Гласила молва, что мать родила Светку, мою одноклассницу, на свалке за городом. По крайней мере их внешний вид и образ жизни наталкивали на мысли о чём-то подобном. Эта женщина шаталась по свалке в поисках всякого хлама, чтобы потом продать его на рынке. Я сам не раз видел её на вшивом ряду — так у нас городе называли тот рыночный закут. У неё было своё место среди таких же старьевщиков и она раскладывала добытое барахло поверх расстеленных тряпок: ношенные сапоги, детские сандалии, эмалированные ковши с отбитыми боками, мелочевка с претензией на советский раритет, туда же органично вписывалась смотанная в ком проволока, коробка ржавых гвоздей и чудом уцелевший флакон тройного одеколона, жидкость которого напоминала мне баночку с анализом мочи.
Над всём этим богатством возвышалась Светкина мать — женщина, которую сложно забыть, а ещё сложнее представить, если до этого вы никогда не имели удовольствия её лицезреть.
Это была туша. В прямом смысле. Огромная, внушительная туша с непроницаемой кожей бегемота и ростом под метр восемьдесят. Обозвать её толстухой неуместно — это была мощь. Сталь. Монумент. Если бы ей взбрело в голову прокатится в маршрутке, то своей кормой она заняла бы три места, а сам микроавтобус перевесился бы на ту сторону, где она вздумала присесть. Но к счастью для водителей маршруток, Светкина мать предпочитала передвигаться пешком. Когда она шла по тротуару, народ расступался, а после наслаждался запахом мусорки и того, как может благоухать самка, если её не мыть месяца два. Именно самка, ведь для определённых представителей мужского рода Светкина мать обладала особенной манкостью, да что уж там, я и сам лишь усилием воли мог оторвать от неё взгляд, но по другой причине. Дело в том, что несмотря на выдающийся второй подбородок, сальные волосы и затрапезный вид, она обладала по-королевски красивыми глазами. Эти большие миндалевидные глаза не вязались со всём остальным. Они были умны и задумчиво-печальны, немного выпуклы и тяжёлы, они были вообще не отсюда, а из каких-то других эпох, иногда мне казалось, что это сама Екатерина вторая взирает на меня сквозь время через Светкину мать со своего королевского трона. К сожалению, это была только иллюзия — женщина, как и весь её выводок, была на социальном дне и выползать оттуда не собиралась — ей там нравилось, ну а её детям ничего другого и не оставалось.
Мы жили в одном дворе. Наши дома стояли параллельно друг другу: их разделяли лужайки, трансформаторная будка, турники, на которых преимущественно выбивали ковры, и детская площадка, сохранившаяся в лучших традициях провинциальной разрухи. Неизвестно, бывал ли кто-нибудь в квартире у Светки Тупицыной, но легенд на сей счёт тоже было сложено немало. Благодаря соседям, живущим с ними по одному стояку, стало доподлинно известно, что квартира была двухкомнатной, а жило в ней семь детей, мать и бесчисленная вереница сменяющихся один за одним отчимов. Каждый второй отчим при уходе оставлял им в качестве подарка ещё одного ребёнка и выводок этот был неконтролируем, беспардонен и страшен, как египетская саранча. Если они дрались — то на смерть, если задумывали что-то украсть — то всё подчистую, если решили вырвать с корнем дворовые качели, залитую ножками в цемент, то так оно и случалось. Их, конечно, никто не боялся. Они были мусором, отребьем, хитрым, трусливым и жалким приложением к нашему двору, мы относились к ним, как к бродячим псам, и вообще не считали за людей.
— У них грязи в квартире по щиколотки, — шептался народ.
— Они едят огрызки из помойки! Я сам видел!
— Нет холодильника и стиральной машины!
— На полу спят, прямо в мусоре!
— И Светка одна среди них девочка, как не стыдно так жить!
Иногда семейство выползало из своей берлоги полным составом — это было то ещё зрелище. Светкина мать идёт грудью вперёд и с напором рассекает воздух, как военный крейсер рассекает неспокойный океан. Обе руки у неё заняты — на них повисли младшие отпрыски. Светка в окружении старших братьев идёт позади. Всё шествие напоминает какой-то отряд повёрнутых прямиком из средневековья.
В школе Светке приходилось несладко. С ней никто не дружил, начиная с первого класса. Она всегда была одета максимально бедно, от неё исходил запах — не столь убийственный, как от матери, но тем не менее, — волосы на затылке были свалены в колтун и закреплены как попало резинкой, на которую тоже были намотаны волосы, причём не её собственные белесые, а чёрные, как у маман. На личико Светка была красивой, наверное, она была самой красивой девочкой в классе, но этого никто не замечал. Все видели в ней бомжиху, дочь алкашки, выродка человеческого рода и не проходило дня, чтобы кто-нибудь ей это не напомнил.
Светка была обречена стать изгоем. Её ластики, неосторожно оставленные на столе, закапывали в цветочные горшки, рюкзак её служил на переменах в качестве футбольного мяча, на уроках ей стреляли в затылок слюнявыми шариками бумаги, резко выдувая их из раскрученной ручки. Когда дежурные раздавали тетради, её тетрадь неизменно оставалась на учительском столе, потому что никто не хотел к ней прикасаться, все якобы боялись заразиться от неё вирусом. Классная руководительница (она вела у нас биологию) тоже не отличалась особым умом — иногда на своих уроках она вызывала Свету к доске, но не для того, чтобы проверить знания. Брезгливо осмотрев ученицу с ног до головы, Наталья Андреевна начинала стыдить Светку и демонстрировать её нам в качестве антипримера.
— Дырку на свитере зашить хотя бы можешь? Посмотрите, дети, какая у неё серая шея от грязи! Неужели так трудно помыться? У вас ванна в квартире имеется? А сменная обувь? Туфли-то хотя бы могла помыть? Ты позоришь наш класс! В одиннадцать лет девочки уже должны уметь за собой следить!
Остальные ученики бурно поддерживали учителя.
— Бомжиха!
— Вонючка!
— Тупuца!
Не обошлось и без дразнилок:
Идёт Тупицына-тупuца!
Ой, гляди, какая птица!
Крылья все ободраны,
Грязны туфли содраны!
— Вонючка, вонючка, во-нюч-ка! Ха-ха-ха!
Обиды Светка принимала с молчаливой обречённостью: никогда не хамила в ответ, не толкалась и не мстила. На уроках она вела себя тише мыши и, конечно, всегда сидела одна. Если в классе не хватало мест, то вынужденный сидеть со Светкой ученик отодвигался на самый край стола и прочерчивал линию на парте, чтобы Светка не смела её пересекать. Ученик сидел с видом великого мученика, куксился, выпучивал в ужасе глаза, отворачивал от Светки лицо и демонстративно зажимал нос. Одноклассники прыскали в ладони. Если Светку вызывали к доске, то класс сопровождал её выход насмешками, фырканьем и унизительными выкриками. Многие учителя, надо отдать им должное, старались всячески это пресечь и обращались к Светке подчёркнуто ласково, они стыдили нас и ругали, но Светка, видя, с каким презрением и отвращением взирают на неё одноклассники, совершенно терялась у доски, начинала заикаться и молоть полную чепуху.
— Так, вспоминаем домашнее задание, — говорит географичка, поправляя очки, — Света, найди мне на карте Западно-Сибирскую равнину.
Глаза Светы разбежались от вида карты на доске. Она тыкнула наугад.
— Это Уральские горы, — холодно замечает учитель.
Класс взрывается от смеха.
Света суматошно начинает тыкать во всё подряд. Учитель сыпет названиями, далёкими от Западно-Сибирской равнины.
— Тибет! Нагорье Черского! Альпы! Прикаспийская змеиность, прошу прощения, низменность! Да Господи ты Боже мой! Чертков! Выходи к доске и покажи нам эту несчастную равнину! А ты садись… — разочарованно говорит она Свете. — Ставлю два.
Выходы к доске всегда заканчивались для Светы провалом, чего не скажешь о письменных работах. Училась она, как ни странно, вполне неплохо, перекатывалась с тройки на четвёрку, а двойки, полученные у доски, втихаря пересдавала после урока.
Я не издевался над ней, но смеялся вместе со всеми, поддаваясь каким-то животным инстинктам. Если человек слаб, его нужно клевать. Если человек не даёт отпор, его необходимо уничтожить. Белые вороны не должны обитать среди чёрных. Дети не хотят ничего понимать. Гнать её, гнать! Пусть улетает! Законы стада безжалостны, особенно в детской среде. Но куда от нас могла улететь Света? Ей некуда было лететь.
Начиная с седьмого класса Светка стала своими выходками давать ещё больше поводов для насмешек. В столовую она приходила с пакетиком. Если подавали пюре с котлетой, она съедала пюре и половину котлеты, а другую половинку складывала в пакет. Были дети, которые вообще не ели котлет или не доедали. Света нанизывала на вилку их объедки и тоже отправляла в пакетик.
— Поглядите! Собирает объедки для своих братиков! А что, Тупица, твоя помоечная мамка перестала находить для вас достаточное количество еды на свалке?
— Бомжиха! Бомжиха! Фу, не подходи ко мне, ты воняешь!
От неё шарахались в стороны. Один из задир неизменно начинал напевать:
«Идёт Тупицына-тупuца…»
— Да закрой ты рот уже, надоел! — однажды оборвал я одноклассника. По мере взросления в моём восприятии мира происходили изменения. Появлялось сочувствие и участие. Наверное, мозг переформатировался во взрослый.
— Лёх, да ты чего? Это же Светка!
В классе меня уважали. Я был высоким, занимался баскетболом, был капитаном команды. Мог навалять любому. Девчонки меня любили.
— А ничё! Поумнеть уже пора. Она вас не трогает, вот и не лезьте.
— Заступаться будешь за Тупицыну? Влюбился что-ли? — осмелился спросить один шпендрик, трусливый Мишка Ковш.
— Что ты сказал? — переспросил я и начал угрожающе разминать кулаки.
— Ничего.
— То-то же.
До конца года Светка продолжала собирать сосиски и котлеты, а одноклассники не уставали придумывать новые клички. Я не участвовал. И не заступался. Поймите, я не хотел позориться, не хотел быть не таким, как все. На последних двух уроках Светкины котлеты благоухали из рюкзака на весь класс и за это её ненавидели ещё сильнее.
Однажды мою тренировку после уроков отменили и я в одиночестве отправился домой. Впереди, шагах в тридцати от меня, плыла по дорожке Светка Тупицына. Она именно что плыла, до того мелкими и неуверенными были её шаги. Два перпендикулярных друг другу дома были соединены аркой. Арка открывала вход в наш двор. Света не пошла через арку. Она отправилась в заросли за домом, где пышным цветом распустились абрикосы и вишни. Я остановился у арки. Света скрылась за густыми ветками деревьев. Она шла в конец длинного пятиэтажного дома. Я стал красться за ней.
— Сейчас, сейчас, мои пушистики, подождите немножко, дайте хоть разверну! — услышал я её ласковый голос, по всей видимости, обращённый к животному. Я притаился за деревом позади неё. Светку обступили штук пять котов и два котёнка. Они беспокойно заюлили вокруг Светы и мяукали.
— Такие голодные, да? Мои же вы сладкие, такие вы хорошие, ну такие хорошие! Ой!
Один кот прыгнул к Свете на колени и она не удержала равновесие, села на землю.
— Завалил ты меня, проказник, ха-ха, вот я тебе, вот… — начала она его гладить. — Хи-хи-хи! Хороший ты мой, как хвостик трясётся от голода, давайте же я вас накормлю, слезай с меня, слезай, Мусик.
Светка развязала пакет с недоеденными котлетами и вывалила содержимое на асфальтированную, поросшую мхом дорожку под домом. Коты набросились на угощение. Так вот для чего она шла на все эти дополнительные унижения и жертвы! Клянусь, в тот момент моё сердце сжалось до боли в груди. Каким же ничтожеством ощутил я себя. Какими ничтожествами предстали передо мной все одноклассники! Я незаметно ушёл.
Когда на следующий день Света зашла в класс на первый урок, то сначала недоумённо застыла. За её партой сидел я. Вначале ребята думали, что я затеял какую-то шутку, поэтому в нетерпении потирали руки. Но я сказал:
— Привет, Света. Садись со мной. Ты же не против, если мы теперь будем сидеть вместе?
Она покраснела до кончиков ушей и робко присела рядом, стала раскладывать учебные принадлежности.
— Пс! Соколов! Лёха! — шепнул мне дружбан. — Ты не заболел? Зачем сел с этой вонючкой?
—Я здоров. И Света здорова. Это вы тут все больные, — ответил я, повышая голос с каждой буквой. — И если ещё хоть раз… Хоть одна свинья… Хоть пальцем её… Или кривое слово скажет… Мозги вышибу. Все поняли?!
Видели бы вы их лица! У них челюсти отвалились!
Я стал заступаться за неё и провожал домой. Мы подружились. Оказалось, что она была очень начитанной девочкой и нам было о чём поговорить. И, кстати, от неё совсем не воняло, более того, моя мама подарила ей свои старые духи и Света заблагоухала, как роза. И одежда на ней была хоть и бедная, но чистая — Света сама стирала её руками. А в восьмом классе она вообще стала одеваться как все, потому что летом устроилась подрабатывать в аптечную сеть, мыла там полы с шести до семи тридцати утра. Вскоре от неё отстала вся школа. Она осталась белой вороной, которую никто больше не трогал. После уроков мы с ней вместе подкармливали котов…
Она ушла после девятого. Окончила школу с одними пятёрками. Училась в нашем техникуме, а потом поступила в Питерский вуз. Она стала старшим научным сотрудником физфака, кафедра молекулярной физики. Её ничего не связывает с матерью и братьями — все они скатились, спились или погибли. А я же, думая о Свете, всегда вспоминаю ту девочку, которая подкармливала бродячих котов половинками школьных котлет.
