Катя и печалилась, а может, не подавала вида. Смотрела долго на дочь, а когда та замечала её взгляд, смущённо отворачивалась.
Так и жили.
Аллочка выросла, поступила на истфак, вышла замуж. Катя с Семёном ездили на свадьбу. Катя была рада за свою красивую и умную девочку. Смотря на неё, она видела того, кого любила, кто её не любил. Видела и зябко поводила плечами, будто от холода.
Аллочка ни разу не спросила, кто её отец, да и мама с папой не интересовались этим никогда. Другие не знали, что произошло. Многие думали, что Аллочка и Катя вообще сёстры, а остальные думали, что Катя развелась с первым мужем и оставила дочку матери с отцом. Никто ничего страшного в этом не видел.
Контакта между дочерью и матерью не было, хотя Катя начала тянуться к дочери, но та будто отгородилась стеной.
«Так, наверное, я и делала,» — думает Катя. «Бедная моя девочка, прости…»
Лера Семёнова была другой. Жизнерадостная, весёлая, всегда тискала Сашку, Катю звала «мамКатя», обожала отца и всегда передавала приветы от «мамули».
— Мамуля не любила папку, — говорит Лерочка, — назло своему парню замуж вышла. Два года прожили, когда он появился, а она послала его. Я родилась, говорит, невмоготу стало, ушла от папы, поняла, что не любит. Ну, а потом и тот нарисовался. Вот и живут. Дай им бог здоровья, сестру Машку мне родили. Люблю её, заразу. И Сашку люблю. Я, мамКатя, весь мир люблю…
Вот такая она Лерочка.
Это она вышла на Аллу и первая ей написала, а потом ещё и ещё. В этих соцсетях. А потом Аллочка позвонила ей, Кате, сама, и назвала в конце разговора «мамой».
Теперь вот в гости приедет. Хорошо-то как.
Катя вытерла слёзы.
Жаль, Семён не увидит. Он смотрит оттуда, сверху. Он же обещал никогда не бросать.
Звонит телефон.
— Алло, мамКатя, мы доехали… ты что, плачешь?
— Нет-нет, детка, я не плачу.
Катя не хотела никому говорить о своей радости, даже этой, ставшей родной чужой дочери. Пока не хотела.
— Я не плачу, Лерочка, ты что…
Лера же, прислонившись к стене, задумчиво смотрела куда-то в пространство.
— Аллочка сказала, что приедет. Хорошо, — шепчет молодая женщина. — Хорошо…
