Октябрьский вечер медленно заполнял квартиру сумерками. Марина сидела за кухонным столом, рассеянно помешивая остывший чай в старой чашке с васильками. Из спальни доносились резкие звуки: хлопанье дверцами шкафа, шуршание одежды, приглушённые ругательства. Андрей собирал вещи.
На этот раз всё было иначе – не как во время их обычных ссор, когда он демонстративно хватал портфель и хлопал дверью, чтобы вернуться через пару часов с виноватым видом. Сейчас каждый звук звучал как-то окончательно.
Андрей появился в дверях кухни с большой дорожной сумкой. В полумраке его фигура казалась особенно внушительной – такой же красивый, как пятнадцать лет назад, только теперь с морщинками у глаз и серебром на висках.
– Всё, – его голос прозвучал хрипло. – Я ухожу. Ты даже не пытаешься что-то исправить.
Марина подняла глаза. Где-то внутри словно развязался тугой узел, который мешал дышать все эти годы.
– Почему ты решил, что твой уход что-то изменит для меня? – слова сорвались с губ сами собой, с едва заметной ноткой сарказма.
Андрей застыл. Его пальцы судорожно сжали ручку сумки – она помнила эти руки: как они однажды смахнули со стола её альбом с рисунками – «Марина, ну сколько можно заниматься этими глупостями?»
– Что ты имеешь в виду? – его голос дрогнул.
– А что тут объяснять? – она пожала плечами. – Ты уходишь, потому что я больше не та девочка, которая смотрела на тебя восторженными глазами. Потому что я начала вспоминать, кем была до встречи с тобой. Помнишь мои мечты о художественной студии?
За окном проехала машина, её фары на мгновение осветили растерянное лицо Андрея.
– Я ведь правда любил тебя, – наконец произнёс он.
– Нет, – она покачала головой. – Ты любил идею обо мне. Девочку, которую можно было лепить по своему образу.
Щелчок замка прозвучал как выстрел. Марина подошла к окну. Тучи над городом расступались, открывая первые звёзды. Впервые за много лет она не боялась сделать шаг в новую жизнь.
Включив свет на кухне, она прищурилась от яркости. Комната показалась удивительно свежей, словно после весенней уборки. Пора было заварить новый чай. И, может быть, достать с антресолей старый этюдник…
Диван в гостиной Димы скрипел при каждом движении. Сергей в очередной раз повернулся на другой бок, пытаясь устроиться поудобнее. Три часа ночи. Сон не шёл. В полутьме комнаты тускло светился экран телефона – он уже в сотый раз проверял, нет ли пропущенных от Ольги.
– Да прекрати ты ворочаться, – донёсся из соседней комнаты ворчливый голос Димы. – Уже половина четвёртого.
Сергей тяжело вздохнул. Дима, его старый институтский друг, не задавал лишних вопросов, когда он появился на пороге с сумкой. Только молча кивнул и постелил на диване. Настоящий друг – всё понимает без слов.
Телефон в руке внезапно показался обжигающе горячим. «Позвонить? Не позвонить?» Часы показывали 3:47. Слишком поздно… или слишком рано? К чёрту всё. Он нажал на вызов, ожидая, что она не ответит. Или ответит заплаканным голосом.
Один гудок. Второй. Третий…
– Алло? – голос Ольги звучал удивительно бодро. На заднем плане играла какая-то музыка.
Сергей растерялся. Он ожидал чего угодно: рыданий, молчания, гневных обвинений. Но только не этого спокойного «алло».
– Ты… не спишь? – глупый вопрос, но ничего умнее в голову не пришло.
– Как видишь. Точнее, как слышишь, – в её голосе промелькнула усмешка. – Решила разобрать старые альбомы. Представляешь, нашла свои студенческие рисунки. Даже не помнила, что они сохранились.
Сергей сел на диване. В груди что-то неприятно кольнуло.
– Я просто… хотел убедиться, что с тобой всё в порядке.
– Да, всё в порядке. Спасибо за заботу, – она помолчала секунду. – Слушай, уже поздно. Давай созвонимся потом, если нужно будет что-то обсудить?
– Да, конечно… – он запнулся. – Спокойной ночи.
– Спокойной.
Звонок завершился. Сергей продолжал сидеть, сжимая телефон в руке. В голове крутились обрывки мыслей: «Как она может быть такой спокойной? Почему разбирает альбомы посреди ночи? Какие ещё рисунки?»
С кухни донёсся звук открывающегося холодильника. Через минуту появился Дима с двумя бутылками пива.
– Будешь? – он протянул одну Сергею. – Судя по твоему лицу, разговор не задался.
Сергей молча взял бутылку. Дима устроился в кресле напротив.
– Знаешь, – наконец произнёс Сергей, – когда мы познакомились с Ольгой, она ходила на какие-то курсы рисования. Потом бросила. Сказала, что это несерьёзно, что надо думать о настоящей работе… – он сделал глоток. – Чёрт возьми, я даже не помню, когда это было. И почему она бросила.
– А ты спрашивал? – Дима смотрел на друга с непривычной серьёзностью.
– О чём?
– О рисовании. О том, почему бросила. Вообще о чём-нибудь, кроме работы, быта и твоих успехов в компании?
Сергей открыл рот, чтобы ответить, и вдруг понял, что сказать нечего. В памяти всплывали их разговоры: о его повышении, о его проектах, о его планах…
Диван снова скрипнул под его тяжестью. За окном начинало светать, а он всё ещё не мог уснуть, но теперь по совсем другой причине.
Квартира друга встретила Андрея неуютной тишиной. Виктор, открыв дверь и увидев его с сумкой, молча кивнул в сторону дивана в гостиной. Старая дружба не требовала лишних объяснений.
– Только не храпи, – буркнул Виктор, бросая на диван подушку и плед. – Завтра с утра важная встреча.
Но уснуть Андрей так и не смог. Лежал, глядя в потолок, где фары проезжающих машин рисовали причудливые тени. Телефон жёг карман – хотелось позвонить, услышать её голос. Представлял, как Марина сейчас сидит одна в их спальне, может быть, плачет…
В четвёртом часу ночи он не выдержал. Палец дрожал, когда нажимал кнопку вызова. «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети». Андрей нервно усмехнулся – конечно, она выключила телефон. Обиделась.
Утро началось с головной боли и запаха свежесваренного кофе. Виктор стоял на кухне, задумчиво глядя в окно.
– Позвонил ей? – спросил он, не оборачиваясь.
– Телефон выключен.
– А домашний?
Андрей замер с чашкой на полпути ко рту. Домашний. Как он мог забыть? Трубку сняли после второго гудка.
– Алло? – голос Марины звучал… обычно. Словно он звонил узнать, купить ли по дороге домой хлеба.
– Это я, – он прочистил горло. – Как ты?
– Нормально, – в трубке послышался какой-то шорох. – Представляешь, нашла свои старые краски. Не думала, что они ещё пригодны, а они почти как новые.
Андрей опустился на стул. В ушах звенело.
– Краски? Какие краски?
– Мои акварельные. Помнишь, я раньше рисовала? – она говорила легко, будто о погоде. – Слушай, извини, мне нужно бежать. У меня запись на маникюр, не хочу опаздывать.
– Маникюр? – он почувствовал, как внутри поднимается раздражение. – Тебе не кажется, что нам нужно поговорить?
– О чём? – в её голосе появились стальные нотки. – Ты ушёл. Я не держу тебя. Что тут обсуждать?
Гудки в трубке звучали как приговор. Андрей сидел, невидящим взглядом уставившись в стену. На кухню вернулся Виктор, поставил перед ним чашку свежего кофе.
– Знаешь, – задумчиво произнёс друг, – когда от меня Ленка уходила, я тоже думал – вот поймёт, что без меня никуда, вернётся. А она курсы флористики закончила, свой магазин открыла… – он хмыкнул. – Иногда уход – это не про того, кто ушёл. Это про того, кто остался.
Андрей молчал, размешивая сахар в остывающем кофе. В голове крутились обрывки воспоминаний: Марина с альбомом для рисования, её счастливое лицо, когда она показывала ему свои работы.
Когда это было? В первый год их знакомства? А потом… потом он был так занят карьерой, что не замечал, как медленно гаснет свет в её глазах.
Телефон в кармане звякнул. «Сообщение от Марины». Сердце подпрыгнуло. Всего несколько слов: «Забыл свой синий свитер. Могу оставить у консьержки, если нужно».
Свитер. Его любимый свитер, который она подарила на прошлое Рождество. Андрей вдруг понял – она действительно отпустила его. Без слёз, истерик и попыток вернуть. Просто отпустила, словно что-то ненужное, мешающее дышать.
И от этого понимания почему-то стало трудно дышать ему самому.
Студия художественной школы пахла красками и свежезаваренным кофе. Марина стояла у входа, нервно теребя ремешок сумки. Внутри всё дрожало – казалось безумием в пятьдесят два года записаться на курсы рисования. «Вы никогда не поздно начать», – говорила по телефону администратор Алла, милая девушка с певучим голосом.
Звякнул колокольчик над дверью. Марина обернулась – в студию вошла женщина примерно её возраста, с аккуратно уложенными седыми волосами и лучистыми глазами.
– Тоже на занятие? – улыбнулась незнакомка. – Я Вера. Первый раз здесь?
Марина кивнула, чувствуя, как отпускает внутреннее напряжение.
– Представляете, – Вера достала из сумки альбом, – всю жизнь мечтала рисовать. А муж говорил – несерьёзно это, в нашем возрасте глупостями заниматься…
– А теперь? – Марина невольно подалась вперёд.
– А теперь я наконец-то живу, – Вера лукаво подмигнула. – Три месяца назад начала ходить. Знаете, что самое удивительное? Когда перестаёшь слушать чужие «нельзя», вдруг открывается столько возможностей…
Их разговор прервал молодой преподаватель – Михаил Андреевич, художник с взъерошенными волосами и добрыми глазами.
– Сегодня рисуем натюрморт, – он указал на композицию в центре студии: старый медный чайник, россыпь осенних листьев, свеча в винтажном подсвечнике. – Не бойтесь ошибаться. В искусстве нет правильно или неправильно – есть только ваше видение.
Марина достала новый альбом – купила вчера в художественном салоне, долго выбирая, поглаживая пальцами плотную бумагу. Кисть легла в руку удивительно естественно, словно была продолжением её самой.
Первые штрихи дались с трудом. Рука помнила другое – подписи на деловых бумагах, быстрые заметки в ежедневнике. Но постепенно что-то просыпалось внутри, какое-то забытое чувство свободы.
– У вас прекрасно получается, – Михаил Андреевич остановился за её спиной. – Видно, что раньше рисовали.
– Очень давно, – Марина смутилась. – Пятнадцать лет не брала кисть в руки.
– Тем ценнее возвращение, – он улыбнулся. – Знаете, талант не умирает. Он просто ждёт своего часа.
После занятия они с Верой пили кофе в маленькой кофейне напротив студии. За окном моросил мелкий дождь, но на душе было удивительно светло.
– А я ведь чуть не отказалась от записи в последний момент, – призналась Марина, грея руки о чашку. – Думала – куда мне, в моём возрасте…
– Знакомо, – Вера достала телефон. – Смотрите, это моя первая работа три месяца назад. А это – вчерашняя. Чувствуете разницу?
Марина смотрела на фотографии, и внутри разливалось тепло. Она вдруг вспомнила свой старый этюдник, заброшенный на антресоли. Может быть, достать его сегодня вечером?
Дома она долго стояла под душем, смывая с рук следы акварели. В зеркале отражалась другая Марина – с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами. Такой она не видела себя давно.
Телефон на тумбочке мигнул новым сообщением. Андрей: «Как ты? Может, встретимся, поговорим?»
Марина посмотрела на свои руки с пятнами красок, на новый альбом, лежащий на столе. Впервые за долгое время она точно знала, чего хочет.
«Прости, занята. У меня занятие в художественной студии», – набрала она в ответ и, не дожидаясь ответа, поставила телефон на беззвучный режим.
Впереди был вечер, чистый лист бумаги и целый мир, ждущий, чтобы его нарисовали.
– Слушай, а ты в курсе, что Марина выставляться будет? – Ирина поставила перед Андреем чашку кофе и опустилась в кресло напротив.
Он едва не поперхнулся: – Что значит выставляться?
Вечер субботы у Ирины и Павла стал традицией их компании ещё пятнадцать лет назад. Но сегодня Андрей впервые пожалел, что пришёл. Все старательно избегали разговоров о его уходе от Марины, обсуждали погоду, работу, детей. Пока Ирина не выдала эту новость.
– В художественной галерее на Садовой, – Ирина достала телефон. – Вот, смотри. Групповая выставка «Второе дыхание». Художники, которые нашли себя после пятидесяти.
На экране мелькнуло приглашение – строгий шрифт, акварельные разводы по краям. И среди имён участников – «Марина Светлова».
– Она же… она же не рисовала, – Андрей потёр переносицу. – Сколько лет уже…
– Пятнадцать, – Павел присел рядом с женой. – С тех пор, как вы поженились. Помнишь, она тогда как раз курсы закончила? Хотела свою студию…
Андрей помнил. Конечно, помнил – её восторженный взгляд, когда она показывала свои работы. «Милая, но это всё несерьёзно. Тебе нужна настоящая работа…»
– А сейчас она каждый вторник и четверг в студии, – продолжала Ирина. – Мы с ней на прошлой неделе встречались. Знаешь, она так светится… Давно её такой не видела.
В кармане завибрировал телефон. Сообщение от Марины: «Забыла отдать твои документы из сейфа. Завтра с 12 до 2 буду дома, можешь забрать».
Деловой тон. Никаких эмоций. Как будто не прожили вместе пятнадцать лет.
– Ты придёшь на открытие? – осторожно спросила Ирина.
Андрей молчал, глядя в окно. За стеклом качались голые ветви клёна – осень в этом году выдалась ранняя.
– Знаете, – он наконец поднял глаза, – когда я уходил, думал, что делаю ей одолжение. Что она поймёт, как много теряет, начнёт звонить, просить вернуться… – он горько усмехнулся. – А получается, это я потерял её. Ещё пятнадцать лет назад, когда заставил отказаться от мечты.
В комнате повисла тишина. Только тикали старые часы на стене – такие же были у них дома. Марина любила эти часы, говорила, что их мерный ход успокаивает.
– Может, ещё не поздно? – тихо спросила Ирина.
– Для чего?
– Начать сначала. Признать ошибки. Научиться слышать друг друга.
Андрей достал телефон, перечитал сообщение Марины. «Завтра с 12 до 2…» Сухо, по-деловому. Как с чужим человеком.
– Знаешь, что самое страшное? – он посмотрел на Ирину. – Она не просто начала рисовать. Она начала жить. Без меня. И, похоже, у неё это прекрасно получается.
Когда он уходил от Ирины с Павлом, на улице моросил мелкий дождь. В свете фонарей капли казались золотистыми. «Как акварельные блики», – подумал он и вдруг понял, что никогда раньше не замечал таких мелочей. А Марина, наверное, замечала. И пыталась рассказать ему. А он не слушал.
В кармане лежал телефон с недописанным сообщением: «Завтра приеду за документами…» Палец завис над кнопкой «отправить». Что он скажет ей? Что гордится её успехами? Что жалеет о тех давних словах про «несерьёзное увлечение»? Что только сейчас понял, как сильно ошибался?
Андрей засунул телефон обратно в карман. До завтра ещё надо было дожить. И решить, готов ли он увидеть в глазах Марины не боль и тоску по нему, а спокойное безразличие человека, который наконец-то начал дышать полной грудью.
Ровно в двенадцать Андрей стоял у двери их… теперь уже её квартиры. Палец замер над звонком. Из-за двери доносилась музыка – что-то классическое, кажется, Вивальди. Раньше в их доме никогда не звучала классика.
Марина открыла после первого звонка. На ней было длинное домашнее платье цвета морской волны, волосы собраны в небрежный пучок. На щеке – размазанное пятнышко краски.
– Проходи, – она посторонилась. – Документы на кухне.
В квартире всё изменилось. Исчезли тяжёлые портьеры, которые он когда-то настоял купить – «солидно смотрится». Теперь окна украшали лёгкие светлые занавески. На стенах появились акварельные наброски в простых рамках.
– Кофе будешь? – спросила Марина буднично, словно он просто зашёл с работы.
– Да, спасибо.
Она колдовала у кофемашины, а он не мог оторвать взгляд от её рук – изящных, с тонкими пальцами, испачканными акварелью. Когда-то эти руки гладили его по голове, когда болела мигрень…
– Слышал, ты выставляться будешь, – слова вырвались сами собой.
Марина обернулась, в её глазах мелькнуло удивление: – Ирина рассказала?
– Да. Я… я рад за тебя.
Она пожала плечами: – Спасибо. Вот твои документы, – она протянула ему папку. – Там всё: договоры, страховка, выписки из банка.
Их пальцы на мгновение соприкоснулись. Андрей почувствовал, как внутри что-то дрогнуло.
– Марина, я…
– Не надо, – она покачала головой. – Правда, не надо. Мы оба знаем, что так будет лучше.
За её спиной на подоконнике стоял этюдник. Незаконченная акварель – букет полевых цветов в старой вазе. Той самой, которую он когда-то хотел выбросить – «слишком простая».
– Знаешь, – Марина проследила за его взглядом, – я теперь часто думаю: сколько всего в жизни мы называем «простым» или «несерьёзным» только потому, что боимся признать – это и есть настоящее.
Она отвернулась к окну. Солнечный луч запутался в её волосах, высветив раньше незаметную седину на висках.
– Когда открытие выставки? – спросил он, сжимая в руках папку.
– Через две недели. Но тебе не обязательно…
– Я приду, – перебил он. – Если ты не против.
Марина помолчала, потом кивнула: – Хорошо. Только… приходи не ради меня. Приходи, если правда интересно увидеть то, что я делаю.
Уже в дверях он обернулся: – Тебе идёт это платье. И… эта новая ты.
Она улыбнулась – впервые за весь разговор: – Это не новая я, Андрей. Это просто я настоящая. Та, которой ты никогда не знал.
Дверь закрылась. В подъезде всё ещё слышалась приглушённая музыка из её квартиры. Вивальди. «Времена года». Весна.
Галерея утопала в мягком свете. Андрей остановился у входа, разглядывая работы Марины – акварельные пейзажи, натюрморты, и среди них – автопортрет. Женщина на картине смотрела куда-то вдаль, в её глазах читалось спокойное счастье.
– Не ожидала, что придёшь, – Марина подошла неслышно. В элегантном синем платье, с лёгкой улыбкой, она казалась незнакомой и удивительно красивой.
– Не мог не прийти, – он кивнул на автопортрет. – Ты всегда так видела себя?
– Нет. Такой я стала, когда перестала видеть себя чужими глазами.
Они помолчали. Вокруг звучали голоса, звенели бокалы, но для них существовала только эта минута откровенности.
– Знаешь, – Андрей повернулся к ней, – я много думал. О нас. Обо всём. Я ошибался, когда пытался сделать из тебя кого-то другого.
– Мы оба ошибались, – она мягко коснулась его руки. – Я – когда позволила себе потерять себя. Ты – когда решил, что любовь это контроль.
– И что теперь?
– Теперь? – она улыбнулась. – Теперь мы учимся быть собой. Я уже научилась. Твоя очередь.
В этот вечер они много говорили – впервые за годы по-настоящему слыша друг друга. О мечтах, ошибках, о том, что любовь – это не растворение друг в друге, а способность дать другому быть собой.
Когда выставка закрывалась, Марина протянула ему маленькую акварель – подснежники, пробивающиеся сквозь последний снег.
– Это тебе. Напоминание – весна всегда приходит. Даже когда кажется, что зима бесконечна.
