— Влада, мне нужны твои деньги на коммуналку.
Голос матери, сухой и требовательный, вернул меня из мыслей в реальность. Десять вечера, за окном мокрый февраль, я только-только пришла со второй смены в супермаркете. Руки гудят от кассы, голова — от бесконечных «пакет нужен?», «карта есть?», «спасибо за покупку».
Киваю молча. Кладу на кухонный стол измятые купюры. Как всегда, ровно половину от суммы в квитанциях. Справедливо ведь — нас двое в квартире.
Мать — Регина Захаровна, 63 года, бывший директор школы — забирает деньги, не считая. Поджимает губы.
— Опять по сто рублей собирала? Нет чтоб нормально заработать…
Молчу. Что отвечать? С кассирским окладом только так и выходит. Прежнюю, «чистую» работу в издательстве я потеряла ещё в ковид. С тех пор — кассиром, где возьмут.
Кухня тесная, хрущёвская. Обои в цветочек — переклеивали сами, лет пятнадцать назад. Стол, три табуретки (третья — в углу, для гостей, никто не садится). Всё знакомо до зубной боли. Тридцать семь лет моей жизни прошли в этой квартире. С пропиской с рождения.
— Мне Кирилл звонил, — вдруг говорит мать, наливая чай в кружку с отколотой ручкой.
— И как он? — я стараюсь, чтобы голос звучал обычно. Отгоняю мысль: «Когда мы говорили в последний раз?»
— Женится.
Кирилл, младший брат. На десять лет младше меня. Мама родила его уже во втором браке, от Георгия. И Кирилл всегда был в центре всего. Мальчик. Второй шанс. Новое счастье. Отличник, спортсмен, «настоящий мужчина растёт». Всё — ему, всегда — ему.
— Ну и хорошо, — пожимаю плечами. — Давно пора.
Мать смотрит так, словно я сказала что-то кощунственное.
— Ему всего двадцать семь! Чего «давно пора»? Не всем же, как тебе, жизнь коту под хвост…
Опять. Всё та же песня. И вот уже подступает к горлу комок. Глубоко вдыхаю. Спокойно, Влада. Спокойно.
— Кто она? — спрашиваю, перебивая.
— Надя. Хорошая девочка, работает в банке. И уже на третьем месяце.
Новость падает в тишину кухни. Как камень. Мать смотрит на меня выжидательно, как будто я должна что-то ответить. Но что?
— Поздравляю. Они молодцы, — говорю наконец.
Мать кивает, словно одобряя мою сдержанность. И вдруг добавляет:
— Им негде жить.
И эти три слова словно переворачивают всё внутри. Я сразу понимаю, к чему идёт разговор. Чувствую, как холодеет внутри. Как напрягаются плечи.
— А Георгий? — спрашиваю осторожно. — У них же трёшка.
— У них с новой женой двое своих детей. Кириллу там места нет.
Георгий, отчим, ушёл от мамы пять лет назад. Просто собрал вещи и уехал к молодой сотруднице. И квартира, и всё прочее осталось у него. А мы… мы так и живём здесь, в двушке, доставшейся маме от бабушки. 47 квадратных метров на двоих. Маленькая спальня — моя, побольше — мамина.
— А другие варианты? — голос предательски дрожит.
Мать вздыхает. Придвигается ближе, и я вижу что-то похожее на жалость в её глазах.
— Влада, ты ведь понимаешь, что это единственный выход. У них ребёнок будет. Им нужно своё место.
— Мам, а где буду жить я?
— Снимешь комнату. Или к подруге. У тебя же эта… как её… Вероника? У неё большая квартира.
Молчу. Вероника переехала в Калининград два года назад. Мать даже этого не помнит.
— Или к бывшему мужу, — добавляет она. — Он ведь богатенький был?
Меня словно обдаёт кипятком.
— Мам, мы развелись четыре года назад. И он не был богатым.
— Ну, не знаю! — она раздражённо всплёскивает руками. — Тебе тридцать семь! Сама решай, где жить. А молодым нужна помощь.
Утром я просыпаюсь с головной болью. За окном — всё тот же мокрый февраль. До начала смены четыре часа, можно не торопиться.
Моя комната — девять квадратов застывшего прошлого. Шкаф, кровать, письменный стол. На стенах — выцветшие постеры из студенческой юности. Я никогда не делала здесь ремонт. Да и зачем? Четыре года назад, после развода, я думала, что вернулась сюда временно. Перевести дыхание. Собраться с силами. А потом…
А потом не случилось ничего.
Макс, мой бывший, оказался прав. «Ты неудачница, Влада. Ничего у тебя не получится». Он ушёл, я осталась. С долгами, без квартиры, с работой на кассе.
Я накидываю халат, иду на кухню. Мать уже там, варит кашу. По утрам она всегда добрее. Будто огонь внутри ещё тлеет под углями ночи.
— Кофе будешь? — спрашивает она, не оборачиваясь.
— Буду, спасибо.
И на минуту мне кажется, что всё как раньше. Что можно просто позавтракать вместе, поговорить о погоде, о новостях. Но я знаю — обманчивое ощущение. Между нами стоит непробиваемая стена. Шесть лет стене. Столько лет прошло с того дня, когда я решила продать квартиру, доставшуюся от отца.
Отец, первый мамин муж, ушёл, когда мне было три. Мы с мамой переехали сюда, к бабушке. А отец остался в своей однушке. Когда он умер, я, его единственная дочь, получила её по наследству. Мать настояла, чтобы я не отказывалась от наследства. Хотя мне было всего двадцать один, и я не особо вникала в юридические тонкости.
Десять лет я жила своей жизнью. Институт, первая работа, встреча с Максимом. А потом мы решили «жить как люди». Взрослые, современные. Я продала отцовскую квартиру, мы с Максом вложились в новостройку за городом. Красивый, новый район, лес, речка…
Мы не успели получить ключи. Застройщик прогорел, стройка встала. Деньги утекли, как вода сквозь пальцы. Потом — суды, бесконечные заседания, выяснилось, что половина документов поддельные. Четыре года прошло, а наш дом так и стоит — серая коробка без окон, памятник моей глупости и доверчивости.
— Что ты молчишь? — спрашивает мать, пододвигая мне чашку с кофе.
— Думаю.
— О чём?
— О том, когда всё пошло не так.
Она хмыкает:
— Когда ты просадила свою квартиру на этот фантик.
И вот он — знакомый укол обиды, горечи. Сколько раз я слышала это? Сотни? Тысячи?
«Всё себе загребла, отцовское наследство, ни копейки не поделилась! И приползла обратно ко мне. Ты всё просадила! На фантик!»
— Мам, я не просадила. Меня обманули. И это был мой единственный шанс на собственное жильё.
— Хороший шанс! — фыркает она. — Могла бы жить спокойно в отцовской квартире. И нам бы помогала.
«Нам» — это ей и Кириллу.
— Мам, давай не сегодня, а? — прошу я. — Мне на работу скоро.
Она поджимает губы. Молчит. Доедает кашу.
В тишине я вдруг понимаю, что совсем забыла спросить:
— А когда Кирилл женится?
— В следующую субботу.
— Так скоро?
— А чего тянуть? Надя уже на третьем месяце же. Дальше будет заметно. Да и регистрация скромная, в загсе, без гостей.
— Можно я приду?
Мать смотрит на меня с недоумением:
— Конечно. Ты же сестра. Правда… в ресторан потом они не пойдут. Денег нет.
Я киваю. Привычная история. Денег нет, а на свадьбу собрали. Наверняка она им добавила. Конечно, Кирилл — мамина гордость. Единственный сын.
— Так когда они переезжать планируют? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал обыденно.
— После свадьбы. Им нужна твоя комната, Влада.
Неделя проходит как в тумане. Каждый день я стою за кассой, улыбаюсь покупателям, делаю вид, что всё нормально. А внутри — гнев, обида, страх. Гнев на мать, которая так легко готова выбросить меня из дома. Обида на Кирилла, который всегда получал лучшее. И страх — глухой, животный — остаться без крыши над головой.
В пятницу после работы мне звонит Вика, давняя подруга. Одна из немногих, кто ещё общается со мной после всех моих «неудач».
— Ты как? — спрашивает она. — Давно не виделись.
— Нормально, — отвечаю привычно. А потом вдруг выдыхаю: — Вика, мне нужно жильё. Мать выгоняет меня.
И рассказываю всё: про Кирилла, про беременную невесту, про ультиматум. Вика слушает молча. Потом говорит тихо:
— Влада, но она ведь не может тебя выгнать. У тебя там прописка.
— Прописка — да. Но жить там…
— А кто сказал, что ты должна съезжать? Пусть Кирилл со своей женой снимают квартиру или комнату.
— Мать считает, что я своё уже упустила. А им нужен шанс.
— Бред! — возмущается Вика. — Ты же её дочь!
Я молчу. «Её дочь». Была ли я когда-нибудь по-настоящему её дочерью? Не просто человеком, с которым она вынуждена делить квартиру?
В моей памяти — бесконечные сравнения с братом. «Вот Кирилл — отличник, а ты тройки тащишь». «Вот Кирилл — спортом занимается, а ты только маникюры свои делаешь». «Вот Кирилл — на скрипке играет, а ты…»
— Влада, — голос Вики возвращает меня в реальность. — Ты ведь не собираешься просто так сдаться?
— Не знаю.
— Куда ты пойдёшь?
— Сниму комнату. Или койку. На кассирскую зарплату много не снимешь.
— А жить-то как? Ты и так еле сводишь концы с концами!
Я вздыхаю. Да, моя жизнь — не образец успеха. И да, после съёма жилья денег останется только на еду. Никаких курсов, чтобы попытаться вырваться из бедности, никакого саморазвития. Просто выживание.
— Влада, послушай, — Вика говорит твёрдо, как будто сама себя убеждает. — Ты должна остаться в квартире. Это твой дом. У тебя есть право на него.
— Какое право, Вика? Я же всё профукала.
— При чём тут это? Ты живёшь там с рождения. Ты прописана там. И твоя мать не может просто взять и выкинуть тебя на улицу ради каких-то своих идей о «молодом счастье».
Я молчу. А потом вдруг слышу свой голос, тихий, но твёрдый:
— Ты права.
Суббота. День свадьбы Кирилла. Я надеваю единственное приличное платье — чёрное, строгое, купленное ещё для работы в издательстве. Крашусь, стараясь выглядеть не слишком уставшей.
В загсе светло и прохладно. Кирилл в тёмном костюме, Надя в белом платье с искусственными цветами. Маленький животик уже заметен. Они красивая пара. Счастливая.
— Влада! — Кирилл обнимает меня, и на секунду я вижу в нём того мальчишку, с которым мы когда-то играли вместе. — Спасибо, что пришла. Познакомься, это Надя.
Надя улыбается смущённо. Совсем молоденькая, тоненькая.
— Наслышана о вас, — говорит она. — Кирилл столько рассказывал…
Интересно, что он рассказывал? Что его сестра — неудачница, которую скоро попросят освободить комнату для них?
Церемония короткая, стандартная. Обмен кольцами, поцелуй, аплодисменты немногочисленных гостей. Мать плачет, вытирая глаза платочком. На меня даже не смотрит.
После загса — чай с тортом в ближайшем кафе. Всё скромно, по-семейному. Я сижу в углу, наблюдая за всеми. За Кириллом, который то и дело целует руку Наде. За матерью, которая светится счастьем. За тётей Люсей, единственной маминой подругой, которая поглядывает на меня с жалостью.
— Ну что, Владочка, — говорит она, подсаживаясь ко мне. — Какие планы? Когда съезжать думаешь?
Вот оно. Значит, мать уже всем рассказала о своих планах.
— Я не съезжаю, тётя Люся.
— Как не съезжаешь? — она удивлённо поднимает брови. — А молодые?
— Пусть снимают — строят своё гнёздышко сами.
— Ну, милая, ты же понимаешь… Им трудно. Молодые, ребёночек будет… А ты уже взрослая. Наверняка что-нибудь придумаешь.
— Я тоже человек, тётя Люся. И тоже имею право на жильё. Особенно на своё собственное.
Она смотрит на меня с некоторым испугом:
— Да, конечно, но… Ты ведь понимаешь… Мама… Она так ждёт внука…
— Я понимаю, — киваю. — Но это не означает, что я должна жить на улице.
Тётя Люся испуганно оглядывается:
— Ой, кажется, меня Региночка зовёт. Ты ешь торт, Владочка, очень вкусный.
И она сбегает, оставляя меня одну с недоеденным куском.
Вечером того же дня мы возвращаемся домой — я, мать и молодожёны. Кирилл предлагает заказать пиццу, чтобы отметить событие «в узком кругу».
— Давайте лучше завтра, — говорю я. — Сегодня устали все.
Моя комната вдруг становится центром внимания. Надя, осторожно заглядывая в неё, восхищённо ахает:
— Какая уютная! И окна на юг, солнечная будет — как детская прям…
Меня словно обдаёт кипятком.
— Детская?
Надя смущается:
— Ну да… Регина Захаровна сказала, что вы переедете, а мы…
Кирилл дёргает её за руку:
— Надь, рано ещё. Мы с Владой не обсуждали…
— А вот и обсудим, — вдруг говорит мать, вставая посреди коридора, как полководец. — Самое время. Влада, ты понимаешь, что им негде жить? Что у них будет ребёнок? Что им нужно своё место? Что я хочу с внуком поняньчиться — помогать им!
— Понимаю, — киваю я.
— Так вот, я решила, — продолжает она. — Теперь ты разведёнка, освободи квартиру, брат заселится.
Тишина. Кирилл смотрит в пол. Надя бледнеет. Мать стоит, скрестив руки на груди.
Я медленно выдыхаю. И говорю тихо, но твёрдо:
— Пусть он ищет себе угол сам, а меня вам не выгнать.
— Что?! — мать делает шаг ко мне. — Что ты сказала?
— Я сказала: не выгоните. Это мой дом. Я здесь прописана. И не собираюсь уходить.
— После всего, что ты наделала? — в голосе матери — нарастающая ярость. — После того, как ты просадила отцовскую квартиру? Развелась? Осталась ни с чем? Работаешь кассиром? И теперь хочешь помешать брату быть счастливым?
— При чём тут моя неудача? — спрашиваю я. — Я имею не меньше прав на эту квартиру, чем ты.
— Влада, дорогая, — вдруг подаёт голос Надя. — Мы могли бы как-то вместе… Я не возражаю…
— Нет! — отрезает мать. — Вместе не получится! Квартира маленькая, вам нужна отдельная комната с ребенком.
— Говори прямо, мам, — вдруг вступает Кирилл. — Скажи ей правду. Ты просто хочешь, чтобы я жил здесь. А не Влада.
Мать смотрит на него с гневом:
— Кирилл, молчи! Это не твоё дело!
— Моё! — он вдруг выпрямляется. — Всю жизнь ты стравливала нас. Всю жизнь — «Кирилл лучше, Кирилл умнее, Кирилл важнее». Думаешь, я не видел, как ты обходилась с Владой? Как ты упрекала её за каждую мелочь? Как ты радовалась, когда у неё всё пошло прахом?
— Неправда! — кричит мать. — Я всегда хотела ей лучшего!
— Нет, — качает головой Кирилл. — Ты хотела, чтобы она делилась деньгами. Чтобы она была удобной. А когда она потеряла всё, ты просто вычеркнула её. И теперь пытаешься вышвырнуть из дома.
— Кирилл, — я кладу руку ему на плечо. — Не надо. Это наше с мамой дело.
— Нет, Влада, — он смотрит на меня серьёзно. — Это и моё дело тоже. Мама пытается использовать меня, чтобы избавиться от тебя. А я не хочу в этом участвовать.
Мать бледнеет:
— Что ты несёшь? После всего, что я для тебя сделала!
— Я люблю тебя, мама, — говорит Кирилл тихо. — Но я не стану таким же жестоким как ты. Начинать нашу счастливую семейную жизнь со страданий сесиры и ссор я не хочу. Я думал вы договорились обо всем! Надя, — поворачивается он к жене. — Мы поедем к Вадиму. Он давно предлагал свою комнату на первое время.
— Но… — Надя растерянно смотрит на него.
— Поехали, — Кирилл берёт её за руку. — А вы, — он смотрит на мать. — Вы с Владой разберитесь тут сами. Без меня. Я в этом не участвую.
И они уходят. Просто берут свои вещи и уходят. Хлопает входная дверь.
Мы с матерью остаёмся одни. Лицо её искажено яростью:
— Это ты! Ты решила на публику харахориться! Ты устроила скандал и позор перед моей новой невесткой!
— Нет, мам, — качаю головой. — Это ты.
Я иду в свою комнату. Закрываю дверь. Сажусь на кровать.
— Влада! — доносится её крик из-за двери. — Ты пожалеешь об этом! Я тебе устрою! Слышишь?
Молчу. Мне нечего сказать.
Проходит неделя. Мать со мной не разговаривает. Готовит еду, но не зовёт к столу. Я ем, когда её нет дома. Оставляю деньги на продукты на столе. Ухожу на работу раньше, возвращаюсь позже.
На десятый день тишины раздаётся звонок в дверь. Я открываю — на пороге Кирилл.
— Привет, — говорит он. — Можно?
Мы сидим на кухне, пьём чай. Мать ушла к подруге, дома только мы.
— Как вы устроились? — спрашиваю я.
— Нормально, — он пожимает плечами. — Вадим нас приютил. Тесновато, конечно, но временно. А скоро… — он вдруг улыбается. — Скоро у нас будет своя квартира.
— Купите? — удивляюсь я. — На какие деньги?
— Получим. Нам полагается социальное жильё. Надя сирота, у неё льготы. Мы стояли в очереди почти два года. И вот, пришло извещение — нам выделяют однушку в новом доме.
— Кирилл, это же прекрасно! — я искренне рада за них. — А мама знает?
— Нет, — он качает головой. — Я не говорил ей. Она бы… не поняла. Ей важно было, чтобы мы жили здесь. С ней.
Я киваю. Понимаю. Мать стареет, ей страшно остаться одной. Вот она и цепляется за любую возможность удержать Кирилла рядом.
— Знаешь, — говорит вдруг брат. — Я всегда завидовал тебе.
— Мне?! — я не верю своим ушам. — Ты же всегда был любимчиком.
— Именно! — он грустно улыбается. — Все ждали от меня чего-то. Все хотели, чтобы я был лучшим. А ты… ты просто жила, со своими ошибками.
Мы молчим. Допиваем чай.
— Влада, — говорит Кирилл напоследок. — Ты ведь не уйдёшь отсюда? Эта квартира — тоже твоя.
— Не уйду, — качаю головой. — Я уже решила.
На следующий день, вернувшись с работы, я нахожу на столе кастрюлю с супом. Свежим, ещё тёплым. И записку: «Ешь, пока не остыло».
Мать сидит в своей комнате, делает вид, что смотрит телевизор. Я ем на кухне. Суп вкусный, с фрикадельками. Мой любимый.
— Спасибо, — говорю я, проходя мимо её комнаты.
Она не отвечает. Но я знаю, что услышала.
Мы живём дальше. В тишине. В одной квартире. Каждый — со своей правдой. И каждый — с правом быть здесь.
