Юля проснулась от запаха кофе и чего-то горелого. В их маленькой квартире любой запах с кухни мгновенно заполнял все комнаты. Открыла глаза, улыбнулась — значит, Андрей встал пораньше, готовит праздничный завтрак. Как в первый год их брака, когда он каждые выходные пытался удивить её кулинарными экспериментами.
Тогда всё было по-другому. Тогда в их жизни была только любовь — без маминых звонков каждый час, без её внезапных визитов «проверить, как вы тут», без бесконечных напоминаний о том, что «Андрюша с детства любит суп погуще» и «в моё время жёны вставали в шесть утра, чтобы накормить мужа свежей выпечкой».
Вчера они ходили по торговому центру, выбирали подарки к празднику. Юля, как зачарованная, остановилась у витрины ювелирного. Изящный золотой кулон в форме капельки поймал свет софитов, рассыпал радужные искры. Маленький бриллиант в центре словно оживал, переливался.
— Какая красота, — выдохнула она, прижавшись к плечу мужа. — Смотри, как нежно сделано.
Андрей приобнял её, посмотрел внимательно на украшение. У него была эта привычка — щуриться, когда что-то обдумывает, совсем как в день их знакомства. Тогда он долго выбирал книгу, а она, украдкой любуясь высоким незнакомцем, подсказывала, что почитать. Кто же знал, что через полгода она станет его женой.
— Действительно, красиво, — кивнул Андрей. — Слушай, а ведь маме бы пошло! У неё как раз любимый жакет такого оттенка золота.
Внутри что-то дрогнуло, сжалось. Конечно. Мама. Куда же без неё.
— У твоей мамы день рождения только в июне, — тихо напомнила Юля.
— Ну и что? — он пожал плечами. — Можно и пораньше порадовать. Она столько для меня делает…
Вчерашняя обида снова кольнула сердце. Юля перевернулась на другой бок, натянула одеяло повыше. За дверью что-то звякнуло, загремело.
— Любимая, ты проснулась? — голос Андрея звучал празднично-возбуждённо.
— Да, — отозвалась она, заставляя себя улыбнуться.
— Закрой глаза! Я сейчас!
Она послушно зажмурилась. Скрипнула дверь, запахло кофе и свежими тюльпанами.
— С праздником! — он поцеловал её в макушку. — Открывай глаза.
На прикроватной тумбочке — чашка любимого кофе, букет розовых тюльпанов и… бархатная коробочка. Сердце пропустило удар. Неужели?
— Подарок на 8 марта не для тебя, а для моей мамы, — сказал муж Юле. — Решил показать тебе, как думаешь, ей понравится?
Она смотрела на знакомый кулон — ту самую золотую капельку с бриллиантом. Её мечту.
— А… а мне? — голос предательски дрогнул.
— А тебе я купил вот это! — Андрей протянул пакет из косметического магазина. — Помнишь, ты говорила, что крем для рук заканчивается?
Тот самый крем. За триста рублей. Который она покупает себе каждый месяц.
Из кухни потянуло горелым. Андрей метнулся спасать завтрак, а Юля сидела, сжимая в руках пакет с кремом, и пыталась сморгнуть непрошеные слёзы. На тумбочке поблёскивал кулон, словно насмехаясь над её глупыми надеждами.
Телефон мужа тренькнул сообщением. «Сынуля, ты уже показал мой подарочек? Как думаешь, этот оттенок золота мне к лицу?»
Конечно. Они же вчера сфотографировали кулон и отправили маме. Чтобы удостовериться, что понравится. Что соответствует её высоким стандартам.
А она, дура, весь вечер надеялась. Верила, что муж заметил её восхищённый взгляд. Что вспомнил об их первом дне — они тогда тоже стояли у витрины ювелирного, и он обещал, что однажды завалит её драгоценностями.
Из кухни доносился запах горелых тостов и бодрый голос Андрея, разговаривающего по телефону: — Да, мам, сейчас приеду показать! Конечно, и позавтракаем у тебя, ты же блинчики обещала…
А она просто сидела, сжимая в руках дурацкий пакет с кремом, и понимала — это конец. Конец её попыткам быть хорошей невесткой. Конец бесконечному соревнованию за место в сердце мужа. Конец.
За окном падал мокрый мартовский снег, тюльпаны грустно роняли лепестки на тумбочку, а праздничное утро превратилось в очередное напоминание — она всегда будет второй. Всегда после мамы. Всегда.
— Юль, ты скоро? — Андрей заглянул в спальню. — Мама уже заждалась, звонила третий раз.
Она медленно поднялась, всё ещё сжимая в руках злополучный пакет. На языке вертелись колкости, обвинения, но вместо этого вырвалось совсем другое: — Иди один.
— Что? — он замер в дверях. — Ты не хочешь к маме? В праздник?
— Не хочу, — её голос звучал глухо, будто чужой. — Ни сегодня, ни завтра, никогда. Хватит.
— Юль, ну что ты опять? — в его тоне появились знакомые нотки раздражения. — Мама специально блины готовит, твои любимые, с яблоками…
— Мои любимые с творогом, — она наконец подняла на него глаза. — С яблоками любишь ты. А ещё любишь, когда корочка хрустящая и масла побольше. Знаешь, откуда я это знаю? Потому что твоя мама каждый раз напоминает, как готовить блины «для Андрюши».
Он нахмурился: — К чему этот разговор? Подумаешь, блины…
— Не к блинам, — она встала, подошла к зеркалу. — К этому.
Её рука дрожала, когда она поднимала кулон, тот самый, «мамин». Золотая капелька качнулась, поймала свет, рассыпала радужные искры по стенам.
— Красивый, правда? — её голос предательски дрогнул. — Я когда увидела его в витрине, сразу влюбилась. Представляла, как надену на нашу годовщину, как ты будешь любоваться…
— Юля…
— А ты даже не заметил. Для тебя это просто подарок для мамы. Очередной. Как и всё в нашей жизни — сначала мама, потом всё остальное.
Андрей шагнул к ней: — Ты преувеличиваешь! Я же и тебе подарок купил…
— Крем. За триста рублей, — она швырнула пакет на кровать. — Тот самый, который я покупаю себе каждый месяц. Ты даже не запомнил марку — пришлось у меня в косметичке подсмотреть, да?
Он молчал. А она вдруг почувствовала странное спокойствие. Будто всё уже решено, всё предопределено.
— Знаешь, что я поняла? — Юля подошла к шкафу, достала дорожную сумку. — Что ничего не изменится. Никогда. Сколько бы я ни старалась, ни готовила «правильные» блины, ни терпела мамины замечания… Я всегда буду второй. Всегда после неё.
— Куда ты собираешься? — в его голосе появилась тревога.
— К родителям. Подумать.
— В праздник? — он схватил её за руку. — Брось, ты dramatizing…
— Драматизирую? — она горько рассмеялась. — Даже слова её повторяешь. «Не dramatize, Юлечка, я же для вашего блага стараюсь…»
Она выдернула руку, принялась складывать вещи. Футболки, джинсы, зубная щётка… Господи, когда успела накопить столько? Три года совместной жизни, три года попыток стать идеальной невесткой…
— Юля, перестань, — он метался по комнате. — Давай поговорим спокойно. Хочешь, я верну кулон? Куплю тебе такой же?
— Не хочу, — она застегнула сумку. — Не хочу быть вечно второй. Не хочу каждый раз ждать, что ты заметишь меня, мои желания, мои мечты… А потом получать крем за триста рублей, пока маме достаются все драгоценности.
Телефон на тумбочке разразился трелью. «Мамочка» высветилось на экране.
— Не ответишь? — Юля криво усмехнулась. — А то волнуется небось. Где же её Андрюша с подарком…
— Прекрати! — он с силой стукнул по тумбочке. — Ты… ты просто завидуешь! Да, я люблю маму, забочусь о ней. Что в этом плохого?
— Ничего, — она устало покачала голова. — Просто я больше не хочу быть частью этого. Пусть мама будет единственной женщиной в твоей жизни. Как всегда и было.
Входная дверь хлопнула за её спиной, обрывая его возмущённые возгласы. В подъезде пахло сыростью и чьими-то свежеиспечёнными блинами. Праздник всё-таки.
А она стояла у подъезда, прижимая к груди сумку, и думала — почему не сделала этого раньше? Почему терпела, верила, надеялась?
Телефон в кармане завибрировал. «Юлечка, с праздником! — писала свекровь. — Зайдёшь на блинчики? Я с яблоками сделала, как ты любишь…»
Как Андрей любит. Даже этого не запомнила.
Юля заблокировала телефон и пошла к остановке. Мокрый снег падал за шиворот, ноги промокли — она даже сапоги забыла сменить впопыхах. Но внутри было удивительно спокойно.
Потому что иногда уйти — единственный способ сохранить себя. Даже если уходишь в праздник. Даже если уходишь в неизвестность. Даже если уходишь от человека, которого любишь больше жизни.
Но который любит маму сильнее, чем тебя.
Первый звонок раздался через пять минут после ухода Юли.
— Андрюша, ну где же вы? — мамин голос звучал капризно. — Блины стынут!
Он смотрел на дверь, за которой скрылась жена, и впервые в жизни ответил матери: — Не приеду.
— Что значит не приедешь? — в трубке повисла звенящая тишина. — Что эта твоя… что она тебе наговорила?
— Мам, не начинай.
— Как это не начинай? — голос взвился до пронзительных нот. — Я тут с пяти утра у плиты, готовлю твои любимые блины, а ты…
Андрей нажал «отбой». Просто взял и прервал разговор — впервые за тридцать два года жизни. В квартире стояла звенящая тишина, только с кухни доносился запах горелых тостов — завтрак, который он так и не успел приготовить.
Подошёл к зеркалу, возле которого недавно стояла Юля. На полочке остался её любимый парфюм — забыла второпях. Тот самый, который она покупает себе раз в полгода, отказывая во всём остальном. А он даже названия не помнит…
Телефон снова зазвонил. Потом ещё раз. И ещё. Мама. Всегда мама.
К вечеру он насчитал тридцать семь пропущенных и пятьдесят три сообщения. «Сынок, перезвони!», «Я волнуюсь!», «Немедленно возьми трубку!»
В десять вечера в дверь позвонили.
— Что здесь происходит? — мама ворвалась в квартиру, даже не разуваясь. — Почему ты трубку не берёшь? Я с ума схожу!
— Юля ушла, — глухо сказал он.
— И правильно сделала! — Вера Николаевна принялась суетливо раскладывать на столе контейнеры с блинами. — Я тебе сразу говорила — не твоя она. Избалованная, капризная… Вот я в её возрасте…
— Мам.
— …и готовить толком не умеет, и характер ужасный…
— Мам!
— …а как она со мной разговаривает! Никакого уважения к старшим…
— МАМА! — его крик эхом отразился от стен. — Хватит.
Вера Николаевна замерла с контейнером в руках: — Андрюша, ты что, кричишь на мать?
— Да, кричу, — он почувствовал, как внутри что-то ломается. — Потому что ты никогда не слышишь. Никого не слышишь, кроме себя.
— Как ты смеешь! — она картинно схватилась за сердце. — Я всю жизнь тебе отдала! Всю жизнь…
— Вот именно, — он тяжело опустился на стул. — Всю жизнь ты решала за меня. Что мне есть, что носить, с кем дружить… А я как послушный сын всё принимал. Даже когда отец ушёл…
Она побледнела: — При чём тут твой отец?
— При том, что он тоже не выдержал. Твоей любви, твоей заботы, твоего контроля… А я повторяю его ошибку. Теряю любимую женщину из-за того, что не могу вырасти. Перестать быть маменькиным сынком.
— Да как ты… — она задохнулась от возмущения. — Я же только добра хотела! Только лучшего для тебя! А эта… эта твоя Юля…
— Моя жена, — твёрдо сказал он. — Единственная женщина, которую я люблю. И которую чуть не потерял из-за своей глупости.
— Любишь? — мать презрительно скривила губы. — А обо мне подумал? Я же только тебя имею в этой жизни! Только ради тебя живу!
Он смотрел на мать и вдруг видел её будто впервые. Немолодую женщину, превратившую сына в смысл своего существования. Задушившую своей любовью мужа, а теперь пытающуюся задушить и сына.
— Знаешь, что я понял, мам? — тихо сказал он. — Что ты не ради меня живёшь. Ты за меня живёшь. А я тебе это позволяю.
Он встал, подошёл к окну. За стеклом падал снег, укрывая город белым покрывалом. Где-то там, в этой снежной круговерти, его жена собирает осколки своего сердца. А он стоит тут и в сотый раз выслушивает мамины причитания.
— Всё, — он развернулся к матери. — Это конец.
— Что… что значит конец?
— То и значит. Я еду за женой. А ты… ты поживи одна. Подумай. Может, найдёшь в жизни что-то кроме вечного контроля надо мной.
— Да как ты можешь! — она снова схватилась за сердце. — У меня давление! Я в больницу попаду!
— Не попадёшь, — он уже надевал куртку. — Ты слишком сильная женщина, мам. Ты справишься. Без меня.
Он вышел, оставив её стоять посреди кухни с контейнером блинов в руках. В кармане надрывался телефон, но он не обращал внимания.
Потому что наконец-то понял — иногда нужно перестать быть хорошим сыном, чтобы стать хорошим мужем. Даже если для этого придётся причинить боль самому близкому человеку.
Даже если этот человек — твоя мать.
Юлины родители жили в старой пятиэтажке на окраине города. Андрей припарковался у подъезда, долго сидел, глядя на светящееся окно. Там, за жёлтым прямоугольником света, его жена. Что он скажет ей? Как объяснит то, что сам только сейчас понял?
Домофон отозвался не сразу.
— Кто? — голос тестя звучал настороженно.
— Это я… Андрей.
Пауза. Долгая, тяжёлая.
— Зачем?
— Поговорить. Пожалуйста.
Снова тишина. Потом щелчок — дверь открылась.
В маленькой кухне пахло малиновым вареньем и свежезаваренным чаем. Юля сидела у окна, закутавшись в старый плед. Когда он вошёл, даже не повернулась.
— Я всё понял, — сказал он с порога. — Правда понял.
— Что именно? — её голос звучал глухо, будто издалека.
— Что я давно уже не живу своей жизнью. Что позволил маме решать за меня всё — от выбора носков до… — он запнулся, — до того, кого любить сильнее.
Юля молчала. За окном падал снег, тот же самый, от которого она пряталась днём. Целая вечность прошла с тех пор.
— Знаешь, что я вспомнил? — Андрей сделал шаг к ней. — Нашу первую встречу. Ты тогда работала в книжном, а я искал подарок…
— Маме, — она невесело усмехнулась. — Конечно.
— Да. Но остался на три часа, потому что не мог перестать смотреть на тебя. А потом специально возвращался каждый день, придумывал дурацкие поводы… Помнишь?
Она наконец повернулась к нему: — К чему ты это?
— К тому, что тогда я впервые в жизни сделал что-то для себя. Не для мамы, не для её одобрения — для себя. И знаешь что? Это было самое правильное решение в моей жизни.
Он достал из кармана коробочку. Ту самую.
— Я забрал его у мамы.
— Зачем? — в её голосе появились нотки раздражения. — Думаешь, дело в кулоне?
— Нет. Дело во мне. В том, что я видел твой взгляд там, в магазине. Видел, как тебе понравилось украшение. А потом всё равно купил его маме. Потому что так привык — всё лучшее ей.
Юля встала, подошла к плите. Налила себе чаю, помедлила: — Тебе налить?
— Не надо. Сначала дослушай.
Он подошёл ближе: — Я поговорил с мамой. Точнее… впервые в жизни не побоялся сказать ей правду. О том, что я давно не маленький мальчик. Что у меня есть своя жизнь, своя семья. И что я больше не позволю ей…
Звонок телефона оборвал его на полуслове. «Мамочка» высветилось на экране.
Юля напряглась: — Ответишь?
Он достал телефон, нажал кнопку выключения: — Нет. Сейчас важнее другое.
— А если с ней что-то случилось? — в её голосе звучала горечь. — Давление, сердце… Обычный набор.
— Ничего с ней не случится, — он грустно улыбнулся. — Она сильная. Сильнее, чем хочет казаться. А вот я… я чуть не потерял самое дорогое, что у меня есть.
Юля молчала, глядя в окно. Где-то внизу сигналила машина, лаяла соседская собака, жил своей жизнью вечерний город.
— Знаешь, что самое страшное? — наконец сказала она. — Что я так долго терпела. Думала, однажды ты поймёшь. Заметишь. Перестанешь ставить маму выше всего…
— Я понял, — он осторожно тронул её за плечо. — Правда понял. И я всё исправлю.
— Как?
— Начнём с малого. Завтра я встречаюсь с риелтором. Будем искать маме квартиру — она давно хотела перебраться поближе к сестре.
— Думаешь, она согласится?
— Ей придётся. Потому что иначе… — он сглотнул, — иначе я рискую потерять тебя. А этого я не переживу.
В кухне повисла тишина. Юля медленно взяла коробочку, открыла. Золотая капелька качнулась, поймала свет лампы.
— Можно? — тихо спросил он.
Она кивнула. Его пальцы дрожали, когда он застёгивал цепочку на её шее.
— Красиво, — прошептал он. — Как будто для тебя создано.
— Потому что оно и было для меня, — она впервые за вечер улыбнулась. — С самого начала.
Он обнял её сзади, прижался щекой к макушке: — Прости меня. За всё прости. И… с праздником, любимая.
Телефон на столе снова ожил — теперь уже сообщениями. Одно, второе, третье… Но они не обращали внимания.
Потому что иногда нужно закрыть дверь в прошлое, чтобы открыть новую — в будущее. Где не будет маминых истерик и бесконечного чувства вины. Где можно просто быть вместе. Любить. Жить.
А утром Вера Николаевна получила короткое сообщение от сына: «Мам, я очень тебя люблю. Но больше не буду жить твоей жизнью. Прости.»
И это было началом. Новой жизни. Новой семьи. Новой любви.
Где золотая капелька на шее Юли стала символом не маминой победы, а их общего счастья. Которое они заслужили.
