Утро выдалось промозглым. Небо затянуло серыми тучами, и моросил мелкий дождь — такой противный, что зонт открывать вроде и не стоило, но без него ты промокал насквозь. В такую погоду хорошо сидеть дома с книжкой, укутавшись в плед, а не тащиться через полгорода в нотариальную контору. Но выбора не было.
Мама умерла два месяца назад. Инсульт. Внезапно и страшно. Я до сих пор просыпаюсь по ночам с ощущением, что должна ей позвонить. А потом вспоминаю — некому звонить. И от этого становится так пусто внутри, словно кто-то выкачал из груди весь воздух.
В тот день я стояла перед дверью нотариальной конторы и не могла заставить себя войти. Казалось, переступив этот порог, я окончательно признаю, что мамы больше нет. Что теперь мы, её дети, будем делить то, что осталось после неё, словно стервятники. Эта мысль вызывала тошноту. Но я глубоко вздохнула и толкнула тяжелую дверь.
В приёмной уже ждала моя сестра Лидия. Она нервно постукивала ногтями по кожаной сумочке и выглядела раздражённой.
— Наконец-то, — бросила она вместо приветствия. — Я думала, ты не придёшь.
— Здравствуй, Лида, — я попыталась улыбнуться, но губы не слушались. — Прости, автобус задержался.
Лидия только фыркнула. Мы никогда не были особенно близки — пять лет разницы сделали своё дело. Я всегда была для неё малявкой, которую приходилось терпеть. А потом наши дороги и вовсе разошлись: она удачно вышла замуж, переехала в новый район, родила сына. Навещала маму по большим праздникам, звонила по воскресеньям. Моим домом стала крохотная съёмная квартирка неподалёку, всего в паре автобусных остановок от родительского гнезда.
— Дочери Ковалевой Анны Петровны? — к нам обратилась подтянутая дама в деловом костюме, появившись в дверях кабинета. — Прошу вас войти.
Нотариус — полная женщина средних лет с уставшим лицом — быстро просмотрела документы.
— Все необходимые формальности соблюдены, — она поправила очки на переносице. — Я могу зачитать завещание.
Мы с Лидией синхронно кивнули. Моё сердце билось где-то в горле.
— Настоящим я, Ковалева Анна Петровна, при полной ясности сознания и без какого-либо принуждения… — голос нотариуса звучал как-то отстранённо, словно через толщу воды, и отдельные фразы едва доходили до моего сознания, пока вдруг не прозвучали слова, вернувшие меня к реальности: — Мою двухкомнатную квартиру, расположенную по указанному адресу, передаю в полное владение младшей дочери — Ковалевой Валентине Сергеевне.
Кровь прилила к лицу, а в ушах зазвенело. Неужели всю квартиру? Только мне? Разум отказывался принять это. Всегда казалось очевидным, что мамино наследство будет поделено между нами поровну, по справедливости…
— Прошу прощения, — перебила нотариуса Лидия, её голос дрожал. — Вы не ошиблись? Может, там «в равных долях»?
— Проверка документа не выявила никаких неточностей, — юрист бегло просмотрела бумаги ещё раз. — Недвижимость в полном объёме становится собственностью Валентины Сергеевны. Что касается финансовых активов, драгоценностей и прочего движимого имущества усопшей — они распределяются между обеими дочерьми в идентичных пропорциях.
Кровь отхлынула от лица сестры. Атмосфера в кабинете мгновенно стала вязкой и тяжёлой, словно кто-то заменил воздух густым киселём.
— Категорически не верю! Тут явно закралась серьёзная юридическая ошибка, — Лидия расправила плечи и повысила тон до почти ультимативного. — Моя мать никогда бы не допустила столь вопиющей несправедливости в отношении старшей дочери.
— На момент составления и подписания данного юридического документа ваша родительница обладала полной ментальной дееспособностью, — отчеканила нотариус с невозмутимостью человека, для которого подобные семейные драмы — обыденность рабочих будней. — Юридическая сторона вопроса безупречна, все формальности соблюдены в точности. Предлагаю вам лично изучить подлинник завещания.
Она протянула нам документ. Я смотрела на мамин почерк, на её подпись внизу страницы, и не могла понять — почему? Почему она так решила?
Когда мы вышли из конторы, Лидия резко остановилась.
— Ну, и как давно ты знала? — её голос звенел от напряжения.
— О чём? — я растерялась.
— Не притворяйся! — она повысила голос так, что прохожие начали оборачиваться. — Как давно ты знала, что получишь квартиру? Как ты уговорила её? Что ты ей наговорила обо мне?
— Лидочка, богом клянусь, я ничего об этом не знала! — я инстинктивно потянулась к её запястью, но сестра отшатнулась с таким отвращением, будто к ней прикоснулось что-то ядовитое. — Поверь, я в таком же шоке, как и ты сейчас!
— Ну разумеется, — в её словах слышалась неприкрытая горечь. — Мамина ненаглядная доченька, наша страдалица Валюша… Ни семьи, ни мужа, ни потомства — одна сплошная жалость! Как всё замечательно сложилось — поселилась поблизости, разыгрывала роль идеальной дочери, а теперь сорвала главный куш!
— Это несправедливо, — голос подвёл меня, и последнее слово прозвучало как всхлип. — Я никогда не просила маму о квартире.
— Да неужели? — Лидия зло рассмеялась. — А кто последние пять лет крутился рядом с ней? Кто ходил с ней по врачам? Кто «случайно» оказывался у неё, когда она получала пенсию?
— Прекрати! — я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. — Я навещала маму, потому что любила её! И да, я ходила с ней по врачам, потому что она боялась ходить одна. А ты где была? Почему не приезжала чаще?
— У меня семья, дети, работа! — Лидия практически кричала. — А у тебя что? Ничего! Вот ты и вцепилась в мамино наследство!
— Не смей так говорить! — теперь плакала я, не скрываясь. — Не смей говорить, что я была с мамой из-за квартиры!
— Знаешь что? — Лидия посмотрела на меня с такой ненавистью, что я отшатнулась. — Радуйся своей победе. Но не звони мне больше. И на семейные праздники можешь не приходить.
— Лида! — я попыталась остановить её, но она уже быстро шла прочь, высоко подняв голову.
Я осталась одна под моросящим дождём, сжимая в руках документы на квартиру, которая внезапно стала не подарком, а проклятием.
Первые недели я жила как в тумане. Перевезла свои вещи в мамину — теперь уже мою — квартиру. Вещей оказалось удивительно мало: книги, одежда, несколько сувениров из путешествий, старый ноутбук. Тридцать восемь лет жизни уместились в десяток коробок.
Сама идея изменить что-либо в маминой квартире вызывала во мне внутренний протест — каждая статуэтка, каждый предмет интерьера хранили частичку её души, и посягнуть на этот сложившийся порядок означало бы окончательно отпустить её, признать, что она уже никогда не войдёт в эти комнаты. По утрам я просыпалась и на секунду думала, что сейчас из кухни донесется запах кофе и мамин голос: «Валюша, вставай, завтрак готов!». А потом реальность обрушивалась на меня снова, и я лежала, уткнувшись в подушку, не в силах подняться.
Мои учебные часы в колледже стали единственной отдушиной — перед студентами приходилось держаться, играть роль уверенного в себе педагога, и эта вынужденная маска хотя бы ненадолго заслоняла пустоту, разрастающуюся внутри. Литература дарила спасительное отвлечение, позволяя на время забыть о собственной боли. Дорога домой, вечерние ритуалы, приготовление нехитрого ужина — всё превращалось в бессмысленную последовательность действий, выполняемых на автопилоте, в звенящей, давящей тишине, после чего я просто падала в постель, моля о быстром забытьи.
Телефон молчал. Лидия не звонила. Я несколько раз набирала её номер, но она сбрасывала вызов. Написала сообщение: «Давай поговорим», но ответа не получила. В тот вечер я впервые за много лет выпила бокал вина в одиночестве. И ещё один. И ещё. Пока не уснула прямо на диване, уткнувшись лицом в мамину любимую подушку, которая все ещё пахла её духами.
Через три недели позвонила мамина подруга, тётя Света.
— Валечка, как ты там? — её голос звучал неестественно, напряжённо.
— Нормально, — соврала я. — Потихоньку привыкаю.
— Да-да, я понимаю… — пауза затянулась. — Слушай, а это правда, что ты… ну… убедила Анну оставить квартиру тебе?
Я замерла с телефоном в руке. Значит, Лидия уже всем рассказала свою версию.
— Нет, тёть Свет. Я сама узнала об этом только после оглашения завещания.
— Ну, я так и думала, — она не звучала убеждённой. — Просто Лидочка говорила…
— Что именно говорила Лидочка? — я не сдержала горечи в голосе.
— Ну, что ты годами настраивала маму против неё. Что ты внушила Анне, будто Лида о ней не заботится. Что квартиру ты выпросила…
Разговор оборвался. Просто потому, что я не могла больше слушать. Положила трубку и отключила телефон.
В тот день я впервые заревела по-настоящему. Не тихими слезами, как плакала по маме, а с рыданиями, воем, с той страшной обидой, которая разрывает грудь. Как это несправедливо! Я ведь действительно была рядом с мамой не из-за квартиры. Я просто любила её. Просто хотела, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Просто не могла представить, что её можно видеть два-три раза в год и считать это нормальным.
На следующий день я взяла отгул и поехала на кладбище. Мамина могила была ухоженной — я приезжала каждую неделю, приносила цветы, протирала памятник, говорила с ней… Тихо, еле слышно, словно боясь, что кто-то подслушает этот безумный монолог.
— Мам, зачем ты так? — я сидела на маленькой скамеечке у могилы. — Зачем оставила мне квартиру? Теперь Лида меня ненавидит. Все считают меня корыстной дрянью. А я не просила тебя об этом. Правда, не просила…
Ветер шевелил листья берёзы, посаженной рядом с могилой. Ответа, конечно, не было.
— Может, продать квартиру? Отдать половину Лиде? Чтобы всё было справедливо? — я говорила вслух, пытаясь найти решение. — Но это ведь твоя воля была… И я не знаю, правильно ли так поступать…
На обратном пути я зашла в магазин за продуктами. Стояла в очереди на кассе, когда услышала позади знакомый голос:
— Валентина? Ковалева Валентина?
Я обернулась. Передо мной стояла баба Зина — соседка мамы по лестничной клетке. Маленькая, сухонькая старушка с острым взглядом и невероятной способностью знать всё обо всех.
— Здравствуйте, Зинаида Петровна, — я попыталась улыбнуться.
— Давно не виделись! — она ухватила меня за локоть с неожиданной силой. — Ты как? Говорят, квартиру Анину получила?
Я кивнула, готовясь услышать очередную порцию осуждения.
— И правильно! — неожиданно воскликнула баба Зина. — Анечка, царствие ей небесное, всё правильно решила.
Я недоверчиво посмотрела на старушку.
— Вы так думаете?
— А то! — баба Зина заговорщически понизила голос. — Знаешь, она ведь со мной советовалась, когда завещание писала. Я ей говорю: «Анечка, как хочешь делай, твоё имущество». А она мне: «Зина, старшая-то дочка и так замужем, в достатке живёт. У неё и квартира своя, и машина, и муж при деньгах. А Валюшка моя одна. Кто о ней позаботится, если не я?»
— Она так сказала? — у меня перехватило дыхание.
— Истинный крест! — баба Зина перекрестилась. — И ещё добавила: «Валя-то последние годы мне как дочь и как мать была. И в больницу со мной, и за лекарствами, и просто посидеть, поговорить. А Лида… Лида только на похороны успеет приехать».
Слёзы снова подступили к глазам, но на этот раз другие — тёплые, почти благодарные.
— Спасибо, Зинаида Петровна, — прошептала я. — Спасибо, что рассказали.
— Да что там, — махнула рукой старушка. — Ты заходи, если что. Чайку попьём, поговорим.
И впервые за долгое время я почувствовала, что, может быть, не всё потеряно. Что не все считают меня мерзкой, корыстной дочерью.
Май выдался тёплым. Я открывала окна настежь, и квартира наполнялась запахами сирени из соседнего двора. Впервые за три месяца после маминой смерти я начала что-то менять в доме. Сначала по мелочи — переставила книги на полках, купила новые занавески на кухню. Потом решилась на большее — отодвинула тяжелый шкаф, освободив угол для письменного стола. Там, у окна, было идеальное место для работы.
Я всё ещё скучала по маме — каждый день, каждую минуту. Но острая боль потихоньку сменялась светлой грустью. Я научилась снова улыбаться, когда вспоминала наши с ней разговоры, поездки, маленькие семейные традиции.
Контакты с Лидией полностью прекратились. После десятой безуспешной попытки дозвониться — все завершались обрывом связи без единого слова — я прекратила эти унизительные попытки восстановить отношения. Её муж, Николай, однажды написал мне сухое сообщение: «Лида очень расстроена. Дай ей время». Но время шло, а ситуация не менялась.
На день рождения племянника Артёма я отправила деньги на карту и подарок — новую игровую приставку, о которой он давно мечтал. В ответ не получила даже формального «спасибо». Это было больно, но я заставляла себя понять: Артём — ребёнок, он находится под влиянием родителей. Ребёнок всегда отражает родительское мировоззрение — раз мать записала меня во враги семьи, то и сыну неоткуда было взять другую точку зрения.
Я погрузилась в проверку экзаменационных эссе, когда дверной звонок резко вырвал меня из размышлений. Открыв дверь, я увидела мужа сестры — напряжённого до предела, с застывшим, словно высеченным из гранита выражением лица.
— Можно войти? — спросил он, не здороваясь.
Я молча отступила, пропуская его в квартиру. Он прошёл в гостиную, но садиться не стал.
— Лида не знает, что я здесь, — начал он без предисловий. — И лучше ей не знать.
— Что-то случилось? — я почувствовала, как сердце забилось быстрее.
— Можно и так сказать, — Николай усмехнулся. — У Лиды проблемы на работе. Сокращение. Ей нужны деньги.
— Я могу помочь, — я обрадовалась возможности наладить отношения. — Сколько нужно?
— Дело не в сумме, — он покачал головой. — А в источнике. Лида считает, и я с ней согласен, что было бы справедливо, если бы ты продала квартиру и разделила деньги поровну.
Я замерла. Вот оно что.
— Но это мамина воля была… — начала я.
— Воля-шмоля, — перебил Николай. — Ты же понимаешь, что старики не всегда соображают, что делают. Анна Петровна была уже не молода, могла что-то напутать…
— Она была в здравом уме! — возмутилась я. — И нотариус это подтвердил!
— Послушай, — Николай шагнул ближе, нависая надо мной. — Мы можем решить это по-хорошему. Выставляешь недвижимость на продажу, делишь вырученные средства — половина тебе, половина Лидии, и, глядишь, семейный мир восстановлен. В противном случае…
— И если я решительно откажусь? — неожиданно для самой себя я произнесла эти слова с такой твёрдостью, что удивилась. Внутри словно проснулась незнакомая мне сила — не страх или обида, а какое-то новое, почти опьяняющее чувство собственной правоты и решимости отстаивать её до конца.
— Тогда, увы, нам придётся действовать через суд, — Николай соединил кончики пальцев в характерном жесте, напоминающем телесериальных злодеев. — Наша юридическая команда подготовила заявление об аннулировании завещания. У нас есть основания полагать, что документ подписан вашей матерью в период снижения умственных способностей. Несколько человек уже согласились подтвердить, что в последние месяцы жизни Анна Петровна регулярно теряла нить разговора, забывала важные детали и сама признавалась в ухудшении памяти.
— Какая низость и клевета! — воздух застрял в груди от накатившего негодования. — Вам прекрасно известно, что с маминой памятью всё было в полном порядке до самого конца! Как у вас язык поворачивается такое говорить?!
— Доказывай потом, — он пожал плечами. — А пока суд да дело, квартиру арестуют. Тебе это надо? Нам — нет. Но если придётся…
Он не закончил фразу, но угроза повисла в воздухе.
— Вон из моего дома, — я указала на дверь. Голос дрожал, но звучал твёрдо. — Немедленно уходи!
— Подумай хорошенько, Валя, — Николай направился к выходу. — Даю тебе неделю. Потом мы начинаем действовать.
Когда за ним захлопнулась дверь, я опустилась на пол прямо в прихожей и обхватила колени руками. Меня трясло. От страха, от обиды, от ярости. Как они могут? Как могут так поступать? Угрожать судом, выдумывать небылицы про мамино здоровье… И всё из-за чего? Из-за денег?
Той ночью я не сомкнула глаз. Мысли крутились по кругу. Может, правда продать? Отдать половину и закончить этот кошмар? Но предать мамину последнюю волю… И уступить шантажу…
Под утро я приняла решение. Достала телефон и написала сообщение: «Приезжайте в воскресенье в два часа. Вся семья. Я всё решила».
Воскресенье выдалось солнечным. Я нервничала, но странным образом чувствовала и облегчение. Впервые за долгое время я точно знала, что делать.
Ровно в два часа раздался звонок. На пороге стояли Лидия, Николай и Артём. Лида выглядела торжествующей, Николай — самодовольным, а племянник — просто скучающим.
— Проходите, — я посторонилась, пропуская их в квартиру.
— Я вижу, ты всё-таки одумалась, — Лидия прошла в гостиную, критически оглядывая интерьер. — Надеюсь, ты не испортила тут ничего.
Я промолчала. Дождалась, пока все рассядутся, и осталась стоять посреди комнаты.
— Я долго думала над вашим… предложением, — начала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — И приняла решение.
— Очень хорошо, — Николай покровительственно кивнул. — Мы можем помочь с оформлением документов на продажу.
— Я не буду продавать квартиру, — отчеканила я.
В комнате повисла тишина.
— Что значит — не будешь? — Лидия подалась вперёд. — Мы же договорились!
— Нет, — я покачала головой. — Мы ни о чём не договаривались. Вы предъявили ультиматум. А я его не принимаю.
— Тогда мы идём в суд, — Николай встал с дивана. — Мы предупреждали.
— Идите, — я пожала плечами. — Только учтите: у мамы было медицинское обследование за месяц до составления завещания. Полная диспансеризация. Все документы сохранились. Никаких признаков деменции или других когнитивных нарушений. Плюс свидетельства соседей, которые общались с ней ежедневно. Плюс видеозаписи с наших встреч — я часто снимала маму на телефон. Хотите посмотреть? Совершенно ясное сознание…
Николай и Лидия переглянулись. Их уверенность пошатнулась.
— Кроме того, — продолжила я, — если вы подадите в суд с заведомо ложными обвинениями, это уже статья. Клевета. А ещё я подам встречный иск за моральный ущерб. И за попытку мошенничества.
— Ты… ты не посмеешь! — Лидия вскочила. — Мы семья!
— Семья? — я горько рассмеялась. — Какая же мы семья, Лида? Ты перестала со мной разговаривать в ту же секунду, когда узнала про завещание. Ты распространяла обо мне слухи. Ты настроила против меня всех родственников. А теперь твой муж приходит угрожать мне судом… Это семья?
— Не переводи стрелки! — закричала сестра. — Ты украла моё наследство!
— Я ничего не крала, — я удивилась своему спокойствию. — Мама сама решила, кому что оставить. Её право. И знаешь, почему она так решила? Потому что за последние десять лет её жизни ты появлялась в этой квартире ровно семнадцать раз. Я считала. Семнадцать! В основном по праздникам, на пару часов. А потом спешила уехать, потому что у тебя всегда были дела поважнее.
— У меня семья! — в который раз повторила Лидия. — Дети, муж, работа!
— У мамы тоже была семья, — я посмотрела ей прямо в глаза. — Две дочери. И одна из них находила время навещать её чаще, чем на Новый год и день рождения.
— Да как ты смеешь! — Лидия замахнулась, но Николай перехватил её руку.
— Я долго винила себя, — продолжила я. — Думала, может, и правда лучше всё продать. Но сейчас я точно знаю — нет. Это мамин выбор. Она имела полное право решать, кому что оставить. И если она выбрала меня… что ж, значит, были причины.
— Пойдём отсюда, — Николай потянул жену к выходу. — Она всё решила. И мы тоже всё решили.
Артём, молча наблюдавший за сценой, встал и пошёл за родителями.
— Мы больше не семья, — бросила Лидия от двери. — Забудь, что у тебя есть сестра!
И они ушли, громко хлопнув дверью.
Я опустилась на диван, чувствуя странную лёгкость. Будто огромный камень, давивший на плечи, вдруг исчез. Конечно, было больно. Конечно, было страшно остаться совсем одной, без семьи. Но больнее и страшнее был постоянный груз вины, навязанный мне людьми, которые сами никогда не чувствовали себя виноватыми.
В тот вечер я впервые за долгое время заварила чай в мамином любимом чайнике, села у окна и просто смотрела, как садится солнце. Я была дома. В моём доме. И это было правильно.
Прошло полгода. Я сделала ремонт в квартире — не кардинальный, но освежила стены, заменила старую сантехнику, купила новый диван. Мамины вещи частично раздала в благотворительные фонды, частично сохранила — те, с которыми были связаны особенные воспоминания.
Однажды ко мне на работу пришла молодая студентка — Рита, девятнадцать лет, из провинции, учится на заочном. С большими испуганными глазами и чемоданом в руках.
— Валентина Сергеевна, можно с вами поговорить? — спросила она после занятий, нервно теребя ремешок сумки.
— Конечно, Рита. Что-то случилось?
— Меня из общежития выселяют, — её глаза наполнились слезами. — Там какой-то ремонт срочный, всех расселяют. Кто-то к родственникам уехал, кто-то на съёмную… А мне некуда. Денег на квартиру нет, родители в деревне, еле сводят концы с концами…
Я смотрела на эту девочку, и сердце у меня сжималось. Такая юная, такая потерянная. И тут меня осенило.
— А на какой срок ремонт?
— Говорят, месяца на два, но вы же знаете, как это бывает, — Рита горько усмехнулась. — Начнут, а потом деньги кончатся, и будет всё стоять год…
Я немного помолчала, принимая решение, а потом сказала:
— У меня есть свободная комната. Если хочешь, можешь пожить у меня, пока не решится вопрос с общежитием.
Рита посмотрела на меня с недоверием:
— Вы… вы серьёзно? Вы меня к себе пустите?
— Серьёзно, — кивнула я. — Мне одной в двушке слишком просторно. И, честно говоря, немного одиноко.
Так Рита оказалась в моей квартире. Сначала она стеснялась, старалась быть незаметной, всё время спрашивала разрешения. Но постепенно освоилась. Оказалось, что она прекрасно готовит — научилась у бабушки. По вечерам мы часто сидели на кухне, пили чай и говорили обо всём на свете: об учёбе, о книгах, о будущем. Рита мечтала стать журналисткой, писала заметки для студенческой газеты.
Через два месяца ремонт в общежитии так и не закончился. Рита робко спросила, может ли она остаться ещё. Я, к своему удивлению, обрадовалась. Мне нравилось её присутствие, её молодая энергия, её искренний интерес к жизни. С ней в квартире стало уютнее. Живее.
— Конечно, оставайся, — сказала я. — На сколько нужно.
Прошло ещё три месяца. Однажды вечером мы готовили ужин вместе — я резала овощи, а Рита колдовала над соусом — и она вдруг замерла с ложкой в руке.
— Валентина Сергеевна, — начала она неуверенно, — можно вас спросить кое о чём?
— Спрашивай, конечно, — я улыбнулась.
— Почему вы меня приютили? — она смотрела серьёзно, без улыбки. — Вы же меня совсем не знали. Я могла оказаться кем угодно. Воровкой, наркоманкой… Почему вы так рискнули?
Я задумалась. Почему? Из жалости? Из одиночества? Или что-то другое?
— Знаешь, — медленно сказала я, — иногда жизнь бывает очень несправедливой. И когда ты оказываешься один на один с этой несправедливостью, очень важно, чтобы кто-то протянул тебе руку. Не из жалости, а просто потому, что мы все — люди. И должны помогать друг другу.
Рита молчала, ожидая продолжения.
— Когда я смотрела на тебя тогда, в колледже, я вдруг ясно поняла: если я сейчас не помогу, то буду потом жалеть. А если помогу… если помогу, то, может быть, сделаю мир чуточку лучше. Хотя бы для одного человека.
— Спасибо, — тихо сказала Рита. — Вы не представляете, что для меня это значит…
И я поняла, что эта девочка стала для меня не просто квартиранткой. Она стала другом. Почти дочерью, которой у меня никогда не было.
Так и повелось — Рита осталась жить у меня на постоянной основе. Вскоре она нашла подработку в местной газете и настояла, что будет платить за комнату — совсем немного, но ей было важно вносить свой вклад. Я согласилась, хотя деньги мне были не нужны. Для неё это был вопрос самоуважения.
Год спустя после маминой смерти я получила странное сообщение от Артёма. «Тётя Валя, можно с тобой встретиться? Только мама не должна знать».
Я растерялась. Мы не общались весь этот год — ни звонков, ни сообщений. А теперь Артём хочет встречи? Тайно от матери?
«Конечно, — написала я в ответ. — Когда и где?»
Мы встретились в кафе недалеко от его школы. Артём вырос, повзрослел, стал ещё больше похож на Лидию — те же упрямые глаза, тот же подбородок.
— Спасибо, что пришла, — серьёзно сказал он, устраиваясь напротив меня. — Я не знал, согласишься ли ты. После всего…
— Ты мой племянник, — я улыбнулась. — Конечно, я приду, если ты позовёшь.
Артём заказал кофе, хотя явно не был ещё его любителем — морщился при каждом глотке.
— Я хотел извиниться, — выпалил он вдруг. — За то, что не писал. За то, что поверил… всему, что говорили.
Я не знала, что ответить. Просто ждала, что он скажет дальше.
— Я тогда не понимал, — продолжил он. — Мне было четырнадцать, я верил родителям. А потом… потом я случайно нашёл телефон бабушки. Старый, в ящике. И там были ваши переписки. И фотографии. И видео. Я всё просмотрел.
Он сделал глубокий вдох.
— И я понял, что ты правда была с ней всё время. Звонила каждый день. Спрашивала о здоровье, о настроении. А мама… мама правда звонила только по праздникам. И я вдруг вспомнил, что бабушка всегда только о тебе и рассказывала, когда мы приезжали. «Валечка то, Валечка это». А мама злилась.
— Артём, — я осторожно коснулась его руки. — Твоя мама любила бабушку. По-своему.
— Может быть, — он опустил голову. — Но она врала мне о тебе. Говорила, что ты специально настраивала бабушку против нас. Что ты заставила её переписать завещание.
— И что ты теперь думаешь? — спросила я тихо.
— Я думаю, что ты просто была рядом, — он пожал плечами. — Ты навещала её, а мы — нет. Ты помогала ей, а мы… мы были заняты. И это нечестно — обвинять тебя за то, что ты делала то, что должны были делать мы все.
Я почувствовала, как защипало в глазах.
— Спасибо, Артём, — еле выговорила я. — Это много для меня значит.
— Я хочу с тобой общаться, — решительно сказал он. — Ты моя тётя. Единственная. И я не собираюсь терять ещё одного человека из-за этой глупой ссоры.
Мы договорились встречаться тайно. Артём приходил ко мне в гости, познакомился с Ритой, они быстро нашли общий язык. Рита помогала ему с сочинениями, а он обучал её премудростям компьютерных игр. Иногда мы втроём ходили в кино или в парк. Это были прекрасные, светлые моменты.
Примерно через полтора года после нашей ссоры с Лидией мне позвонила баба Зина. Голос у неё был встревоженный:
— Валечка, тут такое дело… Лидия твоя во дворе стоит. Уже час, наверное. Ходит туда-сюда. Вроде как к тебе идти собирается, но никак не решится.
— Лида? — я не поверила своим ушам. — Вы уверены?
— Обижаешь, старую, — фыркнула баба Зина. — Я её с детства знаю. Это она. Только какая-то потерянная. Может, случилось что?
Я сразу вспомнила Артёма. Неужели узнала о наших встречах? Сердце заколотилось.
— Спасибо, баба Зина. Я сейчас спущусь.
Я быстро оделась и выбежала из квартиры. Во дворе, на скамейке, действительно сидела Лидия. Похудевшая, с новой стрижкой, но всё такая же — гордая осанка, упрямый взгляд.
— Привет, — сказала я, подходя ближе.
Она вздрогнула и подняла глаза.
— Привет, — ответила она хрипло. — Я… я не знала, дома ты или нет.
— Дома, — кивнула я. — Поднимемся?
Лидия замешкалась, но потом решительно встала:
— Да, пожалуй.
Мы поднялись в квартиру молча. В лифте Лидия нервно теребила ремешок сумки — совсем как Рита в нашу первую встречу.
— Чай, кофе? — спросила я, когда мы вошли. — Или что-нибудь покрепче?
— Чай, — она опустилась на стул у окна — тот самый, с которого открывался лучший вид на двор.
Я заварила чай и поставила перед ней чашку. Она обхватила её руками, будто согреваясь.
— Как ты? — спросила я, садясь напротив.
— Николай ушёл, — сказала она вместо ответа. — К своей секретарше. Два месяца назад. Забрал половину вещей и машину.
Я вздохнула:
— Мне жаль.
— Правда? — она посмотрела мне в глаза. — Тебе правда жаль?
— Конечно, — я не отвела взгляд. — Ты моя сестра. Мне больно, когда тебе больно.
Лидия горько усмехнулась:
— После всего, что я наговорила? После всех этих месяцев?
— Семья остаётся семьёй, — я пожала плечами. — Даже когда мы не разговариваем.
— Почему ты такая? — в её голосе прозвучала странная смесь раздражения и восхищения. — Всегда была такой… правильной. Понимающей. Мама тебя за это любила. Больше, чем меня.
— Неправда, — я покачала головой. — Мама любила нас обеих. Просто по-разному.
— Но квартиру оставила тебе, — это прозвучало без прежней злости. Скорее как констатация факта.
— Да, — согласилась я. — Потому что она знала, что у тебя есть своя. И муж. И стабильность.
— Стабильность, — Лидия невесело рассмеялась. — Как видишь, не очень-то она стабильная.
Мы помолчали. Потом Лидия заговорила снова:
— Я говорила с Артёмом. Он сказал, что вы видитесь.
У меня перехватило дыхание:
— Да. Я надеюсь, ты не против?
— Я должна была быть против, — она смотрела в окно, избегая моего взгляда. — Но знаешь… я рада. Ему нужна семья. Особенно сейчас, когда мы с Николаем…
Её голос дрогнул, и она замолчала.
— Артём тоже сказал, что нашёл мамин телефон, — продолжила она через некоторое время. — Показал мне фотографии. Видео. Ваши переписки.
Я молчала, давая ей возможность высказаться.
— И я поняла, что была не права, — тихо сказала Лидия. — Все эти обвинения… Я просто была раздражена. Обижена. Мне казалось, мама всегда любила тебя больше. А теперь ещё и квартиру тебе оставила. Это было… как последнее подтверждение. Что ты — любимая дочь, а я — так, на втором плане.
— Лида, — я протянула руку и коснулась её плеча. — Ты сама это придумала. Мама гордилась тобой. Твоей карьерой, твоей семьёй. Она просто… просто хотела позаботиться обо мне. Потому что я одна.
— А ты теперь не одна, — внезапно сказала Лидия. — Артём рассказал про твою… квартирантку. Риту, кажется?
— Да, — я кивнула. — Она хорошая девочка. Живёт со мной уже почти год.
— И как вы? Ладите?
— Более чем, — я улыбнулась. — Она мне как дочь стала.
Лидия наконец посмотрела на меня:
— Валя… я хочу извиниться. За всё. За то, что наговорила. За то, что настроила против тебя родню. За то, что запрещала Артёму с тобой видеться. Я была неправа. И я… я скучаю по тебе. По нашей семье.
Она вдруг расплакалась — совсем как в детстве, когда ревела из-за разбитой коленки или потерянной игрушки. Я обняла её, и она уткнулась лицом мне в плечо.
— Всё хорошо, — шептала я, гладя её по голове. — Всё будет хорошо.
Мы проговорили до поздней ночи. О маме, о детстве, о жизни, о мечтах. О прошлом и о будущем. Когда прощались, Лидия вдруг сказала:
— Знаешь, я думаю, мама всё правильно сделала. Эта квартира… она должна быть твоей. Ты её заслужила.
Время шло. Рита закончила колледж и поступила в университет. Теперь она работала в настоящей газете — пусть пока только корректором, но ей нравилось. Артём поступил в технический вуз, часто забегал к нам по выходным. А мы с Лидией… мы снова стали общаться. Не так близко, как в детстве, но тепло и искренне.
Однажды вечером мы сидели с Ритой на кухне. Она рассказывала о своей первой серьёзной статье, которую ей поручили написать, а я слушала и думала о том, как изменилась моя жизнь за эти два года.
— О чём задумалась? — спросила Рита, заметив мой взгляд.
— О жизни, — я улыбнулась. — О том, как странно всё складывается. Знаешь, эта квартира когда-то чуть не разрушила мою семью. А теперь… теперь она стала новым домом. Для меня. Для тебя. Местом, где всегда рады Артёму и Лидии. Я думаю, мама была бы счастлива видеть это.
— Она наверняка видит, — серьёзно сказала Рита. — И радуется. Потому что её мечта сбылась — её дочь счастлива в этом доме.
Я посмотрела в окно, на звёздное небо. Мне показалось, что одна из звёздочек подмигнула мне.
— Да, — прошептала я. — Я действительно счастлива.
И это была чистая правда.
Когда-то давно квартира стала яблоком раздора, причиной, по которой родные перестали быть родными. Но теперь, спустя время, она превратилась в то, чем всегда хотела её видеть мама — в тёплый дом, полный любви, где есть место для каждого, кто готов эту любовь принять и отдать.
А это — самое главное наследство, которое только можно получить.
