— Ну чего ты напряглась-то? — Марина Львовна, мать жениха, придвинулась ближе к молодой невестке и смерила её взглядом, в котором сквозила мнимая забота.
— Я просто спросила: ты-то чего себе напридумывала, Валюша?
У тебя же всё есть — и квартира, и дом. Бабушка ведь тебе оставила и то, и другое. А Наталье с детьми тяжело — пусть поживут пока в доме. Он же всё равно пустует.
Валя вжалась в спинку стула. Свадьба только что закончилась, и зал медленно пустел. Кто-то собирал подарки, кто-то уже выходил на улицу. А у неё перед глазами всё плыло. Мать Виктора, её новоиспечённого мужа, вцепилась в неё, как в трофей, который по ошибке попал не в те руки.
— Валя, ты чего молчишь? — Виктор подошёл с подносом в руках, на котором стояли рюмка водки и розовый зефир.
— Мам, ну хватит уже, дай людям выдохнуть. Только свадьба была.
— А я что? Я ничего. Я просто спросила.
— Марина Львовна развела руками. — Считай, поздравила.
Она ушла. Валя молча смотрела ей вслед. Внутри было ощущение, что всё сжимается в плотный ком. Этот дом… бабушкин, ставший её домом. Она никогда не думала о нём как о «трофее». Бабушка при жизни шептала: «Будешь сильной — всё выдержишь, а не будешь — и квартира не поможет».
Квартира бабушки, где сейчас жила Валя, находилась на окраине города — уютная, с потёртыми обоями в мелкий синий цветочек и мебелью, которую давно следовало бы выбросить. Но Валя её любила. Здесь она пряталась от скандалов родителей, когда жила с бабушкой школьницей. Здесь впервые плакала от счастья, когда поступила в колледж. Здесь ей снился запах пирогов с капустой, которых уже не было.
За три месяца до вступления в наследство, когда бабушка уже почти не вставала с постели, та настаивала, чтобы внучка съездила в санаторий и отдохнула. Валя не уехала — не хотела оставлять бабушку одну.
Через неделю бабушки не стало. После похорон, когда всё немного улеглось, Валя предложила Виктору переехать в бабушкину квартиру, в которой теперь жила одна.
— А мама знает? — он почесал затылок, когда они заносили чемоданы.
— Знает, — солгала Валя.
— Ты же взрослый мужчина. Сам можешь решать, где жить.
Марина Львовна, разумеется, знала. Уже через два дня она была у них на пороге. Без звонка. Без предупреждения. С пирожками — и критикой.
— А это у тебя что, грязь на подоконнике? — она морщилась. — И ты этой тряпкой полы моешь, а потом посуду вытираешь?
— Мам, — Виктор втягивал голову в плечи, — ну хватит, Валя устала. Мы только переехали.
— А у Натальи, между прочим, всегда всё по полочкам. Дочка у меня — золотая. Сама детей растит, сама работает. Всё сама. Не то что…
Валя не дослушала. Ушла в ванну, включила воду, села на край ванны и прижала колени к груди. Хотелось кричать. Но стены были тонкими. А если и можно — толку?
Наталья — старшая дочь Марины Львовны и сестра Виктора. Её постоянно ставили в пример Вале. Говорили, что у Натальи идеальная семья, что она — образец женщины.
Она жила с мужем и двумя детьми в старой квартире в соседнем районе, которую достроили после долгого ремонта. Но Валя сомневалась: что-то было не так.
Раз в месяц Наталья уходила из дома к соседке Светлане — «разгрузиться», как говорила сама. Муж её в этих разговорах не фигурировал, и Валя догадывалась, что отношения там — трудные, если не разрушенные.
— Он меня ударил, Света, — говорила Наталья, сидя у кухонного стола у соседки Светланы. Она была мятая, в синем халате, с трясущимися руками. — Просто — хлобысь. А я ему: «Ты сдурел?» А он: «Ты кто такая, чтоб мне рот затыкать?»
Светлана налила ей крепкий чай с коньяком.
— Ты что, хочешь так жить? Прости, Наташ, но ты же сама себе враг. Смотри на себя. Он тебе не хозяин. Верни себе контроль.
— А как?
— Не знаю. Найди кого-то. Сделай больно в ответ. Стань сучкой. Хватит терпеть.
Так и началось. Наталья стала уходить всё чаще. То в кафе, то «в город», то «просто пройтись». Валя однажды застала её в подъезде: Наталья стояла с незнакомым мужчиной лет сорока, в тёмной куртке. Пахло сигаретами и дорогим одеколоном. Они смеялись, не замечая её.
Через месяц Наталья вернулась в квартиру матери — муж выставил её с вещами, разбил телефон, сказал, чтобы «шла к своим бабам».
Двое её детей — мальчик и девочка — плакали всю дорогу. В двухкомнатной квартире Марины Львовны стало тесно. И снова пошли разговоры.
— У тебя ведь и квартира, и дом, Валюша, — Марина варила компот, избегая прямого взгляда. — Ты живёшь в квартире, а дом, что тебе бабушка завещала, стоит без дела. Пусть Наталья с детьми пока поживёт в нём. Временно.
Виктор сидел за столом, молчал. В его лице не было решимости.
— А ты чего молчишь? — Валя повернулась к мужу. — Ты вообще понимаешь, что это мой дом? Или ты тоже решил, что им можно разбрасываться?
— Просто… — он потёр лоб. — Ну а что такого? Ты же не живёшь там. Наталья с детьми, им тяжело. Разве ты не можешь… проявить понимание?
Она смотрела на него, как на чужого. Где был тот, кто клялся быть рядом? Ледяная линия прошла внутри.
Дом бабушки, унаследованный Валей, был надёжный — с садом, сараем, печкой. Наталья с детьми переехала туда, пообещав, что будет беречь. Валя каждую ночь повторяла себе: это временно. Это просто жест доброй воли. Это по-человечески.
Прошло два месяца. Ни одного звонка от Натальи. Ни одного сообщения. Ни разу не пригласила даже зайти.
— Поехали, — сказала Валя Виктору однажды утром. — Посмотрим, как они там.
— Куда?
— В дом. Проверим, что с ним.
Они приехали ранним утром. Сад был захламлён. На веранде курили двое мужчин. Один в спортивных штанах, другой с опухшим лицом.
— Кто вы такие? — Валя отступила назад.
— Живём тут. С Натахой. Она ща выйдет.
Дом был неузнаваем. Повсюду грязь, матрацы на полу, сломанная дверь. Из детской доносился плач.
— Вон отсюда! — Виктор закричал, побледнев. — Немедленно!
Наталья вышла босая, с размазанной тушью.
— А чего ты орёшь? — хрипло сказала она. — Вы же сами пустили. Я не просила.
— Это дом моей бабушки! — Валя дрожала. — А не ночлежка!
Полицию вызвали в тот же день. Дети были переданы в социальную опеку. Наталья кричала, царапалась. Один из мужчин убежал. Марина Львовна приехала позже — в истерике.
— Ты предатель, — прошипела она сыну.
— Это твоя сестра. Как ты мог?
— Она уничтожила всё, — Виктор стоял у калитки, белый как мел. — Всё.
— А ты? — Валя повернулась к нему.
— Ты же тоже был за. Ты сказал: «А что такого?»
Он молчал. Впервые — осознанно.
Они вернулись в квартиру бабушки. Валя мыла окна, заваривала чай, вытаскивала старые полотенца с вышивкой. Ночью снился дом: окна в паутине, дети на полу, голос бабушки — шепчущий, упрямый.
Прошёл месяц. Марина больше не звонила. Виктор мыл полы, готовил, пытался быть рядом. Но Валя не чувствовала тепла.
— Нам надо поговорить, — сказала она однажды вечером.
Он всё понял. Без слов.
Валя осталась одна. Села за стол, достала старое письмо от бабушки. Пожелтевший лист, запах сушёных трав.
«Держи дом. Но главное — держи себя».
Валя усмехнулась сквозь слёзы. Всё будет.
Весна пришла неожиданно. Та самая, которой ждут, но всё равно не готовы. В бабушкиной квартире распахнулись окна, на подоконнике распушилась мята, купленная Валей на рынке, а в груди появилось странное — лёгкое и страшное — чувство свободы.
Она снова училась быть одной.
Утром — работа. Потом магазин, стирка, звонки, бумаги. Она старалась держать всё под контролем, но по вечерам наступала тишина, и в этой тишине жила память. О доме. О Наталье. О Викторе. О том, как всё обернулось. Иногда казалось, что ей снова шестнадцать — и она прячется в ванной, чтобы не слышать криков родителей.
Но теперь не было никого, кто бы кричал. Только она. Только её мысли.
Виктор, муж Вали, жил теперь в районе у вокзала, снимал однушку. Сначала он просто «отошёл», как он говорил — «переждать всё это». Потом стало понятно: он не вернётся. Они не ссорились, не делили ничего. Просто стало ясно — они стали чужими. Он не справился с давлением, с чужими историями, с грязью, в которую их втянула Наталья. А Валя не могла уехать. Этот дом — теперь её, бабушкин, их общий — держал её крепче, чем любые клятвы.
Иногда Виктор звонил. Говорил про работу, про то, как тяжело стало. Про то, что, может быть, всё можно начать сначала. Валя отвечала коротко, но с теплом. Она не держала зла. Просто поняла: есть вещи, которые нельзя тащить вдвоём.
Светлана — соседка Натальи — встретила Валю возле магазина. Несла хлеб и сметану, в платке, с уставшим лицом.
— Валюш, держишься?
— Держусь.
— Наталью забрали. Её бывший муж — тот, с которым она сошлась после развода — выкинул её из квартиры. Она пришла ко мне, плакала. Сказала, что хочет к детям, но поздно уже. Сейчас — в реабилитационном центре. По своему желанию.
— А дети?
— В приёмной семье. Девочка молчит, мальчик рисует. Дом рисует, Наталью. И кошку. Помнишь, у неё была серая такая?
Валя кивнула. Горло сдавило.
— Всё ты правильно сделала, — сказала Светлана. — Хоть кому-то теперь легче.
Через пару недель Наталья пришла сама. Без звонка, без предупреждения. Бледная, с обветренными руками, в старом пальто.
— Ты живёшь здесь, — сказала она глухо. — Хотя это наш дом. Бабушка же всем помогала. Мне — тоже. Я ведь жила с ней когда-то. А теперь ты забрала всё.
— Я ничего не забирала. Она вписала меня в дарственную. Всё по её воле.
— Но ты не родная. А я — как родная была. Всегда рядом. Почему ты, а не я?
— Потому что ты ушла. А я осталась. Потому что она мне верила.
Наталья молчала. На глазах стояли слёзы, но она не плакала. Ушла молча.
Валя восстановила дом. Медленно, шаг за шагом. Сначала — уборка. Потом — мастера. Потом — шторы, бабушкина скатерть, старая посуда, книга с закладкой на странице про ромашковый чай.
Сад зацвёл в начале мая. Мята разрослась, как в квартире, только сильнее, ярче.
Иногда ей звонили из опеки. Рассказывали про детей Натальи. Что у них всё стабильно. Что девочка начала говорить. Что мальчик стал рисовать цветы.
— Вы не обязаны, — говорила женщина на том конце провода. — Но если захотите… можете приехать. Или написать письмо. Хоть одно слово.
Валя не поехала. Но письмо написала.
«Когда теряешь себя, дом не спасает. А когда находишь себя — он уже внутри».
Виктор однажды пришёл вечером. Без предупреждения. В руках — пакет с пирожками.
— Хотел просто увидеть. Всё ли у тебя хорошо. Я сам пёк. Сладкие.
Валя открыла дверь. Посмотрела на него долго.
— У меня — хорошо, — сказала.
Она взяла пакет. Закрыла дверь. Села на кухне. Пирожки были чуть подгорелые, но вкусные.
Она ела их одна.
