К утру субботы Елена решила, что если муж скажет ещё раз, что его мать «просто хочет помочь», она закопает его в корзине для белья, на которой он сидит, как клоун, и больше не встанет.
Алексей, между тем, как раз именно это и сказал.
— Она просто хочет помочь, Лена, — вздохнул он, массируя шею, как будто спор с женой был физическим трудом. — Ты ж сама жаловалась, что не успеваешь стирать…
— Я жаловалась тебе. Не ей. И знаешь, даже стиральная машина справляется лучше, чем твоя мама. Она хотя бы не спрашивает, почему у меня чёрные трусы, а не розовые.
Елена свернула халат на стуле, но мысленно — мужа в трубочку. И подожгла. Ольга Петровна, мать Алексея, вызывала у неё стойкую аллергию. Не такую, как на пыль или котов. А ту, где хочется рыдать в ванной и потом писать в «авито»: сдам мужа, живого, бестолкового, с приданым в виде мамы на проводе 24/7.
— Лена, ну хватит, — устало потёр лоб Алексей. — Она же не чужая… Это моя мать.
— А я? Я кто тогда? — Елена подошла ближе, скрестив руки на груди. — Временно проживающая? Или тебя устраивает жить на два фронта: тут любовь, а там мама с пельменями и ключами?
Он не ответил. И она поняла: ключами. Он всерьёз задумал дать Ольге Петровне ключи от их квартиры. Или уже дал.
— Подожди… — тихо сказала она, глядя ему в глаза. — Ты хочешь дать ей ключи?
— Она просто беспокоится! — рявкнул он вдруг, и сам испугался своей злости. — Боится, что нам тяжело. Что вдруг у вас что-то случится…
— У нас?.. — Елена хмыкнула и пошла на кухню. — Слушай, у нас всё начнётся как раз после того, как она получит ключи. Как только она вломится сюда в десять утра с пирогом и подружкой Зинаидой из соседнего подъезда. И с фразой: «А чего это у вас бельё не глаженое?»
Алексей молчал. Это была их вторая ссора за месяц на одну и ту же тему. Тему вторжения. Нет, даже не вторжения — оккупации. Ольга Петровна считала себя законной императрицей этой территории, а Лена — какой-то временной пассией сына, которую можно перетерпеть.
Когда в прошлый раз она пришла, чтобы «всего лишь помочь», Елена обнаружила, что её баночка с кремом стояла не на том месте, в ванной висело чужое полотенце, а на кухне стоял салатник с подписью «наша семейная реликвия». Реликвия была из «Магнита», но на женщину действовала магия собственного самовнушения.
— Знаешь, — сказала Елена, ставя чашку на стол, — если ты сделаешь дубликат ключей для неё, я уйду. Я серьёзно, Лёш. Я не собираюсь делить свою постель с твоей мамой. Даже если она будет спать на кухне.
— Никто не собирается… — начал он.
— Не продолжай, — перебила она. — Я взрослая женщина. Я хочу убирать, когда я хочу, стирать, когда я решу, и жить в квартире, где я не чувствую, что за мной следят, как за куклой Барби на подиуме. Мне не нужны её советы по варке бульона и, уж тем более, по жизни.
Он медленно встал и пошёл к двери. Взял куртку.
— Ты куда? — спросила она, удивлённо.
— На воздух. Передохнуть. Чтобы потом спокойно поговорить.
— Только не к маме, ладно? — крикнула она ему вслед. — А то боюсь, ты и ей дубликат ключей от себя сделаешь.
Дверь хлопнула. В тишине Елена налила себе кофе. Руки дрожали. Устала. От неё, от него, от этой бесконечной борьбы. Всё, чего она хотела — это спокойствия. И чтобы её жизнь не превращалась в шоу «Сын маминой подруги и его жена — кто выиграет?»
Прошёл день. Потом другой. Алексей стал тише. Уходил раньше, приходил позже. Елена начала подозревать, что он всё же сделал дубликат. Она не спрашивала — боялась услышать «да».
Но в среду, вернувшись домой после работы, она открыла дверь — и поняла, что её страхи были слишком скромны.
В прихожей стояла Зинаида Николаевна — та самая подруга свекрови, обнимая их пылесос, как родного. А Ольга Петровна в этот момент протирала зеркало в спальне.
— Ой! — воскликнула она, смахивая тряпку. — Леночка, а ты чего так рано?
— А ты чего ТАК поздно? — медленно произнесла Елена. — И как ты вообще сюда попала?
— А Лёша дал ключик. Ну, чтобы я могла помочь, пока вы на работе…
Пока вы на работе. Не спросил, не предупредил, а просто решил — и передал ключ. Елена медленно сняла шарф.
— Помочь… — сказала она тихо. — Значит, залезть в мою спальню, в мои шкафы, сменить постель, пригласить подругу, поюзать наш пылесос и, возможно, мою тушь — это теперь помощь?
— Да не кипятись ты так, — рассмеялась Зинаида. — Всё для вас стараемся!
— Ну, а теперь стараемся освободить квартиру, — прошептала Елена, чувствуя, как в груди поднимается волна злости, обиды, отчаяния. — А потом — освободим и брак.
Ольга Петровна замерла.
— Что ты сказала?
— То, что услышала. Вы обе — вон. А Лёше я сама всё скажу. Включая то, где он теперь будет жить.
Зинаида сдулось, как шарик. Ольга Петровна замешкалась.
— Леночка, да ты не понимаешь…
— Всё понимаю. Вы только дверь за собой закройте. Я всё же предпочитаю жить с замками, а не с сюрпризами.
Она стояла, пока те не вышли. Потом повернулась и — на автомате — заменила замок. Вызвала мастера. Купила новый. Установила.
Когда Алексей пришёл, ключ не подошёл.
— Лена? — постучал он в дверь. — Ты чего?
— Не тебе, Лёша, теперь сюда входить. Раз ты выбрал маму, пусть она тебе и комнату сдаёт.
— Ты шутишь?
— Не смешно, правда? — сказала она. — А ведь начиналось всё просто. С ключей…
Он стоял в подъезде. Глупый, растерянный. Как ребёнок, потерявшийся на вокзале. А Елена стояла по другую сторону двери — и впервые за долгое время чувствовала себя взрослой.
Алексей появился на следующее утро с цветами. Розы. Красные, как будто кровь его совести сама выбрала оттенок. Он стоял у двери, нажимал звонок — и выглядел так, как будто сам собирался в гроб ложиться. Только вместо крышки — шляпный пакет и букет из «Пятёрочки».
Дверь открылась через пару минут. Лену он встретил не гневной, не плачущей, не истеричной — а спокойной. Что хуже.
— Ага, ты, значит, всё-таки умеешь ходить пешком, — сказала она, облокотившись на косяк. — Без ключей и без указки из маминой сумочки.
— Лена, пожалуйста… — он протянул букет. — Я… я виноват. Я думал, ты передумаешь. Ну, остынешь. Это же всё — фигня…
Она взяла букет. Медленно. Поставила в ведро. Без воды.
— Вот и пусть постоят, как наш брак. Подсохнут, завянут, и будет красиво, но бесполезно.
Он молчал. Выловил глазами её взгляд. Там было много: и обида, и усталость, и какая-то новая, тихая злость. Та, что больше не орёт, а действует.
— Лен, я правда хотел как лучше. Мама просто волнуется. У неё никого нет, кроме меня…
— Кроме тебя, — перебила она. — А у меня, выходит, тоже никого. Но ты не волнуешься. Ты выбираешь. И уже выбрал.
— Я не выбирал! — вскинулся он, и тут же сбавил голос. — Это просто ключи. Ключи, Лена! Не любовница, не двойная жизнь, не предательство…
— Да? А знаешь, в чём разница между изменой и ключами? Измена — это когда в твою постель ложится другая женщина. А ключи — когда она туда просто заходит без стука.
Он опустил голову.
— Ладно. Хорошо. Я… я заберу у неё ключи.
— Уже поздно, Лёш. Поздно всё. Ты дал ей не ключ — ты дал ей право. А у меня ты это право забрал. Я тут, выходит, на птичьих правах. Пока маме не надоест, пока не решит, что я «годная». Пока ты между нами не стоишь, как швейцар.
Он шагнул к ней, взял за руку. Она не отдёрнула. Просто смотрела.
— Я не хотел тебя терять, — сказал он, тихо. — Я просто пытался удержать всех.
— Ты не клоун на арене, Лёш. Ты взрослый мужик. Надо не удерживать, а выбирать. А ты зажал меня между собой и мамой, как в междугороднем автобусе: ей удобно, а мне тошно.
Он замер. Молчал. А потом сказал:
— Я уйду. На время. Если надо. Просто… подумай. Хорошо?
Елена кивнула. Он пошёл к лифту. Когда дверь захлопнулась за ним, она выдохнула. Не плакала. Просто чувствовала, как оседает внутри что-то тяжёлое. Как бетон в фундаменте. Строится новая она.
На третий день одиночества она встретила его мать. У подъезда.
Ольга Петровна стояла с сумкой и пакетом в руках. В пакете торчал хвост пирога. Легендарного. Из тех, которые она «просто приносила».
— Леночка, — сказала она, с улыбкой, которая пыталась быть ласковой, но выглядела как спазм, — можно на пару слов?
— Лучше на одно, — ответила Елена. — Прощай.
— Ну ты чего? Я же от чистого сердца… Уборка, еда… Я ведь как родную тебя…
— Как родную — это вылезать из моей спальни по утрам с выражением лица, как будто ты всё сделала правильно, а я живу по ошибке?
Ольга Петровна вскинулась:
— Да ты неблагодарная! Я своему сыну всю жизнь отдала. А он с тобой стал чужим. Ты между нами встала. Я не позволю!
— А вы уже и не можете. Знаете почему? — Елена выпрямилась, глядя прямо. — Потому что вы зашли слишком далеко. Вы не просто дверь открыли. Вы влезли в мой шкаф, в мой распорядок, в мой брак. А теперь удивляетесь, что вас выставили.
— У тебя нет права выгонять моего сына! — закричала свекровь, хватаясь за сердце.
— А у вас не было права заходить, — спокойно ответила она. — Мы в расчёте.
Пирог остался в пакете, лежать на лавке. Как символ поражения — слоёное, жирное и ненужное. Лена прошла мимо. Лёгкая, как ветер. За спиной было прошлое. Впереди — неопределённость, но зато своя.
Через неделю Алексей снова позвонил. На этот раз — не чтобы вернуться.
— Я снял комнату, — сказал он. — Возле работы. Маме сказал, что с ней больше жить не буду. Никаких ключей. Никаких визитов.
— И что дальше?
— Не знаю. Просто… если захочешь — позвони. Или пришли. Я жду. Но только по твоим правилам.
— Поздно, Лёш, — сказала она. — Я уже живу по своим.
И выключила телефон.
Прошло три недели.
Удивительное дело — оказывается, одиночество не убивает. Оно даже отчасти приятно, если никто не разбрасывает носки по дому и не стирает твой бежевый бюстгальтер с полотенцем для лап собаки.
Елена начала дышать. Не глубоко, как на йоге, а нормально. Легко.
Сначала было странно: холодильник — почти пустой, но никто не бурчит. Тапки стоят как солдаты. Зеркало в ванной отражает только её, а не тень женщины, которая приходит по понедельникам и пятницам, чтобы «подсмотреть, не завелась ли моль в моральном облике невестки».
Ольга Петровна, к слову, звонила. Ровно дважды. Сначала просто дышала в трубку. Потом оставила сообщение:
— Леночка, ты, конечно, погорячилась. Но я на тебя не в обиде. Сын у тебя золотой. Просто не умеешь ты с ним обращаться.
На это сообщение Елена ответила примерно как на холодный суп: вылила и не вспоминала.
Алексей не звонил. Видимо, понял. Или притворился. Что, в общем, тоже форма понимания.
В пятницу, ближе к вечеру, в дверь позвонили.
Елена открыла с недоверием — ни курьера, ни ожиданий.
На пороге стояла женщина лет сорока, в дешёвой дублёнке, с накрашенными губами и чёрной папкой в руках.
— Здравствуйте. Вы — Елена Соловьёва?
— А если не я? — нахмурилась Лена, оценивая подругу судебного пристава.
— Вам повестка. От Ольги Петровны Соловьёвой.
Секунда. Две. Тишина. Потом смех. В голос. Такой, чтобы не закричать.
— Простите, вы сказали… повестка? Она на меня подаёт в суд?
— Да. О признании её права пользования жилым помещением. Как матери собственника.
Лена села. Прямо на пуфик. Тот самый, на котором когда-то сидела Ольга Петровна, натирая кремом пятки и рассказывая, что «в этой квартире никто, кроме неё, не умеет нормально готовить картошку».
— А собственник — кто? — спросила Лена, уже зная ответ.
— Алексей Владимирович Соловьёв. — Женщина полезла в бумаги. — Квартира оформлена на него.
— А вот это, — сказала Елена, — уже интересно.
Через два дня Елена встретилась с Алексеем. Он пришёл в кафе, с растерянным лицом. Как школьник на экзамен по математике, которого внезапно вызвали по литературе.
— Я не знал, что она подаст, — начал он с места в карьер. — Клянусь, я думал, она просто психует. Неужели подала?
— Уже принесла, — отрезала Лена. — Лично. С блеском в глазах. Как будто это не повестка, а приглашение на свадьбу.
Он схватился за голову.
— Ну ты же знаешь, она не в себе. Она думает, что имеет право, что я обязан… Я же всё равно ушёл. Я теперь вообще в другой реальности. Я тебе документы могу переписать. Я просто не думал, что это так…
— Стоп, — она подняла руку. — Переписать? А раньше ты думал о том, как ты всё оформляешь? Ты думал, когда делал вид, что эта квартира общая? Когда я платила половину ипотеки, Лёш?
— Это было… формально.
— Нет, Лёш. Формально — это когда ты женился, а по факту — остался сыном своей мамы.
Он опустил глаза. Пауза тянулась.
— Я исправлю, — тихо сказал он. — Я всё исправлю. Отпишу тебе долю. Пусть будет по-честному. И в суде скажу, что она тут жить не имеет права.
— Не надо. — Лена допила кофе. — Ничего не переписывай.
— Почему?
— Потому что я подаю встречный иск. О разделе. И о компенсации. Всё будет по закону. Не по совести, которой ты не включал, а по бумаге. Хватит жить в розовых мечтах. Ты хотел сидеть на двух стульях — сиди теперь в суде. Один. Я там без тебя справлюсь.
Он хотел что-то сказать. Но рот открыл — и закрыл. Ушёл. Медленно.
Суд был через два месяца. С холодом, с лужами, с залом, в котором пахло старым линолеумом и чужими судьбами.
Ольга Петровна пришла с адвокатом, в фиолетовом пиджаке и с кипой аргументов, что она «не просто свекровь, а хранитель семейного очага».
Алексей выглядел как застывшее извинение. Говорил тихо, подтверждал, что Лена платила ипотеку, что мама действительно заходила без разрешения, и что жильё принадлежит им обоим.
Судья слушал. Листал. Уточнял.
А потом вынес решение: отказать в праве пользования Ольге Петровне. Разделить квартиру пополам между Еленой и Алексеем. Суд учёл совместные выплаты и брак.
Лена улыбнулась. Чуть. Но это была первая настоящая улыбка за долгое время.
Когда она выходила из зала, Ольга Петровна прошипела:
— Ты ещё пожалеешь. Мужиков таких больше не делают.
— И слава богу, — ответила Лена, надевая пальто. — А то пришлось бы вторую повестку писать.
Через три недели Елена продала свою долю. Дороже, чем ожидала. Купила себе студию в новостройке. Там был один ключ. Один чайник. И один человек в отражении.
И этого было более чем достаточно.
