— Леш, мы уже обсуждали это, — Вера стояла у панорамного окна их пентхауса, рассматривая падающий снег. Её точеный профиль отражался в стекле, словно фарфоровая маска. — Новый год – для близких. Только ты и я.
— А сестра, значит, не близкий человек? — Алексей подошел ближе, но жена едва заметно отстранилась, сохраняя дистанцию.
— Твоя сестра – замечательная, — в голосе Веры зазвучали металлические нотки. — Но её четверо детей… Ты же знаешь, я люблю, чтобы всё было…
— Идеально? — он усмехнулся. — Да, я заметил. Каждая подушка на диване под определенным углом, все свечи одной высоты, бокалы натерты донельзя…
— Не передергивай, — она наконец повернулась к нему. — Я просто люблю порядок. Что в этом плохого?
За окном продолжал падать снег. Огромные хлопья кружились в свете уличных фонарей, превращая декабрьский вечер в настоящую новогоднюю открытку. Где-то вдалеке слышался детский смех – наверное, соседские дети играли в снежки во дворе.
Вера едва заметно поморщилась и отошла от окна.
— Представь, как будет чудесно, — она скользнула к бару, налила себе бокал красного полусухого. — Мы вдвоем, изысканный ужин, который я уже заказала в том французском ресторане…
— Утка с яблоками Наташки гораздо вкуснее фуа-гра, — перебил Алексей.
— При чем здесь еда? — Вера сделала глоток. — Дело в атмосфере. В настроении. Я не хочу, чтобы мой праздник…
— Наш праздник.
— …чтобы наш праздник превратился в детский утренник. Топот, крики все эти, разбросанные игрушки… — она передернула плечами, будто от озноба.
— Они не такие уж маленькие. Машке уже двенадцать…
— Именно! А младшей только два. И между ними еще двое. Это же… — она запнулась, подбирая слово.
— Договаривай, — в голосе Алексея зазвучал металл. — Это же что?
— В общем…Я твою сестру с выводком на новый год видеть не хочу, не приглашай, — отчеканила Вера. — Так достаточно понятно?
В комнате повисла тяжелая тишина. Только тиканье старинных напольных часов – подарок его родителей на свадьбу – отмеряло секунды.
— «Выводок»? — переспросил Алексей очень тихо. — Ты сейчас серьезно назвала детей моей сестры «выводком»?
Вера дернула плечом:
— Это просто слово. Не цепляйся к формулировкам.
— Нет, милая, это не просто слово. Это отношение. И знаешь… — он внимательно посмотрел на жену, словно видел её впервые, — мне кажется, я начинаю понимать.
— Что именно? — Вера насторожилась, её рука с бокалом замерла на полпути к губам.
— Почему ты каждый раз находишь причину не ходить к моим родителям на воскресные обеды, если там будет Наташа с детьми. Почему отказываешься от приглашений на дни рождения племянников. Почему…
— У меня работа, — перебила она. — Я деловой человек, а не…
— Не кто? Не домохозяйка, как Наташа? Это ты хотела сказать?
Алексей замолчал, глядя на жену. В голове крутились воспоминания трехлетней давности – тот самый новогодний корпоратив, где они встретились впервые.
Она выделялась в толпе гостей – изумрудное платье подчеркивало стройную фигуру, каштановые волосы уложены волной, в ушах поблескивали капельки бриллиантов. Но главное – её улыбка. Теплая, искренняя, совсем не похожая на тот холодный изгиб губ, который он видел теперь.
Вера тогда работала в партнерской компании, занималась международными проектами. Они столкнулись у фуршетного стола – она потянулась за канапе с лососем, он – за бокалом шампанского. Рассмеялись над неловкостью момента, разговорились…
— Знаешь, — Алексей вынырнул из воспоминаний, — а ведь именно дети были одной из первых тем нашего разговора. Помнишь?
Вера напряглась, но промолчала. Только пальцы, сжимающие бокал, побелели от напряжения.
— Мы стояли у окна, — продолжил он. — Внизу как раз проходила толпа деток в нарядных костюмах, наверное, возвращались с елки. И ты тогда сказала…
— Перестань.
— Нет, давай вспомним. Ты сказала: «Как же это чудесно – детский смех! Мечтаю, чтобы мой дом однажды наполнился таким счастьем».
Вера резко развернулась, расплескав вино:
— Хватит! Люди меняются, понимаешь? Имеют право менять свое мнение!
— Конечно, — кивнул Алексей. — Только вот я начинаю думать, что ты не изменилась. Ты просто… перестала притворяться.
В его памяти всплывали все новые детали того вечера. Как она рассказывала о своей мечте – двое детей, мальчик и девочка. Как делилась планами обустройства детской – с мягким светом и ручной росписью на стенах. Как говорила о важности семейных традиций…
А потом были три года брака. Три года, наполненные вечными «не сейчас». Сначала надо построить карьеру. Потом купить квартиру побольше. Потом закончить ремонт. Съездить в путешествие. Накопить подушку безопасности…
Предлоги менялись, но результат оставался неизменным. А параллельно с этим росло её раздражение от любого упоминания детей. От их присутствия. От самой мысли о них.
Он вспомнил их первый семейный ужин с Наташей и её мужем. Тогда у них было только двое детей – Маша и Костя. Вера была очаровательна, интересовалась школьными успехами племянников, подарила им какие-то модные игрушки… Но стоило детям выйти из комнаты, как она словно выдохнула с облегчением. А потом просто отказывалась от новых встреч, находя все новые предлоги.
Тогда он списал это на усталость, на сложный период на работе. Но сейчас, оглядываясь назад, начинал замечать закономерность.
— Я помню, как ты отреагировала на новость о третьей беременности Наташи, — медленно произнес Алексей. — Мы были только вдвоем, и ты сказала…
— Не надо.
— «Она что, не знает о том, как этого избежать?» – процитировал он. — А когда она забеременела четвертым, ты и вовсе перестала с ней общаться.
— У меня есть своя жизнь! — вспыхнула Вера. — Я не обязана восхищаться её… её…
— Скажи это. Давай, скажи, что думаешь на самом деле.
Вера молчала, сжимая бокал так, что казалось – еще секунда, и тонкое стекло треснет под её пальцами.
— Знаешь, что меня больше всего тревожит? — Алексей подошел к окну. — Не то, что ты не хочешь детей. А то, что ты три года назад… солгала. Причем не только мне – возможно, даже самой себе.
За окном продолжал падать снег. Где-то вдалеке слышались детские голоса – соседские ребятишки все ещё играли во дворе. Вера едва заметно поморщилась от этих звуков.
И вдруг Алексей вспомнил ещё кое-что. Тот самый первый вечер, когда она рассказывала о своих детских мечтах. О том, как представляла себя мамой. Был один момент – короткий, почти незаметный. Когда она говорила о детях, её пальцы нервно теребили салфетку, превращая тонкую ткань в ком. Он тогда не придал этому значения…
— Ты прав, — вдруг тихо произнесла Вера. — Я солгала. Но знаешь, что самое страшное?
Она подошла к окну и задернула штору, отрезая их от падающего снега и детских голосов.
— Я не просто не хочу детей. Я… — она запнулась, словно подбирая слова. — Я их не выношу. Физически не могу находиться рядом. И знаешь почему?
Вера отошла от окна и взяла с туалетного столика флакон любимых духов. Машинально провела пальцем по стеклянной грани, словно пытаясь найти в этом простом действии опору.
— Знаешь, сколько стоит этот парфюм? — её голос звучал непривычно глухо. — Триста евро за флакон. Смешно, правда? Я могу позволить себе духи за триста евро, дизайнерские платья, туфли ручной работы… А в детстве у меня не было даже собственной зубной щетки.
Алексей молча смотрел на жену. В её идеальной прическе что-то неуловимо нарушилось – выбилась прядь, и от этого всё лицо вдруг стало другим, менее безупречным, более живым.
— Детский дом номер восемь, — произнесла она с какой-то странной интонацией. — Большое серое здание на окраине города. Знаешь, что я помню оттуда отчетливее всего? Запах. Вечный запах варёной капусты, хлорки и туалета. И ещё – звуки. Детский плач. Постоянный, бесконечный плач.
Она поставила флакон на место – аккуратно, точно в центр зеркальной подставки.
— Нас было шестеро в комнате. Шесть девочек разного возраста. Когда привозили новеньких, они всегда плакали по ночам, звали маму. Знаешь, что самое ужасное? Через неделю они переставали плакать. Просто… переставали. Как будто внутри что-то ломалось.
— Вер… — Алексей шагнул к ней, но она выставила руку, останавливая его.
— Нет, дай договорить. Ты хотел правду – вот она. Когда мне было пять, меня чуть не усыновили. Прекрасная пара, учителя. Они приходили несколько раз, приносили игрушки, конфеты… А потом женщина забеременела своим, и они перестали приходить. Просто… перестали.
Она нервно одернула идеально выглаженную блузку:
— В двенадцать была вторая попытка. Снова почти случилось. И снова – «извини, девочка, но у нас будет свой ребенок». В четырнадцать я поняла главное: нельзя быть лишней. Нельзя быть ненужной. Нельзя зависеть от чужой любви.
Её пальцы рассеянно перебирали флаконы на столике, расставляя их в каком-то одной ей понятном порядке.
— Я училась лучше всех. Получила грант на обучение. Сделала карьеру… Знаешь, как? — она невесело усмехнулась. — Я научилась быть идеальной. Всегда. Во всем. Потому что когда ты идеальная – тебя нельзя просто… перестать хотеть.
— А я? — тихо спросил Алексей. — Я тоже был частью этого плана? Стать идеальной женой идеального мужа?
Вера наконец повернулась к нему:
— Ты был… надежным. Успешным. Влюбленным. И я подумала – почему бы и нет? Брак с правильным человеком – ещё один шаг к идеальной жизни.
— А дети? Зачем было врать про детей?
— Потому что ты бы не женился на женщине, которая сразу сказала бы, что не хочет детей, — она произнесла это совершенно спокойно. — Я же видела, как ты смотрел на племянников. Как говорил о них. О своей большой дружной семье… Так что я сказала то, что ты хотел услышать.
— А потом просто тянула время? — в его голосе прорезалась горечь. — Всё эти «давай подождем», «сначала карьера», «не сейчас»…
— Конечно, — Вера пожала плечами. — Я надеялась, что ты сам однажды передумаешь. Или смиришься. Или…
Она не договорила, но Алексей вдруг понял – она просто не планировала так далеко. Жила одним днем, откладывая неизбежное объяснение. И вот теперь…
— Знаешь, что я вижу, когда смотрю на детей? — она подошла к окну и слегка отодвинула штору. Внизу все еще слышались детские голоса. — Я вижу боль. Свою боль. Маленькую девочку, которая раз за разом оказывалась ненужной. И я… я просто не могу. Физически не могу находиться рядом с ними. Каждый детский смех, каждый плач – это как нож по старым шрамам.
— Почему ты не рассказала мне раньше? — Алексей смотрел на её отражение в стекле. — Мы могли бы…
— Что? — она резко обернулась. — Могли бы что? Вместе пойти к психологу? Решить мои детские травмы? Или просто принять то, что твоя жена – сломанная кукла, которая не способна стать матерью?
В её голосе звучала такая горечь, что у Алексея перехватило дыхание. А Вера вдруг рассмеялась – сухим, колючим смехом:
— Знаешь, что самое забавное? Твоя сестра… Она ведь по-настоящему счастлива. Со всеми своими четырьмя детьми, с этой своей вечной суетой, с пятнами на одежде и игрушками по всему дому. Она настоящая. А я… я просто хорошо научилась играть роль. Роль успешной женщины, которая «пока занята карьерой».
Она замолчала, глядя в окно. Снег все падал и падал, укрывая город белым покрывалом. Через три дня Новый год – время чудес и исполнения желаний. Вот только бывают желания, которые невозможно исполнить. И раны, которые не затягиваются, сколько бы лет ни прошло.
— И что теперь? — наконец спросил Алексей.
Вера повернулась к нему, и он вдруг увидел, что по её щеке катится слеза, оставляя темную дорожку туши:
— Теперь… теперь ты знаешь правду. И должен решить – сможешь ли ты жить с женщиной, которая никогда не подарит тебе детей. Не потому что не хочет, а потому что просто… не может. Морально не может.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Где-то вдалеке послышался звук петарды – город уже начинал готовиться к празднику. А здесь, в идеально обставленной квартире, двое людей стояли друг напротив друга, разделенные невидимой стеной из невысказанных слов и несбывшихся надежд.
Алексей медленно подошел к бару, достал бокал и бутылку. Янтарная жидкость тихо плеснула о стекло. Он сделал глоток, посмотрел на жену:
— Знаешь, что я понял за эти три года? Что-то не сходилось. Всегда. Как пазл, в котором один кусочек от другой картинки. Вроде похож по форме, по цвету, но… не встает на место.
Вера молчала. По её щеке медленно ползла ещё одна тушевая слеза.
— Я всё гадал – что не так? Почему каждый раз, когда заходит речь о детях, ты словно покрываешься невидимой броней? Почему у нас дома нет ни одной детской фотографии – ни твоей, ни моей? Почему ты никогда не рассказываешь о своем детстве?
Он сделал ещё глоток:
— А теперь все встало на свои места. Вот только знаешь, что самое страшное?
— Что? — её голос прозвучал надтреснуто.
— Что ты не доверяла мне настолько, чтобы рассказать правду. Что предпочла играть роль – годами, день за днем. Что все наши разговоры о будущем, о семье… всё было ложью.
— Не всё, — она покачала головой. — Я действительно… действительно хотела быть с тобой. Ты был таким настоящим, таким… правильным. Я думала, может быть, рядом с тобой я тоже смогу стать нормальной.
— Нормальной? — он горько усмехнулся. — То есть твоя нелюбовь к детям – это ненормально?
— А разве нет? — Вера обхватила себя руками за плечи. — Женщина, которая не хочет детей – разве это нормально?
— Знаешь, что ненормально? — Алексей поставил бокал. — Притворяться. Строить отношения на лжи. Бояться быть собой.
За окном прогремела очередная петарда. Вера вздрогнула.
— Я устала, — вдруг сказала она. — Устала притворяться. Устала делать вид, что мне нравится общаться с твоей сестрой и её детьми. Устала придумывать отговорки. Устала… быть не собой.
Она подошла к туалетному столику, взяла салфетку и принялась стирать размазавшуюся тушь:
— Знаешь, что я поняла сегодня? Я ведь все эти годы не только тебя обманывала. Я сама себя обманывала. Думала – вот, у меня идеальная жизнь. Успешная карьера, красивый дом, правильный муж… Только вот внутри – пустота. Потому что нельзя построить счастье на лжи. Даже если очень стараться.
Алексей смотрел на её отражение в зеркале. Без безупречного макияжа, с растрепавшейся прической она выглядела… живой. Настоящей. Впервые за три года.
— И что теперь? — спросил он.
— Теперь… — Вера развернулась к нему. — Теперь ты знаешь правду. Всю правду. Я никогда не стану той женой, о которой ты мечтал. Не буду встречать тебя с работы с ребенком на руках. Не буду печь пироги для семейных праздников. Не буду… как твоя Наташка.
— А какой ты будешь?
Этот вопрос, казалось, застал её врасплох.
— Я… я не знаю, — она растерянно улыбнулась. — Впервые в жизни честно говорю – не знаю. Я так привыкла быть той, кем меня хотят видеть другие, что… кажется, потеряла саму себя.
Алексей подошел к окну, распахнул штору. Снегопад усилился, превращая город в сказочное царство. Где-то вдалеке мелькали разноцветные огни гирлянд.
— Знаешь, что я думаю? — он повернулся к жене. — Нам обоим нужно время. Тебе – чтобы найти себя настоящую. Мне – чтобы решить, смогу ли я принять твою правду.
— Ты имеешь в виду… расстаться?
— Я имею в виду – перестать врать. Друг другу и самим себе.
Вера медленно кивнула:
— Наверное, ты прав. Знаешь… я ведь даже благодарна твоей сестре. Если бы не этот разговор о празднике, я бы, наверное, так и продолжала играть роль идеальной жены. Пока однажды просто… не сломалась бы.
Она подошла к своей сумочке, достала телефон:
— Я, пожалуй, поеду в отель. Тебе нужно подумать. И мне тоже.
— А как же Новый год?
— А знаешь… — она вдруг улыбнулась – впервые за вечер искренне, без привычной маски светской дамы. — Может быть, тебе действительно стоит встретить его с семьей. С настоящей семьей – сестрой, её детьми… А я… я впервые в жизни встречу его такой, какая я есть. Без масок. Без ролей. Просто… собой.
Она направилась к выходу, но у двери остановилась:
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что заставил меня быть честной. Хотя бы раз в жизни.
Входная дверь тихо закрылась. Алексей остался один в их идеально обставленной квартире. Взгляд упал на фотографию с их свадьбы – счастливая пара на фоне морского заката. Красивая картинка. Идеальная картинка.
Которая оказалась всего лишь… картинкой.
Он достал телефон, нашел номер сестры:
— Алло, Наташ? Слушай, насчет Нового года — я вас жду к восьми…
