— Ну, не обижайся, Алин, — Валентина Ивановна поставила миску с маринованными огурцами прямо на стеклянный журнальный столик. — Это не упрёк, это совет по-женски. Ты же понимаешь, ты теперь в семье. А в семье всё должно быть общее. Земля — особенно.
— Земля у меня в наследстве, Валентина Ивановна, — спокойно, но с нажимом ответила Алина, даже не подняв глаз от ноутбука. — А у семьи есть своя квартира. Трёхкомнатная. С кондиционером и кладовкой. Всё, как вы хотели.
— Квартира — это для зимы. А летом надо на воздух. Надо руками в землю. Для здоровья, — Валентина Ивановна уже не сидела, она прямо физически нависала над Алиной. — Ты вот думаешь, газон — это красиво? А картошка вкуснее будет. Своё, родное. А уж как внуки обрадуются, когда ты им грядочки выделишь…
Алина откинулась на спинку стула и тихо вздохнула.
— Внуки? Валентина Ивановна, вы на мужа моего посмотрите. Он вчера вино из бумажного стаканчика пил, потому что бокалы «слишком пафосные». Какие внуки? Он сам ребёнок.
— Да ты всё на Игоря напраслину наводишь! — всплеснула руками свекровь. — Он тебе, между прочим, эту дачу от бабки твоей спас. Ясно тебе говорю. А то б ты до сих пор с ней в суде за межу воевала!
— Он забор поменять пообещал два года назад. Всё спасает. Только непонятно, кого от чего, — Алина встала, закрыла ноутбук и пошла на кухню.
Кухня, пусть и тесная, была её убежищем. Здесь всё было сделано под неё: индукционная плита, кофемашина, вытяжка, которая не гудит, а шепчет. Даже мусорное ведро с датчиком. Валентина Ивановна это ведро ненавидела, считая его «бесовской шкатулкой», и принципиально не пользовалась. Она клала картофельные очистки на край раковины.
— Вон у Ольги моей, — с порога продолжила свекровь, явно не собираясь уходить, — муж сам себе будку собрал. Подвал вырыл, яблони посадил, теплицу сварганил. А ты? Всё по кафе да по ламинатам.
— У Ольги вашей муж бухает и живёт в этом подвале. Не надо мне такое счастье.
— Бухает? Зато мужик. В доме дело знает! А не эти ваши «дизайнеры интерьеров». Кружочки рисуют и кофе пьют. А потом: «Мама, подвинься, я дизайнер».
— Всё. Ясно. У вас с дачей свои планы. Скажите честно, вы её хотите себе?
— Ну как себе… Не себе, а нам. Семье. Там сарай хороший. Игорь бы гараж сделал. Я бы засолки все перенесла. А ты бы к нам по выходным. К шашлычкам. Как нормальные люди.
— Прекрасно. Только вы забыли, что я здесь живу.
— Ну, это ж пока. Пока ты не передумаешь. А ты, Алинушка, подумаешь. Жизнь длинная.
Алина стояла у плиты, будто и правда готовилась к чему-то. Только вместо сковородки — беззвучный гнев, а вместо ингредиентов — мысли, одна ядовитее другой.
Жизнь длинная. Спасибо, Валентина Ивановна. Подождите немного. Укорочу вам её — метафорически, конечно.
Они приехали на дачу в начале июня. Точнее, Игорь пригнал маму сам, без спроса. Сказал:
— Она немного посидит, оклемается. У неё давление. В квартире душно, а тут свежо. Это же не навсегда.
— Угу. Игрек, а у нас сколько комнат, ты не помнишь?
— Ну ты чего, Алин…
— А ты чего. В смысле — «немного посидит»? Она чем болеет — ковшом или тяпкой?
Игорь, как всегда, ушёл от прямого ответа. Сказал, что мама «одна не справляется», но добавил, что она «вообще-то и родила его одна». Эта фраза Алинины уши царапала до сих пор. Как будто долг по рождению сына автоматически включает в себя дачу, стиралку и право рыться в её бельевом шкафу.
— Ты на неё не злись, — бормотал Игорь позже, когда Алина в гневе вышвырнула из спальни свекровину кастрюлю с лапшой. — Она просто не понимает. Она думает, что помогает.
— Я тоже думаю. И знаешь что? Мне кажется, что кастрюля с лапшой на моём дизайнерском комоде — это уже помощь в морг. Эстетический летальный исход.
Он рассмеялся. Она не смеялась. Это был смех в одиночку.
На третий день пребывания Валентины Ивановны, когда Алина проснулась от металлического лязга под окнами, всё стало окончательно ясно. Она выглянула в окно — и застыла.
Внизу на коленях сидела свекровь и копалась в газоне. Прямо посреди лужайки торчал старый алюминиевый совок, и уже были выдраны аккуратные полосы дерна.
Алина вылетела на крыльцо босиком.
— Вы что делаете?
— А ты что, не видишь? Разметку под грядки! Тут у тебя лучшее место. Солнце, ветрено, всё как надо.
— Это газон! Я его выравнивала полгода!
— А теперь ты будешь есть свои помидорчики. Натуральные. Без этих ваших нитратов.
— Валентина Ивановна, вы что, с ума сошли?!
— Не ори, люди спят! Ты молодуха, вот и ори себе. А я старая, мне надо дело делать.
Алина молча зашла в дом, взяла шланг и повернула воду на полную мощность. Лужайка мгновенно превратилась в болото. Валентина Ивановна завизжала:
— Сдурела?! Я ж простужусь!
— Надеюсь, вместе с совком, — сквозь зубы ответила Алина.
Она вернулась в дом, трясущимися руками достала из шкафа валерьянку. Игорь её, конечно же, не защитил. Сказал:
— Ну ты зря. Мама же старается. Она от души.
— Она от души по твоей голове совком ударит. Только ты и этого не заметишь. Потому что у тебя, Игорь, нет головы. Там только пульт и «ну не ругайтесь».
— Не драматизируй. Мы же семья.
Алина только хмыкнула. Слово «семья» в этом доме звучало как диагноз.
А завтра, — решила она, — я поставлю скрытую камеру. Посмотрим, что они будут делать, когда думают, что я не слышу.
И не прогадала.
— Я правильно слышала? — Алина стояла босиком в проеме террасы, с телефоном в одной руке и кружкой в другой. Голос — спокойный, как у нотариуса на приёме. Но губы сжаты в тонкую нитку, а взгляд — ледяной. — Или у меня уже галлюцинации от укропа?
На скамейке под сиренью сидели Игорь и его сестра Ольга. Свекровь, как хозяйка театра, восседала на пластиковой табуретке у грядки. Перед ней — рассада, пластиковые бутылки с дырочками в крышке и полный мешок гранул удобрения.
— Алина, ты чего… — Игорь поднялся, потянулся к ней, как к капризному ребенку. — Мы тут просто обсуждаем… ну… лето. Мама говорит, что можно бы и посадить пару грядок морковки, а?
— Просто. Обсуждаете. Лето. — Алина не подняла бровь, она просто смотрела. Как хирург на подозрительный нарост. — Слушай, ты, инженер. Я сейчас не поняла: ты кто здесь? Гость, муж или посредник между мамой и моей частной собственностью?
Ольга прыснула в кулак. Валентина Ивановна натянула фартук на коленки, будто собиралась на поле боя.
— Алина, ну что ты заводишься. Земля — она же должна работать. А у тебя… трава. Газон, тьфу. Хоть баранов заводи, чтобы не зря постригался.
— Если заведу, они будут умнее, чем некоторые из присутствующих. — Алина сделала глоток. — И молчаливее.
Игорь снова сел. Рядом с ним опустились плечи. Он знал, что запах войны в воздухе — это не костёр из сосновых веток. Это его жена.
— Ладно, Алиночка. Давай по-хорошему. Ты же всегда говоришь, что семья важнее всего. Вот и будь добрее. У мамы здоровье уже не то, ей бы на воздухе покопаться. Для души. Да и продукты свои. Без химии. Сейчас времена какие…
— Стоп. — Алина подняла руку. — Ты это вслух сейчас сказал? Продукты? Для души? Валентина Ивановна, вы правда считаете, что огурцы с шести соток укрепят ваши кости больше, чем уважение к чужой собственности?
— Ой, опять началось. — Свекровь встала, отряхнула фартук. — Ты всегда так: всё тебе не так. Слово скажи — обижается. И вообще, Игорь, я не понимаю, почему вы не можете оформить дом на тебя. По-человечески. Ты же её муж.
— Оформить? — Алина медленно поставила кружку. Громко. Чтобы дерево под ней скрипнуло. — Оформить. На него? Вы это серьёзно обсуждаете?
Ольга поджала губы, шепнула что-то брату. Алина слышала: «Раз уж он там всё построил…»
— Построил?! Он?! Что он тут построил, Ольга? Кроме каркасной бани, которую вы вдвоём сложили за два выходных, наплевав на проект и здравый смысл?
— Да не ори, Алин. — Игорь встал. В нём закипало. — Ты ведёшь себя, как собственница! Как будто тебе тут всё по наследству досталось!
— Так и есть, — прошипела она. — По завещанию. На меня. От моей бабушки. Не от вашей прародительницы с тяпкой.
— Вот в этом ты вся. Эгоистка. Только о себе и думаешь. А мы — что? Моя мать тебе чужая, значит?
Алина подошла ближе. Смотрела в глаза. Тихо. С почти сочувствием:
— Ты знаешь, Игорь… а, может, и чужая. Честно? После всего, что она за эти три дня наговорила — совсем не чувствую родства.
— Потому что ты не хочешь принять. Не хочешь быть частью семьи!
— А мне и не предлагали, Игорь. Мне с порога заявили: «А зачем вы тут всё закатали в плитку, это же не по-нашему». Это предложение руки и сердца? Или партнёрство в колхозе?
Ольга встала. Бодро. С деловым выражением лица:
— Ладно, давайте по фактам. Бабушка завещала дом Алине — окей. Но земля, по кадастру, идёт с правом пользования до 2060 года. А это значит…
— Что значит? — Алина повернулась. — Что вы нашли юриста?
— Нашли. — Валентина Ивановна кивнула. — И скажу тебе: если ты и дальше будешь так себя вести, мы подадим иск на перераспределение. По суду. По семейным нуждам. Там есть прецеденты. Ты не одна в мире живёшь.
— Ах вот как. — Алина кивнула, как будто запомнила пункт из устава. — Значит, вы втроём обсуждали, как отжать мою дачу, пока я сплю? За моей спиной?
Игорь опустил глаза.
— А что ты хотела? — прошептал он. — Ты же всё время «моё», «мне», «я сама». А мы с мамой… мы просто хотим, чтоб было по-семейному. Вместе. На земле. Как у людей.
— Как у людей? — Алина рассмеялась. Глухо, с обидой. — У людей не отнимают то, что им дорого. У людей сначала спрашивают. А потом уже суют нос в документы.
Она развернулась и пошла к дому. Босиком. По плитке. Медленно, как под прицелом.
Валентина Ивановна сплюнула на землю. Ольга хмыкнула и достала телефон.
— Я говорила, что она не справится с такой собственностью, — буркнула свекровь. — Трава у неё. Место для отдыха. Всё ей в ущерб.
— Может, она с ума сошла, — добавила Ольга. — Ты слышала, как она сказала: «Вы втроём». Прямо как из триллера. Сектанты на завещании.
Игорь смотрел на дверь. Закрытую. Слышно было, как изнутри поворачивается ключ.
— Я… я не хотел так, — пробормотал он. — Я просто думал, мы всё обсудим. Вместе.
— Вот и обсудили, — вздохнула мать. — Теперь, сынок, только через суд. Или через брачный контракт. Смотри не упусти.
Дом молчал, как обиженный ребёнок. Снаружи ветер гонял по плитке упавшие лепестки сирени, а внутри стояла тишина — звонкая, тревожная. Алина сидела у окна, босая, в той же футболке, в которой вышла утром. Перед ней на столе — телефон, ноутбук и старое бабушкино завещание. С мокрым пятном от кружки.
Со двора снова послышались шаги. Щёлкнул замок, дёрнули дверь. Заперто.
— Алиииин, ну что ты, как ребёнок, ей-богу! — голос Игоря был вежлив, но усталый. — Открой, поговорим. Мы всё обсудим. По-человечески!
— По-человечески ты уже всё обсудил. С мамой. С Ольгой. С юристом. А теперь иди… ну ты понял куда. — Алина не кричала. Просто говорила в пространство. У неё больше не было сил. Не осталось желания быть вежливой.
— Ты ведёшь себя, как истеричка! — вдруг рявкнул он. — Я что, враг тебе? Это наш общий дом, Алин!
— Нет, Игорь. Это мой дом. И я в нём — хозяйка. А ты — временный жилец, по доброте душевной. Срок аренды истёк, как и моё терпение.
Он вздохнул, что-то зашипел себе под нос и отошёл. Через полчаса она услышала, как хлопнула калитка.
Алина поднялась. Медленно, без суеты. Как будто репетировала это десятки раз. Открыла ноутбук. Папка «Дача». Там — фотографии, сканы, копии писем бабушки, документы. Всё по полочкам.
Открыла документ с заголовком «Заявление». Она писала его ночью. От руки. Теперь набирала, как диктовала себе: «В связи с утратой доверия, прошу аннулировать временную регистрацию гражданина Ганина И.А. по адресу…»
На следующее утро он вернулся. Снова с мамой. Без предупреждения.
— Что за бред, Алина? — Он тряс бумагой, будто та могла заговорить. — Это ты, что ли, уже заявление отправила? Без разговора?!
— Разговор был. Вчера. Ты выбрал сторону. Теперь — живи с этим.
— Да ты с ума сошла! Мы семья! Ты реально думаешь, что суд примет твою сторону? Что я просто уйду?
— А ты не понял? Я не жду суда. Я жду, когда ты соберёшь свои вещи. Пока по-хорошему.
Валентина Ивановна зашла следом, без приглашения, как к себе на кухню. И тут же начала:
— Слушай, ты перегибаешь. Это не по-женски. Уймись, пока не поздно. Ты же сама виновата, что от нас закрылась. Мы хотели как лучше…
— Вы хотели землю. — Алина спокойно достала папку. Показала кадастровую выписку. — Вот тут написано: «индивидуальное пользование». Без доступа для родственников, соседей, инициативных аграриев.
— Ты злая, Алина. Игорь терпел, я терпела, Ольга даже привозила тебе свои огурцы — помнишь? — Валентина Ивановна швырнула фартук на пол. — Но ты всё портишь. Всё! Тебе дали шанс — быть в семье. А ты…
— А я сказала «нет». — Алина подняла взгляд. — Я не покупала себе семью. Я покупала себе тишину. Пространство. Без скандалов, без поучений, без капусты на каждом свободном клочке земли. Я не обязана никому — ничего.
— Значит, ты выбираешь одиночество? — Игорь смотрел ей в глаза. Уже без злости. С почти жалостью. — Сама. Осознанно?
Она вздохнула. Подошла ближе. Почти шёпотом:
— Я выбираю — себя. Впервые. За много лет.
Он опустил глаза. Повернулся. Без слов пошёл в комнату. Через двадцать минут вышел с двумя сумками. Мать шла следом, громко дыша. Словно это они уходили в ссылку, а не возвращались в своё жильё.
— Ты всё ещё можешь передумать, — бросил Игорь в дверях. — Мы можем всё обсудить. Без крика. По любви.
— Нет, Игорь. Мы уже всё обсудили. И любви там не было.
— А что было?
— Удобство. Тебе — дом на лето. Маме — грядки. Мне — иллюзия, что я не одна. Но это всё закончилось.
Он кивнул. Без слов. Спустился по крыльцу.
Алина закрыла дверь. Медленно, как последнюю страницу. Потом подошла к чайнику, поставила воду. И — расплакалась.
Тихо, беззвучно. Не потому что жалко. А потому что больно — отрезать прошлое, даже если оно вросло в тебя как заноза.
Но всё же — правильно.
Через неделю пришло заказное письмо от Игоря. Просьба пересмотреть решение. Потом — от юриста: требование выделить ему долю. Потом — от Ольги: «Алин, ну ты правда вся такая гордая? Или просто боишься суда?»
Алина сложила письма в папку. Не открывая.
На террасе она поставила два шезлонга. Не для гостей. Для себя — один утром, один вечером. Газон — снова ровный. Ни одной грядки. Ни одной капусты. Только тишина, сирень, и звук воды из лейки.
Она купила садового гнома. Поставила у калитки. Назвала его Игорь.
Говорила с ним каждый вечер. Говорила вслух, по привычке.
А потом — перестала.
И наступила тишина. Настоящая.
