— Что, уже уговорили свекровь?
— Да пока нет, но Валерка вот-вот созреет. Он всё мнётся, маму стесняется. Но я его дожму. Квартира всё равно рано или поздно нам достанется, чего тянуть? Ремонт уже распланировала. В маленькой комнате детскую сделаем, в большой — спальню…
Я больше не могу здесь жить! – воскликнула Ада, в сердцах захлопывая дверцу шкафа. – Этот шкаф разваливается, кровать скрипит, стол шатается! Всё старьё!
Валерий вздрогнул от неожиданности. Он давно привык к утренним всплескам недовольства жены, но сегодня в её голосе звучали какие-то новые, решительные нотки.
– Ну потерпи немного, милая, – осторожно спросил он, отхлёбывая чай. – Вот подкопим ещё чуть-чуть, соберём на первый взнос, и купим новую квартиру.
– Да сколько можно уже копить? – возмутилась жена. – На всём экономим, ничего не покупаем толком, а денег всё не хватает и не хватает. Это никогда не закончится. С твоей зарплатой мы так и помрём в этой задрипанной однушке.
– И что ты предлагаешь? – устало спросил Валерий. Он уже понимал, что просто так от жены он уже не отделается.
– Пусть мама отдаст нам свою трёхкомнатную квартиру! – выпалила Ада, с грохотом опуская на стол свою чашку. – Сколько можно ютиться в этой халупе?!
Горячие капли выплеснулись на клеёнку, расползаясь бурыми пятнами по выцветшему рисунку.
– В смысле? – он растерянно посмотрел на жену.
– Твоя мать живёт одна в трёшке, а мы с тобой задыхаемся в этих тридцати метрах! Где тут детей растить? В шкафу, что ли?
Валерий огляделся. Их маленькая квартирка действительно была тесной. Старенькая мебель, доставшаяся вместе с квартирой от бабушки, занимала почти всё пространство. Раскладной диван, который они каждый вечер превращали в постель, упирающуюся в обеденный стол. Тот, в свою очередь, вплотную придвигался к подоконнику.
– Адочка, но как ты себе это представляешь? – осторожно начал он. – Просто подойти к маме и сказать: «Отдай нам квартиру»?
– А что такого? Ей одной столько места ни к чему! Пусть переезжает сюда, а мы там обустроимся.
– Но это же её квартира…
– А ты – её единственный сын. Кому ещё ей квартиру отдавать? Или у неё есть другие планы? – В голосе Ады зазвенели истеричные нотки. – Может, она её продать хочет? Сестре твоей двоюродной завещать? Или кто там у вас ещё… А о нас кто подумает?
Валерий молчал, не зная, что ответить. Такой разговор случился не впервые, но требовательные интонации в голосе жены подсказывали, что она ещё не раз к нему вернётся.
Ада приехала в Москву пять лет назад. Как и многие провинциалки, она грезила о красивой столичной жизни, успешной карьере и богатом женихе. Но жизнь быстро внесла коррективы в радужные планы. Вместо престижной работы – место администратора в небольшом салоне красоты, вместо шикарной квартиры – угол в комнате, которую она делила с двумя такими же приезжими девчонками.
С Валерием она познакомилась случайно – в том самом салоне. Он зашёл постричься, разговорились. Ада сразу поняла – не олигарх, конечно, но свой угол есть, и на том спасибо. Она умела быть очаровательной, когда хотела. А Валерий оказался из той породы мужчин, которые влюбляются легко и навсегда.
Через полгода они поженились. Елизавета Григорьевна на свадьбе сдержанно улыбалась и желала молодым счастья, но в глубине души уже тогда что-то её тревожило. Возможно, острый учительский взгляд – тридцать лет преподавания литературы в школе! – сразу распознал в невестке то, что сын в своём счастливом ослеплении заметить не мог.
Квартира Елизаветы Григорьевны располагалась в старом доме в центре. Три просторные комнаты, высокие потолки, старинная мебель. Каждая вещь хранила историю их семьи – массивный книжный шкаф, который они с мужем когда-то купили на первую зарплату, его кресло, её пианино… Год назад не стало мужа, и теперь эти молчаливые свидетели прожитой жизни стали ещё дороже.
С самого начала семейной жизни они с Валерием откладывали деньги на новую квартиру. Вернее, пытались откладывать. То Аде срочно требовалась новая шуба – «не ходить же в старье, я всё-таки замужняя женщина!», то отпуск в Турции – «все нормальные люди отдыхают у моря!», то дизайнерская сумка – «ты что, хочешь, чтобы твоя жена выглядела как нищенка?». Каждый раз Валерий сдавался под напором этих истерик, и накопления таяли, не успев толком собраться. А Ада, получив очередной подарок, начинала мечтать о новом – и так по кругу. Квартирный же вопрос становился всё острее.
Представляешь, – щебетала Ада, размешивая сахар, – там такие потолки! И район – центр! А эта старуха сидит одна в трёх комнатах и не чешется. Ничего, скоро всё будет наше.
Подруга понимающе кивала, разглядывая новый маникюр:
– Что, уже уговорили свекровь?
– Да пока нет, но Валерка вот-вот созреет. Он всё мнётся, маму стесняется. Но я его дожму. Квартира всё равно рано или поздно нам достанется, чего тянуть? Ремонт уже распланировала. В маленькой комнате детскую сделаем, в большой – спальню… Всю эту рухлядь, конечно, выкинем – представляешь, там до сих пор пианино стоит! В наше время! Книжки эти пыльные тоже на помойку, шкаф только место занимает. Мебель закажем современную, итальянскую. Ремонт в светлых тонах, теперь это модно… Да и вообще, – Ада понизила голос, – сколько можно ждать?
Ада увлечённо делилась планами, не замечая, как за соседним столиком молодая женщина внимательно прислушивается к их разговору.
Ксения не могла поверить своим ушам. Она знала, что тётя никогда не одобряла выбор Валеры – слишком очевидны были расчётливость и меркантильность невестки. Но чтобы вот так… Решительно расплатившись, она поспешила к Елизавете Григорьевне.
– Тётя Лиза, ты не поверишь, что я сейчас услышала, – начала она с порога.
– Проходи, Ксюша, – Елизавета Григорьевна как раз заваривала чай. – Что случилось?
– Ада… В общем… – Ксения замялась. – Она в кафе с подругой сидела. Уже твою квартиру делит! Рассказывает, где детскую устроит, где спальню. Говорит, ты там одна только место занимаешь, а им с Валеркой расширяться надо.
Елизавета Григорьевна помрачнела. Она с самого начала поняла, что невестка видит в её сыне лишь путь к квадратным метрам в Москве.
– А Валера знает? – тихо спросила она.
– Судя по тому, что я слышала, он пока сопротивляется. Но она намерена его «дожать».
Они помолчали. Старинные часы мерно отсчитывали время. Наконец Елизавета Григорьевна решительно выпрямилась:
– Знаешь, Ксюша, пора открыть Валере глаза.
– Но как? Если ты ему расскажешь, она всё извратит, представит тебя злой свекровью, которая наговаривает на бедную невестку.
– А если… – Елизавета Григорьевна задумчиво постучала пальцами по подлокотнику кресла. – Если она сама себя разоблачит? На следующей неделе день рождения Веры. Вся семья соберётся.
– И что ты предлагаешь?
– Ты с ней поговоришь. Спросишь про планы на будущее, про квартиру… А я прослежу, чтобы Валера оказался рядом в нужный момент.
– А если она не станет откровенничать?
– Станет, – уверенно кивнула Елизавета Григорьевна. – Сама же видела – она уже не может держать всё в себе, ей нужно хвастаться, делиться планами. К тому же, после пары бокалов её обязательно прорвёт.
– Знаешь, – Ксения достала телефон, – я на всякий случай запишу разговор. Если начнёт выкручиваться – будет чем подтвердить её слова.
Елизавета Григорьевна кивнула:
– Правильно. С ней иначе нельзя – такая может потом всё переврать.
Они ещё долго обсуждали детали предстоящего разговора. До дня рождения оставалось около недели. Достаточно времени, чтобы всё продумать.
Вера Андреевна жила в старой пятиэтажке в Сокольниках. К шести часам в её небольшой квартире собралась вся родня. За праздничным столом, ломившимся от закусок, разместились человек пятнадцать. Валерий попытался сесть рядом с женой, но Ада демонстративно положила сумочку на свободный стул около себя: «Здесь занято, Валера. Я Ксюшу позвала». Он пожал плечами и устроился между матерью и Ниной Павловной.
После третьего тоста стол загудел оживлёнными разговорами. Постепенно публика начала перемещаться: кто-то вышел подымить на лоджию, кто-то переместился в комнату обсуждать последние новости.
– Пойдём на кухню, поможем с посудой, – предложила Ксения. – А то Вера Андреевна совсем замоталась.
Ада, раскрасневшаяся от выпитого, охотно согласилась. На кухне было пусто – все старшие родственницы, обычно хлопотавшие у плиты, сейчас чинно восседали в гостиной, а молодёжь высыпала на лоджию.
– Адочка, – вкрадчиво начала Ксения, незаметно включая запись на телефоне, – я краем уха слышала, что вы с Валерой планируете переезжать?
– Да! – оживилась Ада, составляя тарелки в раковину. – Надоело в этой конуре ютиться. Подумать только, тридцать метров на двоих! Ни вещи толком не разложить, ни гостей позвать…
– А куда переезжать думаете?
Ада огляделась по сторонам и понизила голос:
– Да вот ждём, когда мама наконец созреет и отдаст нам свою квартиру. Чего ей одной в трёшке? Только пыль гоняет.
– И что, просто так возьмёт и отдаст?
– А куда денется? – Ада самодовольно усмехнулась. – Валерка – единственный сын. Вот только… – она поморщилась, – никак не соберётся с духом поговорить с ней. «Это же мама, как я могу»? А я что, не человек? Мне, может, тоже пожить хочется по-человечески!
– Но ведь это её квартира…
– Была её – станет наша! – Ада махнула рукой. – Что ей теперь, вечно в ней сидеть? Мы вот с Валеркой семью планируем, малыша хотим… А где его растить? В той развалюхе?
– А вещи её куда денете? Там же столько всего…
– Да на помойку всё! – Ада раздражённо дёрнула плечом. – Книжки эти пыльные, пианино допотопное… Ну вот скажи, кому сейчас нужно пианино? Только место занимает. Мы там евроремонт сделаем, мебель модную купим…
– А саму Елизавету Григорьевну куда?
– В однушку нашу и переедет! – Ада развеселилась. – Чем не вариант? Ей одной за глаза хватит. А то вырастила сына и думает, что может теперь в своё удовольствие жить? Нет уж! Пусть уступает дорогу молодым!
Она не заметила, как в дверном проёме кухни появился Валерий – он как раз шёл за минералкой для матери.
– Продолжай, – тихо сказал он. – Что ты там про мою мать говорила?
Ада резко обернулась. В глазах мелькнул испуг, но она быстро взяла себя в руки:
– Валерочка, ты не так понял! Я просто…
– Я всё правильно понял, – оборвал её Валерий. – Первый раз в жизни всё правильно понял.
– Да ты послушай…
– Нет, это ты послушай! – Ксения развернула к ней телефон. – Раз уж начала отпираться…
Запись воспроизвела весь разговор – от первого до последнего слова. С каждой фразой Ада всё больше бледнела, а Валерий – наоборот, краснел от гнева.
– Как ты могла? – его голос дрожал. – Моя мать… Её дом… Её вещи…
– Да что такого-то? – вдруг взвизгнула Ада. – Что я такого сказала? Правду сказала! Да, хочу жить как человек! Да, имею право на нормальную квартиру! А твоя мать…
– Замолчи! – Валерий грохнул кулаком по столу. – Не смей. Слышишь? Не так смей говорить о моей матери.
– Пойдём, – он схватил жену за руку. – Нам надо поговорить.
– Прямо сейчас? – пискнула Ада. – Но праздник…
– Прямо сейчас.
Они вышли в прихожую. Сквозь шум голосов из гостиной доносились обрывки их разговора – сначала попытки Ады оправдаться, потом её крики, потом плач…
Ксения вернулась в комнату и тихонько пожала руку Елизавете Григорьевне. Та благодарно кивнула, но промолчала.
Через полчаса Валерий вернулся один. Лицо его было серым от усталости.
– Мам, – он опустился на колени рядом с её стулом, – прости меня. Я такой дурак…
– Ну что ты, сынок, – Елизавета Григорьевна погладила его по голове. – Всё хорошо. Главное – ты всё понял вовремя.
С того дня в их маленькой квартире воцарилась гнетущая тишина. Валерий почти не разговаривал с женой, отвечал односложно, а вечерами подолгу сидел на кухне, глядя в одну точку.
Ада разрывалась между страхом и злостью. Она пыталась то заискивать перед мужем, то давить на жалость, то взывать к его чувствам. Готовила его любимые блюда, плакала по ночам в подушку, а днём разыгрывала сцены раскаяния.
– Валерочка, ну прости меня! Я же не со зла… Я просто так мечтала о нормальной жизни, о детях…
Но Валерий молчал. Он вспоминал все эти годы – как она требовала дорогие подарки вместо того, чтобы копить на квартиру, как ловко манипулировала его чувствами, как презрительно отзывалась о его жизни до встречи с ней. А он всё надеялся, что это пройдёт, что она повзрослеет, научится ценить простые вещи.
Елизавета Григорьевна за эти дни ни разу не позвонила – ждала, когда сын сам придёт. И он пришёл – через десять дней после того злополучного праздника.
– Мам, – он сидел в старом отцовском кресле, рассеянно поглаживая потёртый подлокотник, – я всё думаю: как я мог быть таким слепым?
– Не кори себя, – она присела рядом. – Ты хотел верить в лучшее.
– Она никогда меня не любила, – он покачал головой. – Ей нужно было жильё в Москве, стабильность… А я просто оказался удобным вариантом.
Дома его ждал очередной спектакль. Ада встретила его заплаканная, с дрожащими руками:
– Ты же не бросишь меня? Куда я пойду? У меня же никого, кроме тебя…
Она уже поняла – шантаж угрозой ухода не сработает. Оставалось давить на жалость, цепляться за статус законной жены до последнего.
Валерий смотрел на эти слёзы и впервые видел, какие они фальшивые. Как и вся его семейная жизнь.
– Я подал заявление на развод, – сказал он устало.
– Ты не посмеешь! – Ада выпрямилась, вытирая слёзы. – Я твоя законная жена. Я имею право на часть имущества. Ты что думаешь – я просто так отсюда уйду? Два года своей жизни потратила. Без права на жилплощадь я никуда не денусь.
Валерий молча слушал этот монолог. Впервые она говорила искренне, не пытаясь изображать любящую жену.
– Можешь подавать на раздел имущества, – спокойно ответил он. – Это твоё право. Только делить нечего – квартира досталась мне до брака.
– Я буду судиться! Ты увидишь, на что я способна! Твоя мамочка ещё пожалеет, что настроила тебя против меня!
– Вот теперь я вижу настоящую тебя, – сказал Валерий. – Жаль, что не разглядел раньше.
Он сидел на кухне до глубокой ночи, слушая, как Ада собирает вещи, как говорит по телефону с подругой, договариваясь о временном пристанище, как хлопает дверцами шкафа… В свои тридцать два он впервые чувствовал себя по-настоящему взрослым. И от этого чувства было одновременно горько и… спокойно.
Развод прошёл на удивление быстро – Ада не стала затягивать процесс. Видимо, поняла бесперспективность борьбы за квартиру и уже строила новые планы. На последнее заседание она пришла с каким-то импозантным мужчиной средних лет, демонстративно не глядя в сторону бывшего мужа.
