Знаете, никогда не думала, что буду писать такое письмо. Сорок лет вместе — это вам не шутка. Сорок лет… Целая жизнь!
А теперь сижу на кухне, смотрю на опавшие листья за окном и пытаюсь понять, когда же всё пошло наперекосяк. Может, год назад? Или пять лет? А может, мы всегда были чужими, просто не замечали этого в круговерти быта и забот о детях?
Странно устроена человеческая память. Вроде столько лет прошло, а помню, как вчера: весна, мне двадцать три года, я в голубом платье (мама сшила!), а он в новом костюме — такой красивый, высокий… Познакомились на танцах в заводском клубе. Я тогда в бухгалтерии работала, он — в конструкторском бюро. Молодой специалист! Все девчонки заглядывались, а выбрал меня.
Помню, как первый раз пригласил в кино. Я всё теребила сумочку — новенькую, кожаную, копила на неё три месяца. А он взял мою руку, когда самые грустные сцены начались. Просто взял и держал. И я сразу успокоилась, будто всю жизнь только этого и ждала — чтобы он вот так мою руку держал.
Как же давно это было…
Петя вышел на пенсию прошлой осенью. Я-то уже 3 года как дома сидела, привыкла к своему ритму: утром — домашние дела, потом внуки из школы придут — надо покормить, с уроками помочь. Вечером сериал посмотреть, с подругами по телефону поболтать. Жизнь как жизнь. Спокойная, размеренная.
А тут он — целыми днями дома. И всё. Всё пошло кувырком.
— Люда, ты опять эту дребедень по телевизору смотришь? — это его любимая присказка стала. — А суп почему пересоленный? А почему цветы на подоконнике завяли? А зачем ты окно открыла — дует же!
Я сначала отшучивалась:
— Петь, ты бы нашёл себе занятие. Вон, Михалыч в парке в шахматы играет, а Семёныч внука английскому учит.
— Нашла с кем сравнивать! — фыркал он. — Михалыч твой… тоже мне, гроссмейстер доморощенный. А Семёныч? Да он сам по-русски-то еле говорит!
Знаете, что самое обидное? Раньше мы с ним часами могли разговаривать. Обо всём на свете! О книгах — он Чехова любил, я — Тургенева. О политике спорили, о детях, о том, как жизнь меняется… А теперь?
Теперь он только в телефон свой уткнётся — часами сидит в каких-то группах, спорит о политике. То ли дело раньше: газету возьмёт, читает вслух интересные статьи, обсуждаем…
Вспоминаю наши вечера… Как после ужина всегда чай пили — обязательно с шоколадными конфетами, он знал, что я их люблю. Как по воскресеньям в парк ходили — даже в дождь! Он зонт держал над нами обоими, а я к нему прижималась… Куда всё это делось?
— Петь, может в театр сходим? — предложила как-то. — Там «Пиковую даму» дают…
— Театр?! — он даже от телефона оторвался. — Ты видела, сколько билеты стоят? Да на эти деньги можно неделю продуктами затариваться!
А ведь помню, как на нашу серебряную свадьбу он меня в Большой театр повёз. Я тогда чувствовала себя как в сказке. Петя мой — галстук надел, ботинки начистил до блеска. И смотрел на меня так… как в молодости.
Где теперь тот взгляд? Где та нежность?
Вот так и жили. День за днём, неделя за неделей. Я всё надеялась — привыкнет, освоится. Найдёт себе хобби, друзей новых… Ан нет.
Я даже к его подруге детства, тёте Вале, ходила. Она всю жизнь в соседнем доме живёт, помнит его ещё мальчишкой.
— Валь, — говорю, — что с ним делать? Не узнаю совсем…
А она — мудрая женщина, восьмой десяток разменяла — только вздохнула:
— Людочка, милая, это у многих так. Мужчина когда на пенсию выходит — будто почву из-под ног теряет. Всю жизнь он кто? Добытчик, кормилец, голова семьи. А тут — всё, точка. Сиди дома, в окно смотри. Вот и бесятся они, злятся. На весь мир злятся, а больше всего — на близких. Потому что близким можно всё высказать, они стерпят…
— А как же быть? — спрашиваю.
— Терпеть, — говорит. — Или не терпеть. Тут уж каждый сам решает.
А потом случилось то, что случилось.
Внучка Машенька, семь лет ей, прибежала ко мне вся в слезах: «Бабуль, а почему дедушка кричит? Я только спросила, можно ли мультик посмотреть…»
А он и правда кричал. Да как кричал! Стены тряслись.
— Совсем обнаглели! — гремел его голос из комнаты. — В мои-то годы никто телевизор не смотрел! Книжки читали! А сейчас что? Только и знают, что в эти экраны пялиться! Вот мы в детстве…
Что-то оборвалось тогда во мне. Словно струна лопнула — та самая, что все эти годы натягивалась, натягивалась… А ведь я помню, как он сам Машеньке мультики включал, когда она совсем маленькая была.
Вот мы в детстве… вот мы в детстве… Сколько раз я слышала эту фразу за последний год? Будто не было этих сорока лет, будто застрял он там, в своём детстве, и никак выбраться не может.
Я тогда впервые почувствовала что-то похожее на страх. Не за себя — за внучку. Схватила её за руку и увела к себе на кухню. Там, между кастрюлями и банками с вареньем, у нас был свой маленький мир.
Я ей сказки рассказывала, она мне — про школу. Про новую учительницу, про мальчика Диму, который дёргает её за косички…
Смотрела на неё — светлая головка склонилась над альбомом, рисует что-то своё, детское — и думала: «Неужели она теперь будет бояться к нам приходить? Неужели останутся в её памяти не дедушкины сказки на ночь, не походы в парк за мороженым, а только эти крики?»
— Бабуль, а почему дедушка такой злой стал?
Что тут ответишь? Как объяснить семилетнему ребёнку то, чего сама не понимаешь?
А потом начались деньги. Вернее, разговоры о них.
— Хватит тратить деньги, — кричал пенсионер на жену.
— На что трачу, Петь? — я старалась говорить спокойно, хотя внутри всё кипело. — На продукты? На лекарства? Или может на то, что внукам иногда мороженое покупаю?
А ведь когда-то… Когда-то он сам любил побаловать детей. Помню, как Наташке нашей велосипед купил — розовый, с блестящими колёсами. Последние деньги отдал, а купил. «Доча, — говорит, — у всех детей должно быть счастливое детство». И глаза такие добрые-добрые…
— Вот! — он торжествующе поднимал палец. — Именно что мороженое! Баловство! В наше время… — и понеслась старая песня про «наше время».
В наше время… А какое оно, НАШЕ время? Разве не сейчас оно — наше?
Каждый день — новый скандал. То я много света жгу (читаю вечером, видите ли!), то телефон слишком долго заряжаю (это ж сколько электричества уходит!). А однажды…
— Люд, нам надо поговорить.
Сердце ёкнуло. Когда муж после сорока трёх лет брака начинает разговор с фразы «нам надо поговорить» — жди беды.
— Я хочу отдельный счёт в банке.
— Что?.. — я не поверила своим ушам. — Какой ещё отдельный счёт? У нас сорок три года всё общее было!
— Было да сплыло, — отрезал он. — Хочу контролировать свои расходы. И тебе советую.
Сорок лет общей жизни. Общий дом, общие дети, общие радости и горести… И вдруг — «отдельный счёт».
Знаете, есть такие моменты в жизни, когда земля уходит из-под ног. Вот просто берёт — и уходит. И ты стоишь посреди кухни, смотришь на человека, с которым прожила почти полвека, и не узнаёшь его. Совсем. Абсолютно.
Я тогда всю ночь не спала. Ворочалась, смотрела в потолок и думала: «Неужели это конец? Неужели вот так все заканчивается — в шестьдесят три года с отдельными счетами?»
Вспомнила нашу первую квартиру — комнатушку в коммуналке. Как радовались каждой купленной вещи! Стол обеденный — событие! Сервиз чайный — праздник! А уж когда телевизор появился… Какое это счастье было! Сидели вечерами, смотрели телевизор, чай с баранками пили. И всё было НАШЕ. Общее.
А потом вспомнила маму. Она говорила когда-то: «Доченька, брак — это как огород. Каждый день поливать надо, полоть, за каждым росточком следить. А если забросишь — зарастёт бурьяном, не продерёшься».
Мама, мамочка… Если бы ты знала, как я сейчас тебя понимаю.
Может, мы с Петей тоже что-то упустили? Забыли полить, прополоть вовремя? А теперь вот — стоим посреди заросшего огорода и не знаем, что делать…
Дочка Наташа первая заметила, что что-то не так. Приехала в воскресенье с мужем и детьми, а мы с Петей в разных комнатах сидим, даже не разговариваем.
— Мам, — позвала она меня на кухню, — что происходит?
И я разрыдалась. Первый раз за все эти месяцы. Рассказала ей всё: и про крики, и про деньги, и про страх, что в старости останусь одна.
Про то, как заледенело всё внутри, когда когда он про отдельный счёт заговорил… Как ночами лежу, прислушиваюсь к его дыханию и думаю: «Кто этот чужой человек рядом со мной?»
— Мамуль, — она обняла меня крепко-крепко, как я её в детстве обнимала, когда она коленки разбивала, — ты не одна. У тебя есть мы. И знаешь что? Может, вам правда нужно пожить отдельно?
Я так и села. От её слов внутри что-то оборвалось, будто последняя ниточка, что держала меня в привычном мире.
— Как отдельно? В моём-то возрасте? Да ты что, доченька! Куда я пойду?
— А что такого? — она смотрела на меня серьёзно, по-взрослому. Совсем как я когда-то на свою маму смотрела, когда важные решения принимала. — У нас есть бабушкина квартира. Стоит пустая, только деньги на коммуналку уходят. Поживи там, подумай. Может, это не конец, а начало чего-то нового?
Начало чего-то нового… В шестьдесят три года?!
А потом она сказала то, от чего у меня сердце защемило:
— Мам, помнишь, ты мне в детстве говорила: «Иногда нужно сделать шаг назад, чтобы потом прыгнуть дальше»? Может, сейчас как раз такой случай?
А ведь, и правда, я так говорила… Это когда она с гимнастики уходить хотела — тренер строгий попался, всё время ругал. А теперь вот моя же мудрость ко мне возвращается.
В тот вечер я долго не могла уснуть. Всё ходила по квартире, трогала вещи — каждая хранит воспоминания. Вот фотография на стене — наша свадьба. Я в белом платье (тоже мама шила!), Петя такой серьёзный, будто боится, что всё это сон. Вот полка с книгами — собрание сочинений Чехова, он так гордился, когда по подписке получил. Вот сервиз чайный — ещё тот, из первой квартиры…
Утром решилась. Собирала вещи как во сне. Руки дрожали, когда складывала в сумку фотоальбомы, любимую пижаму, крем для рук… Петя стоял в дверях, смотрел молча. Вот только взгляд у него был… странный. Будто сам не понимает, что происходит.
— Люд, — вдруг говорит, — а может… может, не надо?
А у меня внутри всё перевернулось от этих слов. Хотелось броситься к нему, обнять, сказать: «Конечно, не надо! Давай всё забудем, начнём сначала!» Но… но что-то держало. Может, тот его взгляд, когда про отдельный счёт говорил? Или страх в Машенькиных глазах? Или просто понимание, что нельзя вернуться назад, не разобравшись, что впереди?
— Надо, Петь, — говорю. — Надо.
Вот так я и оказалась здесь. Сижу на кухне в бабушкиной квартире, пью чай с малиновым вареньем (сама варила, ещё летом) и пишу это письмо. За окном падают листья — жёлтые, красные, оранжевые. Какие же они красивые! Никогда раньше не замечала. Всё бегом да бегом — то обед приготовить надо, то постирать, то внуков встретить…
Знаете, что удивительно? В этой старой квартире, где пахнет бабушкиными духами (флакончик так и стоит на туалетном столике), я вдруг начала… дышать. Просто дышать полной грудью, без этого постоянного напряжения, без ожидания очередного скандала.
По утрам пью кофе — настоящий, в турке варю. Раньше не могла — Петя запах кофе не переносит. Читаю книги допоздна — никто не ворчит про электричество. Завела себе кота — рыжего, наглого. В подъезде подобрала, там его какие-то дети кормили. Назвала Семёном — уж больно важный! Ходит по квартире, как хозяин, на подоконнике спит, за листьями наблюдает…
Наташка заходит часто. То пирог принесёт, то просто так — поболтать. Машенька с ней приходит — теперь уже не боится, смеётся, рассказывает про школу, про того самого Диму, который за косички дёргал (а теперь, оказывается, конфетами угощает!).
— Мам, — сказала как-то Наташка, разливая чай, — а знаешь, папа вчера к нам приходил. Сидел с Машенькой, сказки читал. Представляешь?
— Сказки? — я чуть чашку не уронила. — Он же говорил, что это всё глупости…
— Угу, — она улыбнулась. — А теперь вот читает. И знаешь что? Машка сказала, что он совсем не страшный, когда сказки читает. Добрый-добрый.
Петя звонил вчера. Первый раз за месяц.
— Люд, — голос у него был какой-то потерянный, совсем не такой, как раньше, — может, поговорим?
— Давай поговорим, Петь, — ответила я. — Только не о деньгах и не о том, кто виноват. Просто поговорим. Как раньше.
Он помолчал — долго, наверное, целую минуту. А потом сказал:
— Я ведь не хотел… не хотел, чтобы так вышло. Просто… страшно мне, Люд. Будто жизнь кончилась, а я не готов. Совсем не готов…
Я улыбнулась. В трубку, в пустоту, в осенний вечер за окном. Страшно ему… А мне разве не страшно? Мне, которая в шестьдесят три года вдруг осталась одна в квартире с рыжим котом?
Но знаете… может, это и правда не конец? Может, это просто новая глава нашей истории — глава, в которой мы учимся жить заново. Порознь или вместе, но уже по-другому.
Завтра мы встречаемся с Петей в кафе. Он сам предложил — представляете? Сказал: «Давай как раньше — посидим, поговорим…»
Как раньше…
Я не знаю, чем закончится эта история. Знаю только, что больше не боюсь. Ни одиночества, ни перемен, ни даже старости. И каждый день может стать началом чего-то нового.
Вот только надо собраться с духом и сделать первый шаг.
…А может, этот шаг я уже сделала?
P.S. Семён только что запрыгнул на стол, уронил чашку с недопитым чаем. Вредный кот! А я почему-то не сержусь — смотрю, как он умывается, важный такой, и улыбаюсь. Странно устроена жизнь, правда? Иногда нужно всё потерять, чтобы что-то приобрести. Даже если это всего лишь рыжий наглый кот, который не даёт грустить…
