Римма расправила платье перед зеркалом и сделала глубокий вдох. Тихий голос доносился из кухни – свекровь разговаривала по телефону. Даже не слыша слов, Римма знала, о чем идет речь. Очередные жалобы на безнадежную невестку, которая ничего не умеет и только позорит семью своим присутствием.
Три года. Три долгих года в этой квартире. В чужом пространстве, которое так и не стало домом. Каждый раз, переступая порог, Римма чувствовала себя непрошеной гостьей, хотя по документам была полноправной хозяйкой. Костя настоял на прописке – по закону его жена должна жить с ним. А вот свекровь Тамара Николаевна считала иначе.
— Ты уже позавтракала? — Тамара Николаевна появилась в дверном проеме, скрестив руки на груди.
— Доброе утро, — вежливо ответила Римма, повернувшись к свекрови. — Нет, только проснулась.
— Уже десять, а ты только проснулась? — Тамара Николаевна выразительно посмотрела на часы. — Кто же так живет? У нормальных людей давно день начался.
Римма прикусила язык, сдерживая вертевшиеся на языке слова. Нормальные люди не работают в ночную смену в больнице. Нормальные свекрови не будят невесток стуком в стену, чтобы проверить, дома ли они.
— Я вчера поздно вернулась с дежурства, — Римма прошла мимо свекрови на кухню.
— Кто ж тебя просил в эту больницу идти? Работала бы как все, с девяти до шести, и успевала бы дом в порядке держать.
Такие разговоры повторялись по кругу, как заевшая пластинка. Римма достала хлеб, масло, включила чайник. Пять минут покоя – вот все, о чем она мечтала сейчас. Всего пять минут без нравоучений и упреков.
— Я же говорила, не наливай полный чайник. Электричество на что тратишь? Тебе одной и кружки хватит.
Вот оно – началось. Римма молча отлила половину воды обратно.
— И хлеб надо в хлебнице держать, сколько раз повторять? Стоит на столе, заветривается, а потом выбрасывать.
Римма убрала хлеб в хлебницу, расписанную русским народным орнаментом – подарок свекрови самой себе на именины.
— И сколько можно в этой футболке ходить? Вечно как деревенщина одета. Костя у нас мальчик из приличной семьи, а ты его позоришь своим внешним видом.
Деревенщина. Любимое слово Тамары Николаевны. Словно клеймо, которое она поставила на Римме с первого дня их знакомства.
А ведь начиналось все вполне мило. Когда Костя привел Римму знакомиться с матерью, Тамара Николаевна была сама любезность. Улыбалась, угощала, расспрашивала о работе. Даже когда Костя объявил о скорой свадьбе, свекровь только кивнула и сказала: «Главное, чтобы вы были счастливы».
Счастье закончилось сразу после свадьбы, когда пара переехала в квартиру, подаренную Тамарой Николаевной сыну к совершеннолетию. Формально – собственность Кости, но фактически – территория свекрови, где каждая вещь имела свое место, каждая чашка – свое назначение, а каждая минута – свое расписание.
Тамара Николаевна начала с мелочей. Нежно поправляла полотенца, которые Римма «неправильно» повесила. Добродушно указывала, что суп пересолен, а котлеты не прожарены. Ласково советовала, какие шторы купить и как расставить мебель.
— Это он из-за твоих котлет так похудел, — прозвучало однажды за обедом, когда у Кости случился желудочный грипп.
— Да нет, мам, просто вирус подхватил на работе, — отмахнулся Костя, но семя было посеяно.
С каждым днем замечания становились все жестче, а предлоги для них – все незначительнее.
— Ты во сколько собираешься дома быть? — Тамара Николаевна возвышалась над кухонным столом, наблюдая, как Римма собирает сумку перед сменой.
— Как обычно, к восьми утра. У меня ночное дежурство.
— Не понимаю этих ваших графиков. Нормальные люди так не работают, — свекровь села напротив, сложив руки на столе, как надзиратель. — А обед Косте приготовила? Или опять полуфабрикаты покупать будет?
— В холодильнике рагу готовое, только разогреть.
— Опять из этих магазинных замороженных овощей? Так и до язвы недалеко. А муж у тебя молодой, растущий организм.
Римма едва сдержала смешок. Костя, которому скоро стукнет тридцатник, давно перестал быть «растущим организмом». И в отличие от матери прекрасно умеет пользоваться микроволновкой.
— Свежие овощи я тоже положила, все порезано.
— А кто убирать за тобой этот бардак с готовкой будет? — Тамара Николаевна неодобрительно окинула взглядом идеально чистую кухню. — Прислугу тебе нанимать?
Вот оно. Любимое блюдо – упреки с подливкой из оскорблений. Заботливо сервированные так, чтобы можно было в любой момент отступить: «Да я не это имела в виду, ты все неправильно поняла».
— Я все убрала, — Римма затянула шнурок на рюкзаке. — Мне пора.
— Беги-беги. Может, хоть на работе от тебя польза есть.
Закрывая за собой дверь, Римма уже знала, что будет дальше. Вечером Костя встретит ее кислой миной и сообщит, что мама расстроена. Так было десятки раз. Это стало ритуалом.
Костя, конечно, видел все происходящее. Но предпочитал делать вид, что ничего особенного не происходит. «Мама просто любит, чтобы все было по ее», «она к тебе привыкает», «у нее характер такой».
— Римма, ты должна ее понять, — повторял он всякий раз, когда жена не выдерживала и жаловалась. — Маме трудно принять, что я уже взрослый. Это такая материнская любовь, понимаешь?
Но Римма не понимала. Для нее любовь – это когда человеку желают добра, а не когда превращают в грушу для битья. С каждым днем терпеть становилось все труднее. Внутри копилось раздражение, обида, злость. Самое страшное – Римма начала испытывать эти чувства не только к свекрови, но и к мужу, который не защищал, не поддерживал и вообще будто не замечал проблемы.
А потом случилось это. То, что перевернуло все с ног на голову.
В тот день Римму неожиданно отпустили с работы раньше – отменили плановую операцию, и необходимость в ассистирующей медсестре отпала. Она вернулась домой после обеда, когда ни Кости, ни свекрови обычно не бывало дома. Хотелось просто отдохнуть в тишине, выспаться перед следующей сменой.
Переодевшись в домашнее, Римма заметила, что лампочка в коридоре перегорела. Пошла искать новую – они хранились в старом секретере в комнате свекрови. Тамара Николаевна строго запрещала открывать его ящики, но лампочки лежали на верхней полке, до которой можно было дотянуться, не нарушая запрет.
Римма встала на цыпочки, нащупывая коробку с лампочками. Пальцы скользнули по чему-то гладкому, и на пол упала стопка фотографий. Наклонившись, чтобы собрать их, Римма замерла. На верхнем снимке был запечатлен маленький мальчик – несомненно, Костя – на руках у молодой женщины. Но это была не Тамара Николаевна. Совершенно точно – не она.
Сердце застучало быстрее. Римма перебрала остальные фотографии. Тот же ребенок, та же женщина. На некоторых снимках был мужчина – высокий, с добрыми глазами, совершенно не похожий на свекровь.
Поставив коробку с лампочками на место, Римма осторожно прикрыла дверцу секретера. Что-то внутри подсказывало: нужно узнать больше. Взглянув на часы – до возвращения свекрови оставалось не меньше двух часов – Римма решительно раздвинула нижние ящики секретера.
В глубине третьего ящика, под стопкой старых журналов, обнаружилась шкатулка. Не запертая, словно владелица даже не допускала мысли, что кто-то посмеет ее открыть. Внутри лежала пачка писем, перевязанных выцветшей лентой.
«Дорогая Света!» – так начиналось каждое. Тамара Николаевна писала подруге детства, которая давно уехала за границу. Писала регулярно, подробно, откровенно – как человек, которому необходимо выговориться, но некому.
Римма пробежала глазами первое письмо, затем второе. В третьем, датированном восемнадцатью годами ранее, и нашлась та бомба, которая могла взорвать привычный мир.
«Костику исполнилось двенадцать. Такой умный мальчик, иногда я ловлю себя на мысли, что он ни капли не похож на меня, и это правда – ведь я ему не родная мать. Помнишь, я писала тебе о том детском доме, где работала воспитателем перед декретом? Никто не знает, что декрета не было, что я просто взяла отпуск и вернулась с ребенком. Документы сделать было несложно – ты же помнишь, кем работал мой Ваня. Тогда это называлось «по блату». Косте я никогда не скажу правду. Зачем ребенку знать, что его настоящая мать бросила его в роддоме? Я для него – настоящая мать, и точка».
Римма перечитала письмо трижды, не веря глазам. Костя – приемный ребенок? Тамара Николаевна – не родная мать? Но как такое возможно? Почему никто не знает? Почему в семейных альбомах есть фотографии беременной Тамары? Ах да, муж на блатной должности – подделать что угодно…
Перебрав остальные письма, Римма нашла еще несколько упоминаний об усыновлении. Никаких сомнений не оставалось – Тамара Николаевна не была биологической матерью Кости. Но самое поразительное – Костя об этом не знал.
Дрожащими руками Римма сложила письма обратно в шкатулку, вернула на место и аккуратно задвинула ящик. Сердце билось так громко, что, казалось, его стук разносится по всей квартире. Что делать с этим знанием? Сказать Косте? Но как он отреагирует? Поверит ли вообще?
По дороге в свою комнату Римма случайно задела стеклянную вазу – одну из многочисленных безделушек, которыми Тамара Николаевна заставила всю квартиру. Ваза упала и разбилась. Осколки разлетелись по полу, как символ того, что вот-вот разобьется и их семейная жизнь.
Римма опустилась на колени, собирая острые кусочки стекла. Такое ощущение, что судьба сама подбрасывала ей знаки. Что ж, теперь многое становилось понятным. И неприязнь Тамары к невестке, и болезненная привязанность к сыну, и постоянные напоминания о том, что квартира подарена ею и только благодаря ей Костя имеет крышу над головой.
— Что здесь произошло? — Голос Тамары Николаевны раздался так неожиданно, что Римма вздрогнула и порезала палец об осколок.
— Я случайно, — Римма поднялась, сжимая окровавленный палец.
Свекровь окинула невестку тяжелым взглядом.
— Это была ваза из чешского стекла. Мне ее Ваня на десятую годовщину подарил.
— Я сожалею. Я не хотела.
— Ты никогда ничего не хочешь, но почему-то все равно ломаешь, — Тамара Николаевна подошла ближе, глядя на осколки. — Сначала вазы, потом жизнь моего сына.
Что-то оборвалось внутри Риммы. Нет, не страх, не обида – скорее, тонкая нить терпения, которая до сих пор удерживала ее от открытого конфликта.
— Жизнь вашего сына? — Тихо переспросила Римма. — Вы правда думаете, что имеете право так говорить со мной?
— А ты думаешь, у тебя есть право разбивать мои вещи и мои надежды? — Свекровь сощурилась. — Дочери у меня не было, вот я и надеялась, что сын приведет девушку, которая станет мне как дочь. А что получила? Деревенщину, которая работает по ночам и не может даже борщ сварить нормальный .
— Зато я не обманываю людей всю их жизнь, — эти слова вырвались сами собой, прежде чем Римма успела подумать.
Тамара Николаевна замерла, словно налетела на невидимую стену.
— О чем ты?
— Думаю, вы прекрасно понимаете, — Римма смотрела прямо в глаза свекрови, впервые не отводя взгляд.
Что-то изменилось в лице Тамары Николаевны. Уголки губ опустились, между бровей прорезалась глубокая складка. И в глазах мелькнуло то, чего Римма никогда раньше не видела – страх.
— Ты копалась в моих вещах? — Свекровь понизила голос почти до шепота.
— Я искала лампочки. А нашла правду, — Римма сделала шаг вперед, чувствуя странное, почти опьяняющее ощущение силы. — Интересно, что Костя скажет, когда узнает, что вы ему не родная мать? Что вы фактически украли его из детского дома? Что всю жизнь лгали ему?
Лицо Тамары Николаевны побелело, руки задрожали. Она попятилась, словно от ядовитой змеи.
— Ты ничего не знаешь, — прошептала свекровь. — Это было не так.
— Правда? А как было? Расскажите, я с удовольствием послушаю.
Тамара Николаевна огляделась, будто ища путь к бегству. Но деваться было некуда. Она оперлась о стену, чтобы не упасть.
— Ты не посмеешь сказать ему. Ты разрушишь его жизнь.
— Нет, это вы разрушили его жизнь своей ложью. И мою жизнь вы пытались разрушить своими придирками и унижениями. Думали, я вечно буду молчать? Думали, я такая слабая?
Римма подошла вплотную к свекрови, глядя прямо в глаза – глаза, полные паники и отчаяния.
— Мы поговорим об этом позже, — сказала Римма, отступая. — Сейчас мне нужно убрать осколки.
Тамара Николаевна молча кивнула и поспешно скрылась в своей комнате. Даже дверь закрыла тихо – без обычного демонстративного хлопка. Впервые за три года свекровь не стала контролировать, как Римма убирает. Впервые не прокомментировала каждое движение. Тишина казалась непривычной, почти оглушающей.
В последующие дни Тамара Николаевна избегала невестки. Выходила из комнаты, только убедившись, что Риммы нет поблизости. Оставляла короткие записки на кухонном столе: «Ушла к подруге», «Буду поздно». Костя заметил перемены, но истолковал их по-своему.
— Видишь, мама старается меньше вмешиваться, — сказал он однажды вечером, когда они остались вдвоем. — Я же говорил, что со временем все наладится.
Римма промолчала. Стоило ли объяснять, что причина не в добрых намерениях свекрови, а в ее страхе перед разоблачением? Но разговор об удочерении Кости требовал обдуманного подхода. Эта правда могла перевернуть не только жизнь Тамары Николаевны, но и жизнь самого Кости.
В субботу семья готовилась к приезду гостей на дачи. Тетя Кости с мужем и дочерью собирались нагрянуть с визитом. Тамара Николаевна суетилась на кухне с раннего утра, готовя угощения: салаты, закуски, мясо. Римма предложила помощь, но свекровь отказалась – впервые без ядовитых комментариев.
— Да что тебе эти гости, — заметил Костя, наблюдая, как жена сервирует стол. — Тетя Галя опять будет выспрашивать, когда мы ей внуков подарим.
— Не внуков, а внучатых племянников, — автоматически поправила Римма, раскладывая вилки.
— Да какая разница! — Костя махнул рукой. — Главное, будет нудеть на эту тему, и мама ее поддержит.
Римма заметила, как напряглась спина Тамары Николаевны, стоявшей у плиты. Даже затылок, казалось, выражал тревогу. Римма вдруг отчетливо поняла: свекровь боится не только разоблачения правды об усыновлении. Она боится потерять то право на вмешательство, которое давал ей статус родной матери.
Гости прибыли ровно в два – как и было условлено. Тетя Галя, высокая женщина с крупными чертами лица, сразу взяла инициативу в свои руки, раздавая указания, где и что поставить. За столом она расположилась по правую руку от Тамары Николаевны, тем самым подчеркивая свой статус близкой родственницы.
— Костик совсем исхудал, — громогласно заявила тетя Галя, оглядывая племянника. — Не кормит тебя жена? Или работа замучила?
— Кормит, тетя, кормит, — усмехнулся Костя, накладывая себе солянку.
— Да разве ж это еда? — тетя Галя окинула презрительным взглядом стол. — Вот в наше время умели готовить! Помнишь, Тамара, наша мама какие щи варила? С мозговой косточкой!
Тамара Николаевна кивнула, не поднимая глаз от тарелки. Римма заметила, как подрагивают пальцы свекрови, как неуверенно она держит вилку. Неужели боится, что невестка сейчас же выложит всю правду?
— А капуста у тебя недоварена, — заметила тетя Галя, пробуя гарнир к мясу. — Всегда так было – не умеют городские девушки готовить. Только пиццы заказывать.
Муж тети Гали, Виктор Сергеевич, хмыкнул и заметил, что капуста вполне ничего. Но тетя Галя не унималась:
— Да что ты понимаешь, Витя! Капуста должна таять во рту, а не хрустеть, как сырая!
Тамара Николаевна наконец подняла глаза от тарелки.
— Римма еще учится, — сказала она неожиданно спокойным голосом.
Римма вскинула голову – настолько неправдоподобно прозвучала эта фраза из уст свекрови. За три года совместной жизни Тамара Николаевна ни разу не вступилась за невестку. Ни единого раза!
Тетя Галя, почуяв недобрый ветер перемен, переключилась на свою дочь.
— А наша Оксанка в модельное агентство пробилась, — сообщила она с плохо скрываемым торжеством. — На телевидении скоро будет!
Дочка, худенькая девушка лет двадцати, зарделась и уткнулась в телефон. Римма знала – Тамара Николаевна не выносит, когда за столом кто-то сидит с гаджетами. Но сегодня свекровь промолчала.
— Замечательно, — вежливо отозвалась Римма. — Поздравляю, Оксана.
— Да уж не то что некоторые – в больнице горшки выносить, — тетя Галя никак не желала угомониться. — С высшим-то образованием!
Теперь пришла очередь Кости вступиться за жену:
— Римма не горшки выносит, а людей спасает. Она операционная медсестра.
Тетя Галя фыркнула, явно не считая работу медсестры достойной восхищения. Гости принялись обсуждать последние новости, плавно перешли к политике, а затем к ценам.
— А ты чего такая тихая? — обратилась тетя Галя к Римме. — Сидишь, будто не у себя дома.
— Я послушаю выйду на веранду, — Римма встала из-за стола. — Душно немного.
Никто, кроме Тамары Николаевны, не заметил легкой дрожи в голосе невестки. Свекровь внимательно посмотрела на Римму, затем также поднялась.
— Я принесу десерт, — объявила она и вышла вслед за Риммой.
На веранде было прохладно. Октябрьский ветер шевелил занавески, принося запах сырой листвы и последних осенних цветов. Римма стояла, опершись о перила, и смотрела в сад. Тамара Николаевна тихо подошла сзади.
— Что, решила сбежать от гостей? — в голосе свекрови прозвучала привычная нотка недовольства. — И на тебя теперь смотрят как на невоспитанную. У тебя еще и лицо кислое стало, неблагодарная.
Римма медленно повернулась. Поскольку веранда была приподнята на несколько ступеней над садом, Римма оказалась выше свекрови – символическое превосходство, которого раньше никогда не было.
— Игра окончена, свекруха, — тихо сказала Римма. — Ты унижала меня годами, но теперь твой страх — в моих руках.
Тамара Николаевна вздрогнула, словно от удара. На ее лице отразился целый спектр эмоций: гнев, страх, недоверие, растерянность.
— Я знаю, кто есть кто, — добавила Римма, не повышая голоса.
Свекровь пошатнулась и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Все краски схлынули с ее лица, оставив лишь серую бледность. Без единого слова Тамара Николаевна отступила назад и скрылась в доме.
Римма еще некоторое время стояла на веранде, чувствуя странную легкость – будто сбросила с плеч тяжелый рюкзак, который тащила годами. Правда, которую она узнала, давала силу и право больше не терпеть унижений. И вместе с тем накладывала огромную ответственность. Эта правда могла разрушить жизнь Кости, если открыть ее слишком резко или в неподходящий момент.
Когда Римма вернулась к гостям, Тамара Николаевна сидела с потухшим взглядом, механически поддакивая рассказам тети Гали. Подавая чай, свекровь не сделала ни одного замечания невестке – ни о количестве сахара, ни о неправильно расставленных чашках. Тетя Галя удивленно посматривала на сестру, но не решалась спросить, что случилось.
После ухода гостей в доме воцарилась необычная тишина. Костя ушел в свою комнату работать над отчетом, а Римма и Тамара Николаевна остались на кухне.
— Ты скажешь ему? — спросила свекровь, не поднимая глаз.
— Не знаю, — честно ответила Римма. — Это зависит не только от меня.
— А от кого же?
— От вас, Тамара Николаевна. От того, как вы будете относиться ко мне дальше. И от того, как вы сами решите поступить с правдой.
Свекровь медленно кивнула, осознавая, что выбор теперь за ней. За следующие несколько недель в доме произошли разительные перемены. Тамара Николаевна больше не делала колких замечаний, не проверяла чистоту полок в шкафу, не комментировала каждый шаг невестки. Поначалу Костя удивлялся таким переменам, но быстро привык – кому не понравится спокойная атмосфера в доме?
Однажды вечером, когда Костя задержался на работе, Тамара Николаевна позвала Римму в свою комнату.
— Я должна тебе кое-что показать, — сказала свекровь, доставая с полки старый фотоальбом. — Это настоящие фотографии Кости. С его биологическими родителями.
Римма осторожно взяла альбом. На пожелтевших снимках были те самые люди, которых она видела на упавших фотографиях – молодая женщина с добрыми глазами и высокий мужчина.
— Его родители погибли в автокатастрофе, когда ему был год, — тихо сказала Тамара Николаевна. — Я работала в детском доме. Муж помог с документами. Тогда это было возможно – подкупить нужных людей, сделать новое свидетельство о рождении.
Римма молча листала альбом, разглядывая лица людей, которых Костя никогда не знал.
— Я собираюсь рассказать ему, — продолжила Тамара Николаевна. — Но не сейчас. Когда придет время.
— Когда придет время, — согласилась Римма, закрывая альбом.
С того дня в их отношениях наступило хрупкое перемирие. Тамара Николаевна по-прежнему была требовательной свекровью, но злобы и желания унизить в ее словах больше не было. А Римма впервые почувствовала себя в этом доме не чужой – пусть и не совсем своей, но имеющей право на уважение и покой.
Это не было идеальным счастьем, но это было начало новой главы – главы, в которой Римма наконец ощутила силу своего тихого достоинства. И это было важнее любых громких побед.
