— А говорят, больничные стены обостряют любовь. Видимо, у нас другой случай, — с горечью произнесла жена.
— Я всегда был к тебе честен, Ира, — тут же ответил ей муж.
Солнечный свет дробился через жалюзи, рисуя полосы на бледно-зелёной стене палаты. Между этими полосами застыли тени от капельницы и медицинских приборов — нелепая геометрия болезни.
— Честен? Интересная трактовка измены и вранья, — усмехнулась лежащая на кровати женщина, поправляя прядь волос. — Особенно сейчас, когда ты решил, что я при смерти.
За окном больницы шумел весенний вечер. Тополиные почки лопались, выбрасывая липкие листочки навстречу апрельскому воздуху. Природа обновлялась, сбрасывала старое, готовилась к новой жизни. А в палате интенсивной терапии разворачивался последний акт пятнадцатилетней драмы супружеской жизни.
Через полуоткрытую форточку доносились голоса медсестёр, смеющихся где-то в курилке, шуршание шин по мокрому асфальту, крики детей с ближайшей площадки. Мир продолжал жить, не замечая маленькой трагедии в стандартной больничной палате.
— Ты всегда любила преувеличивать, — муж прошёлся по палате, его отражение мелькало в хромированных поверхностях капельницы. — Я забочусь о нашем будущем, о нашей семье.
В углу комнаты мигал красным глазом монитор, отсчитывая удары сердца беременной женщины. Каждый писк был как отметка времени, отмеряющая минуты этого странного визита.
— О семье? Когда ты приносишь бумаги на переоформление квартиры и дачи? Когда узнаёшь, что твоя жена умирает от осложнений беременности? Это забота о семье? — Ирина попыталась сесть, но капельница натянулась, болезненно потянув за вену.
Пластиковые жалюзи задребезжали от порыва ветра. В палате установилась та особая тишина, которая бывает перед грозой — когда воздух звенит от напряжения, а каждый звук кажется отчётливее и яснее.
— Не драматизируй. Просто рационально думаю наперёд. Ситуация критическая, врачи говорят…
— Врачи говорят, что у меня угроза преждевременных родов, а не смертельный приговор! — её голос сорвался на полуслове. — Ты перепутал палаты, Олег. Умирает Ирина Волкова из второй терапии. Однофамилица. Но ты же не удосужился уточнить, правда?
Мужчина замер, его лицо странно дёрнулось, словно разом расстроились все лицевые мышцы. Рука с папкой документов безвольно повисла.
— Я… я не понимаю.
— Конечно, не понимаешь, — женщина медленно выдохнула, наблюдая, как меняется выражение лица супруга — от сочувственно-делового к растерянному. — Тебе сказали, что Ирина Волкова в критическом состоянии. Ты примчался с документами на переоформление. Не с цветами, не с поддержкой — с бумагами на мою квартиру. На дачу, которую я купила на гонорар за последний сценарий.
За окном стайка воробьёв поднялась над подоконником, потревоженная чем-то невидимым. Их тени мелькнули по стене палаты — живые, стремительные, свободные.
— Ты все неправильно поняла, — мужчина отложил папку на тумбочку и попытался взять жену за руку. — Я действительно беспокоился, но и о будущем думал. О нашем ребёнке.
— О нашем? Когда я сказала, что беременна — ты предложил аборт. Сказал, что мы не потянем второго, что тебе тридцать семь, и ты не готов снова менять подгузники.
Приборы продолжали монотонно отсчитывать сердцебиение. Кап-кап-кап звучала капельница — как метроном на краю сознания, отмеряющий последние минуты их брака.
— Это был момент слабости, я потом изменил мнение.
— После того, как я сказала, что рожу с тобой или без тебя. И что от наследства моих родителей тебе ничего не достанется, если бросишь беременную жену. Удивительно, как быстро меняются мнения у некоторых мужчин, — она горько усмехнулась.
Больничная палата напоминала театральную сцену — с декорациями из медицинского оборудования, с четко выверенным светом апрельского солнца, с двумя актерами, играющими свои последние роли в этой семейной пьесе.
— Знаешь, что самое смешное? — Ирина посмотрела в окно, где на ветке тополя раскачивалась птичья кормушка. — Я действительно думала, что ты изменился. Что, вернувшись после той интрижки три года назад, ты стал другим человеком.
— Я и стал другим! — почти выкрикнул мужчина. — Я с тобой, я забочусь о нас. Всё это время…
— Всё это время я оплачивала ипотеку. Отдавала кредит за твою машину. Покупала продукты. Платила за частную школу Миши. А что делал ты?
Весенний ветер усилился, шторы вздулись парусом. С соседнего здания доносились звуки ремонта — глухой стук молотка, скрежет дрели. Кто-то строил своё будущее, пока в этой комнате рушилось прошлое.
— Я работал! Ты прекрасно знаешь, что в малом бизнесе сейчас нестабильно. Мои проекты…
— Твои проекты существуют только в твоей голове, — Ирина скривилась от боли, почувствовав, как напрягается живот. — За пятнадцать лет брака ты не довёл до конца ни один. Туристическое агентство, строительная фирма, экспорт морепродуктов, инвестиции в стартапы — и всё на мои деньги. Всё провалилось.
Мужчина подошёл к окну, его силуэт чётко вырисовывался на фоне закатного солнца. Плечи поникли, будто из них разом выпустили весь воздух бравады.
— Ты никогда не верила в меня по-настоящему.
— Наоборот. Я верила слишком долго. Слишком сильно. Даже когда нашла у тебя переписку с той женщиной. Даже когда ты съехал к ней на полгода. Даже когда вернулся, потому что она не хотела оплачивать твои «бизнес-планы».
Где-то в коридоре прозвучал оповещающий сигнал, застучали быстрые шаги медперсонала. Чья-то жизнь решалась за дверью этой палаты, пока здесь умирал брак.
— Ты всегда попрекала меня деньгами, — голос мужчины звучал глухо. — Всегда.
— Нет, это ты всегда их брал. На бизнес, на развитие, на новую идею. А я предпочитала не замечать, как они исчезают, не появляясь ни в виде прибыли, ни в виде благодарности. — Она посмотрела на свой живот, обтянутый больничной рубашкой. — Знаешь, чем я занималась последние два месяца, кроме съёмок сериала? Проверяла наши счета. Оказывается, ты снял почти все деньги с общего счёта.
Мужчина резко обернулся, его лицо исказилось:
— Это наши общие деньги! Имею право.
— Конечно. Как и я — знать, куда уходит больше половины семейного бюджета. Я проверила. У тебя квартира в аренде на Чистых прудах. Ты регулярно заказываешь еду на два лица. Часто покупаешь женскую косметику и бельё 42 размера. Я ношу 46, если ты забыл.
За окном мелькнула сирена скорой помощи, на секунду окрасив стены палаты в красно-синий цвет, словно полицейские мигалки на месте преступления. Преступления длиною в пятнадцать лет.
— Это для тебя! На праздники! — его голос звучал фальшиво, как плохо настроенный инструмент.
— Не утруждайся. У той же Тиндер-переписки один аккаунт. Твой пароль не менялся со времен нашей свадьбы — имя твоей собаки из детства и год рождения.
Казалось бы, вся обстановка в палате должна была измениться от этих слов — но нет. Всё оставалось прежним: те же белые стены, то же монотонное пиканье приборов, та же капельница. Только что-то невидимое, державшее их вместе все эти годы, окончательно оборвалось.
— Я могу всё объяснить, — наконец произнёс мужчина. — Это сложный период в моей жизни, я запутался, но я люблю тебя и нашего сына…
— Нет. Не любишь. Ты любишь комфорт, который я тебе обеспечиваю. Квартиру, которую я купила на гонорары. Дачу, доставшуюся от моих родителей. Деньги, которые я зарабатываю сценариями. — Она посмотрела мужу прямо в глаза. — Но знаешь, что самое забавное? До сегодняшнего дня я сама себе не признавалась, что это так. Думала: он рядом, старается, пытается наладить бизнес…
В коридоре прогремела каталка, кто-то громко отдавал распоряжения. Жизнь больницы шла своим чередом — безразличная к личным драмам отдельных пациентов.
— А оказалось, достаточно путаницы с однофамилицей, чтобы ты примчался не поддержать умирающую жену, а забрать её имущество! Это даже смешно.
Монитор зафиксировал учащение пульса. Медицинские приборы беспристрастно отмечали, как эмоциональное напряжение отражается на физическом состоянии беременной женщины.
— Ира, послушай, — мужчина снова попытался приблизиться к кровати, — ты находишься под воздействием гормонов, тебе сейчас нельзя нервничать. Давай отложим этот разговор…
— Чтобы ты успел придумать новую ложь? — Она отвернулась к окну. — Знаешь, что я поняла, лёжа здесь и глядя в потолок? Я сильная. Я талантливая. Я могу обеспечить себя и детей. Мне не нужен мужчина, который видит во мне только кошелёк и удобную ширму для своих похождений.
За окном сгущались апрельские сумерки. Больничный парк постепенно погружался в темноту, только фонари очерчивали дорожки желтыми кругами света. Где-то далеко играла музыка — кто-то включил радио в своей машине.
— Ты не можешь так поступить, — голос мужчины стал жёстче. — У нас семья, общий сын, ипотека…
— Тебя не было рядом, когда мне поставили диагноз. Не было, когда я боялась потерять ребёнка. Не было, когда Миша болел гриппом и температурил до сорока. — Её голос звучал удивительно спокойно. — Думаю, ты и дальше справишься с отсутствием. Только теперь оно будет официальным.
Капельница мерно отсчитывала капли. За дверью слышались шаги медсестёр, негромкие разговоры, скрип тележки с лекарствами. Больница жила своей размеренной жизнью, а в палате номер 318 рождалась новая женщина.
— Ты пожалеешь об этом, — тихо произнёс мужчина, поднимая папку с документами. — Когда гормоны схлынут, ты поймёшь, что совершила ошибку.
— Возможно. Но это будет моя ошибка. Не навязанная, не продиктованная чужими интересами. Моя собственная, выстраданная.
Ирина закрыла глаза, позволяя тишине окутать себя. Монитор продолжал отсчитывать удары сердца — теперь немного спокойнее.
— Ты не сможешь без меня, — последняя отчаянная карта вылетела из уст мужчины. — Кто будет помогать с детьми? С этим новым ребенком? Ты думаешь, это так просто?
Ирина открыла глаза и позволила себе небольшую улыбку:
— А знаешь, я уже несколько месяцев справляюсь сама. И с работой, и с Мишей, и с беременностью. Удивительно, что не заметила этого раньше.
Олег сделал шаг в сторону двери, но остановился, словно надеясь на внезапный поворот в сюжете их истории. Но сценарий был уже написан — не им.
— Завтра я пришлю тебе контакты моего адвоката, — сказала Ирина, голос её звучал неожиданно мягко. — Бракоразводный процесс не обязательно должен быть войной. Возьми свои вещи в течение недели. Ключи оставь у консьержа.
Мужчина стоял, сжимая папку с документами. Его лицо постепенно каменело, превращаясь в маску обиженного достоинства.
— Ты еще вспомнишь мои слова, — бросил он напоследок, резким движением открывая дверь.
Порыв воздуха из коридора всколыхнул занавеску. Дверь захлопнулась, оставив Ирину наедине с тишиной и ровным писком монитора.
Она медленно выдохнула и положила руку на живот. Легкое движение внутри отозвалось в ней волной нежности.
— Всё будет хорошо, малыш, — прошептала она. — Мы справимся.
В этот момент дверь снова открылась. Ирина напряглась, готовясь к новому раунду изматывающего разговора. Но вместо Олега в палату заглянул растрепанный мальчик лет десяти с рюкзаком через плечо.
— Мам! — Миша бросился к постели, осторожно обнимая мать. — Я сбежал с последнего урока, когда тетя Света сказала, что ты в больнице!
За его спиной возникла запыхавшаяся женщина средних лет — соседка и давняя подруга Ирины.
— Прости, не смогла его удержать, — развела она руками. — Вцепился в меня как клещ, пока не привезла.
Ирина обняла сына, вдыхая запах его волос — смесь шампуня, детского пота и какого-то немыслимого яблочного аромата.
— Я волновался, — серьезно заявил Миша, отстраняясь, чтобы осмотреть мать. — Как ты? Как маленькая?
— Откуда ты знаешь, что будет девочка? — улыбнулась Ирина.
— Я просто знаю, — пожал плечами мальчик с той уверенностью, которая бывает только у детей. — Я вчера сделал для нее кораблик из бумаги. И для тебя тоже.
Он порылся в рюкзаке и достал два бумажных кораблика — большой и маленький, раскрашенные фломастерами.
— Это чтобы вы приплыли домой поскорее, — пояснил он, бережно устанавливая кораблики на прикроватную тумбочку.
Ирина почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она поймала взгляд подруги, стоявшей у двери. Та едва заметно кивнула, словно подтверждая невысказанное: «Видишь, у вас все будет хорошо».
— А где папа? — неожиданно спросил Миша, оглядывая палату. — Я думал, он тоже здесь.
Ирина поймала себя на том, что не чувствует ни горечи, ни боли. Только спокойную решимость.
— Папа уехал по делам, — ответила она, глядя сыну в глаза. — Нам нужно серьезно поговорить об этом, но не сейчас, хорошо?
Миша внимательно посмотрел на мать и вдруг сказал:
— Он больше не будет жить с нами, да?
В его голосе не было ни обвинения, ни страха — только понимание, удивительное для ребенка его возраста.
— Откуда ты…? — начала Ирина.
— Я все знаю, мам, — пожал плечами мальчик. — Он все время куда-то уходит. И вы почти не разговариваете. И еще я видел, как он на другую тетю смотрит.
Ирина обменялась взглядами с подругой. Светлана лишь развела руками: дети видят гораздо больше, чем думают взрослые.
— Мы справимся, — сказал вдруг Миша, повторяя те самые слова, которые Ирина только что прошептала своему нерожденному ребенку. — Мы с маленькой сестренкой будем тебе помогать.
Он по-взрослому серьезно кивнул, подтверждая свое обещание, а потом внезапно улыбнулся, становясь обычным мальчишкой:
— А можно я буду учить ее кататься на велосипеде? И на роликах? И показывать ей звезды?
Ирина притянула сына к себе, обнимая одной рукой, а другой бережно касаясь живота.
— Конечно, можно, — прошептала она. — Всё можно.
За окном сгущались сумерки. По темнеющему небу плыли облака, подсвеченные закатным солнцем. Где-то вдалеке прогремел первый весенний гром, обещая очищение и обновление.
В палате царил покой. Бумажные кораблики на тумбочке казались символом нового путешествия — непростого, но настоящего. Света тихонько вышла, оставив мать и сына вдвоем, а монитор продолжал отсчитывать удары сердца — теперь ровные и сильные.
Больничные стены действительно обострили чувства Ирины. Только не те, на которые рассчитывал её муж. Они помогли ей увидеть не умирающую любовь, а рождающуюся свободу.
«Не стоит возвращаться к человеку, который предал вас однажды. Он это сделает ещё раз, даже не задумываясь.» — Габриэль Гарсиа Маркес
