Я всегда считала себя проницательной женщиной. Нет, не подумайте, что я хвастаюсь или превозношу себя. Просто у меня всегда было это шестое чувство, интуиция, если хотите. Стоит мне взглянуть на человека, и я сразу могу сказать — искренен он или лжет, друг передо мной или просто ловкий манипулятор.
Но с Сашей, моим мужем, похоже, мое чутье дало осечку. Когда мы только познакомились, я была уверена, что встретила своё счастье. Высокий, статный, с пронзительно-синими глазами и очаровательной улыбкой — от него веяло надежностью и основательностью. Мне казалось, что я нашла настоящую опору в жизни, человека, который всегда будет рядом, будет любить и защищать меня.
Наш роман развивался стремительно. Уже через несколько месяцев мы поженились, потому что я забеременела. Но не подумайте ничего дурного! Я любила Сашу всем сердцем. Он был моим принцем, моим рыцарем в сияющих доспехах. Сама мысль о нашем будущем ребенке согревала мне душу. Я представляла, как мы будем вместе растить и воспитывать наше маленькое чудо, как станем дружной и крепкой семьей.
Поначалу его мама, Елена Павловна, казалась мне такой заботливой и участливой. На нашей свадьбе она обнимала меня и с улыбкой приговаривала:
— Не переживай, Катенька. Мы вам обязательно поможем, поддержим. Главное, люби моего Сашеньку. Он у меня мальчик ранимый, ему забота нужна. Но я знаю, ты справишься. Теперь ты — часть нашей семьи.
И я любила, со всей искренностью и самоотдачей. Мне хотелось быть для Саши не просто женой, а настоящей опорой, ангелом-хранителем. Его счастье и благополучие стали для меня высшим приоритетом.
Поначалу в нашей семейной жизни всё складывалось чудесно. Конечно, бывали и бытовые трудности, и мелкие ссоры — куда без них. Но мы быстро мирились, учились уступать и прощать друг друга. Наша любовь была сильнее всех невзгод.
Когда родилась Анечка, наша долгожданная принцесса, счастью Саши не было предела. Он души не чаял в малышке — носил на руках, сам вставал к ней по ночам, менял подгузники. Для меня это было настоящим откровением — видеть, как суровый и мужественный Саша проявляет такую нежность и заботу. Меня даже ревность иногда брала! Но разве это не прекрасно, когда муж так обожает своего ребенка?
Мы с Сашей всё время проводили вместе. По выходным гуляли в парке с коляской, строили планы на будущее. Я смотрела в его сияющие глаза и понимала — вот оно, настоящее семейное счастье. Казалось, ничто не сможет разрушить нашу идиллию.
Однако вскоре я начала замечать, что Елена Павловна будто охладела ко мне. Раньше она часто приезжала в гости, помогала с Анечкой, давала советы по воспитанию. Но теперь её визиты стали редкими и натянутыми.
Сперва это были лишь мелкие уколы. То сделает едкое замечание по поводу моих материнских способностей, то одарит неодобрительным, колючим взглядом, мол, непорядок у меня в доме. Потом начались бесконечные сравнения — вот, дескать, Машенька, подружка Сашина, и борщ варит отменный, и детишек у неё трое, и дом — полная чаша. А я чем хуже?
Каждое её слово било по самому больному, по моим и без того расшатанным нервам молодой мамочки. Но я терпела, старалась не подавать виду. Лишь иногда, оставшись наедине с Сашей, давала волю слезам, жаловалась на несправедливость. Он утешал меня, обнимал, уверял, что мама ничего дурного не имеет в виду. Просто характер у неё такой, ершистый. Надо потерпеть, говорил, ради нашей семьи. Ведь он так почитает свою мать.
Но обида глодала изнутри. Однажды я не сдержалась и сказала Елене Павловне всё, что думаю. О том, как она меня унижает, как больно ранит постоянными придирками и шпильками. Дескать, я стараюсь изо всех сил быть хорошей женой и матерью, но, видно, ей этого мало.
Свекровь лишь рассмеялась в ответ. Так зло, надменно. И процедила сквозь зубы:
— Ишь, права качать вздумала. Да кто ты такая, чтобы мне указывать? Я в этой семье главная, и Сашенька мой всегда моим советам следовать будет. Так что знай своё место, милочка. Захочу — вышвырну тебя отсюда одним щелчком.
От этих слов у меня будто земля из-под ног ушла. Я вдруг поняла, что всё это время жила в иллюзии, в красивой сказке о любви и взаимопонимании. А на деле оказалась лишь пешкой в хитрой игре свекрови. Она с самого начала невзлюбила меня и лишь выжидала момент для решающего удара.
Но виду я не подала. Гордо вздернула подбородок и холодно отчеканила:
— Ну что ж, Елена Павловна. Я вас поняла. Увидим, чей козырь старше будет.
И ушла, с трудом сдерживая слезы. В тот момент я ещё не знала, насколько пророческими окажутся мои слова.
А потом грянул гром среди ясного неба. Однажды вечером мой благоверный пришел с работы и как бы между прочим обронил:
— Кать, слушай, тут надо кое-какие документы подписать. По работе, чистая формальность. Распишись вот здесь и здесь, ладно?
Он протянул мне бумаги, а у самого руки дрожат, взгляд бегает. Сердце будто кольнуло недобрым предчувствием. С чего бы это? С каких таких пор для подписания рабочих документов нужна моя подпись? Обычно Саша сам всем занимался, меня в эти дела не посвящал.
Молча беру листы, вчитываюсь. И леденею от ужаса. Это же… Господи, это завещание! Сашино завещание, по которому всё нажитое нами совместно имущество отходит его ненаглядной мамочке! И квартира, которую мы с таким трудом выплачивали, и машина, и все сбережения. А мы с Анечкой — на улицу, получается?
В голове зашумело, перед глазами поплыли темные пятна. Я схватилась за сердце, пытаясь унять бешеную дробь. Нет, это какой-то дурной сон, бред! Не может мой Саша, мой любимый муж, так жестоко поступить со мной, с нашей дочкой!
Я подняла на него полный отчаяния взгляд, силясь подобрать слова:
— Саш, что это? Господи, что происходит? Объясни…
Он отвел глаза и забормотал что-то невнятное:
— Катя, ну ты же понимаешь… Маме уже возраст, здоровье не то. Она переживает за нас. Хочет подстраховаться на случай, если… Ну, мало ли что. Ты не думай, это чисто формальность. Так, перестраховка…
— Перестраховка?! — взвилась я. — Это ты называешь перестраховкой? Да это же… Это подлость и предательство! Как ты мог, Саша? За моей спиной, с этой… этой интриганкой сговорился?
Я была вне себя от обиды и гнева. В груди клокотала жгучая, удушливая ярость. Хотелось кричать, бить посуду, рвать на себе волосы. Но я сдержалась. Холодно, с расстановкой произнесла:
— Что ж, я поняла. Моё мнение, значит, никого не интересует? Что я, мать твоего ребенка, буду думать и чувствовать — плевать? Прекрасно. Только учти, Саша, — такие вещи просто так не делаются. Не будет по-твоему. Не позволю тебе меня в бесправную рабыню превратить.
Он попытался что-то возразить, оправдаться. Но я лишь отмахнулась:
— Избавь меня от своего лицемерия. Всё ясно как божий день. Вы с мамочкой решили мои права ущемить и Анечку без роду, без племени оставить. Ну уж нет. Дудки! Завещание я это подписывать не стану. И вообще, знаешь что? Собирай вещички и к ней, к своей маменьке ненаглядной отправляйся. Видно, она тебе дороже семьи. А мы с дочкой как-нибудь и сами проживем. Без вас, «благодетелей».
Тут уж Саша не на шутку перепугался. Принялся меня уговаривать, убеждать, что всё не так, что он нас любит, что это и вправду пустая формальность. Я лишь невесело усмехалась. Ох, Сашенька. Когда-то я и вправду поверила бы в эту чушь. Но не теперь.
— Вот что, милый, — отрезала я. — Давай-ка без этих словесных кружев. Ты меня за дуру не держи. Не знаю, что там тебе маменька твоя удумала, но меня в этот хитрый план не впутывай. Я его раскусила. И уступать не намерена. Всё, точка.
Он еще что-то бубнил и канючил, но я уже не слушала. В голове чётко сформировался план действий. Вернее сказать — контрплан. Не на ту напали, голубчики.
Той же ночью я собрала вещи — свои и Анечкины, да и была такова. Ушла к маме, благо, она всегда готова была нас приютить. А наутро рванула к нотариусу. И составила собственное завещание. Да-да, не удивляйтесь! Я ведь тоже не промах, кое-что в юридических заморочках смыслю.
Взяла и отписала всё наше имущество, нажитое потом и кровью, единственной дочери, нашей Анечке. До её совершеннолетия, естественно. А опекуном, в случае чего, назначила маму. И правильно сделала! Анечка — самый близкий и родной нам человечек. Ей и решать, как распорядиться этими богатствами. Подрастет, глядишь, будет посообразительнее своих незадачливых родителей.
Потом, конечно, развод, раздел имущества, прочие малоприятные формальности. Саша поначалу пытался качать права, угрожал, давил на жалость. Дескать, не могу я лишить родную мать куска хлеба, крыши над головой. Интересно, а о нас с Анечкой он подумал? Каково нам на улице-то оказаться?
В общем, слава богу, суд принял мою сторону. С формальной точки зрения я была кругом права. Квартиру мы покупали в браке, оформляли на двоих, и моя доля в ней была неоспорима. Да и маленький ребенок на руках — веский аргумент.
Так что отсудила я и жилплощадь, и алименты на Анечку. Конечно, Елена Павловна была в ярости. Кричала, брызгала слюной, грозилась всеми карами небесными. Мол, я мошенница, охмурила её сыночка, а теперь обобрала до нитки и выставила за порог. Но мне было плевать. Я знала — поступаю правильно. Не позволю никому отнять у моей дочери то, что принадлежит ей по праву.
Саша… Что ж, Саша оказался слабаком. Не смог защитить ни меня, ни Анечку от своей ненасытной мамаши. Предпочел плыть по течению, прогнулся под её напором. А может, сам был не прочь подмять под себя всё имущество. Кто его знает…
Поначалу дочка сильно скучала по папе. Всё допытывалась — когда он придет, почему мы теперь живем отдельно. Каждый такой разговор был для меня пыткой. Разве объяснишь малышке всю эту грязь, интриги, подковерные игры? Я говорила ей, что папа очень занят, что у него важные дела. Что он обязательно навестит нас, как только сможет.
Только вот не навещал. Ни разу за все эти годы. Ни единой весточки, ни гостинца для дочки. Как сквозь землю провалился. Мама говорила — спился. Потерял работу, влез в долги. Якобы Елена Павловна сама от него отреклась, выгнала из дома. Вроде как он теперь бомжует где-то, побирается.
Я плакала украдкой, сжав зубы. Жалела Сашу, несмотря ни на что. Всё-таки любила… Да и Анечку было жаль — расти без отца, тяжкий крест.
Но я справилась. Господь дал мне сил пережить этот кошмар и не сломаться. Я подняла дочь на ноги, дала ей достойное образование. Сейчас она уже взрослая, самостоятельная. Своя квартира, хорошая работа. Скоро, глядишь, и замуж выйдет, внуков мне подарит. Оно и славно. Значит, не зря всё было. Значит, правильный путь я выбрала.
А недавно мы с Анечкой Сашу встретили. Случайно, на улице. Я даже не сразу его узнала. Он сильно сдал, осунулся, оброс. В глазах — тоска и обреченность. Одет в какие-то обноски, весь грязный, нечесаный. Краем уха я слышала, что он теперь при вокзале ошивается, бутылки собирает.
Сердце кровью облилось от жалости. Хотелось подойти, обнять, утешить. Сказать — прости меня, если сможешь. За всё хорошее, что между нами было. Но не смогла. Слишком глубока была рана, слишком силен страх — а вдруг опять обманет? Предаст?
Только Анечка не сдержалась. Бросилась к нему с криком: «Папа!» Обхватила руками, разрыдалась. А он стоял, неловко похлопывал её по спине и бормотал: «Прости… Прости меня, доченька. Я так виноват перед вами…»
Они проговорили минут пятнадцать. О чём — не знаю. Я не вмешивалась, ждала поодаль. Потом Анечка вернулась — вся в слезах, но просветленная. Сказала, что простила отца. Что поняла — он сам жертва. Жертва обстоятельств и собственной слабости. Мне так хотелось в это верить!
Но нельзя. Нельзя раскисать, нельзя оправдывать подлость и малодушие. Даже если очень хочется. Это я усвоила твердо. Надо идти вперед, несмотря ни на что. Ради себя, ради Анечки. Нам ещё жить да жить.
Вот такая моя история, дорогие мои. Поучительная, да? Горькая, как полынь. Но, видно, у каждого своя чаша, свой крест. Главное — не предавать себя. Остаться человеком, что бы ни случилось.
И никогда, слышите, никогда не верьте вот этим вот сладким речам про «чистые формальности». Поверьте, за ними всегда кроется какой-то подвох. Уж я-то знаю.
Берегите себя. Цените то, что имеете. И помните — за своё счастье надо бороться. Всегда. До последнего вздоха. Как бы трудно ни было. Иначе… Иначе грош нам цена. Вот так-то, милые мои. Простите, если сумбурно вышло. Наболело, знаете ли. Спасибо, что выслушали. Дай вам Бог сил и терпения. И любви, конечно. Настоящей, крепкой. Ведь без неё — какой смысл? Эх…
