— Ты меня прости, конечно, Мария, но это ненормально — менять замки в квартире, где живёт твой муж, — Валентина Петровна сидела на краю дивана, сложив руки на коленях, как на приёме у терапевта, — и уж тем более без согласия семьи. А я, между прочим, — часть семьи. Или как ты там себе это представляешь?
— А я тебе не «ты», Валентина Петровна. Мы с вами не подруги, чай не на лавке у подъезда сидим, — Мария положила на стол ключ с зелёной пластиково́й меткой. — И если вы всё же хотите знать, как я себе это представляю, то — спокойно. Без внезапных набегов на нашу квартиру, без ваших попыток разобрать мой шкаф и без запаха вашего «Красной Москвы», которым провонял весь коридор. Мне нравится тишина. Мне нравится порядок. И мне нравится, когда мой дом — это мой дом. А не филиал вашей трёшки с Первомайской.
— Ты хамка. Самая настоящая хамка, — с этим Валентина Петровна поднялась, как будто у неё внутри включился режим «битва за сына». — Мой Лёша… Он бы никогда…
— Алексей. Его зовут Алексей. Не «Лёша». Он взрослый мужик, между прочим, ему тридцать семь. Не младенец в пелёнках. И он, если что, сам вчера одобрил замену замка. Он просто ещё не знает, что вы попытаетесь это превратить в семейную драму уровня Шекспира.
Мария наливала себе кофе. Точнее, делала вид, что наливает. Её руки дрожали, и кружка звенела о блюдце, но она не могла позволить себе слабость. Потому что знала: если Валентина Петровна увидит хоть одну трещину — она пролезет в неё вся. С тапками. С кастрюлей борща. С укором в голосе и, конечно, с фразой «а я просто хотела как лучше».
Вот уже четыре года Мария была замужем за Алексеем. И ровно столько же лет она жила под бомбёжкой — не ракетной, а моральной. Валентина Петровна сначала пыталась дружить, потом — воспитывать, потом — жаловаться на здоровье. Но на финальном этапе она просто начала вести себя как хозяйка. И всё бы ничего, но однажды Мария пришла домой, а её нижнее бельё висело сушиться на батарее… рядом с халатом свекрови. Который Мария в глаза не видела.
Да, она уже тогда всё поняла.
Запасной ключ. Где-то был чёртов запасной ключ.
Алексей, как и любой взрослый мужик, конечно, «не знал», «не помнил», «не думал». Классика жанра.
— Вы, простите, зачем вообще сегодня пришли? — Мария сделала глоток кофе. Он был как валериана, только без инструкции и с горечью.
— Я хотела убрать на кухне. Там вчера на плите была грязь, я увидела, когда приходила кормить кота.
— Кота. Кормить. А, да. Точно. Кота, которого у нас нет, но вы его, видимо, придумали, чтобы иметь повод сюда ходить. Вы гениальная женщина, Валентина Петровна. В следующий раз расскажите Алексею, что вы пришли к соседям, а тут, бац, и наше бельё не так развешено. Надо поправить.
Свекровь вздохнула. Глубоко. С надрывом, как будто на ней пахали с утра и вот только что отпустили с картофельного поля.
— Ты даже не представляешь, как мне больно от твоих слов, Мария. Я к вам со всей душой, а ты…
— Вы со всей душой, а я — со всем риелторским опытом. Я, между прочим, полтора года работала с женщинами, которые продавали квартиры после разводов. Знаете, что объединяет всех этих дам? Их всех довела свекровь. Вы прям как из учебника.
В этот момент дверь открылась. Алексей. Идеальный по времени, но абсолютно неподходящий по ситуации. Как курьер, который привёз суши на похороны.
— Ого. Добрый вечер, девочки. Что-то случилось?
Мария выдохнула. Алексей снял куртку, положил папку на тумбочку и, видимо, уже чувствовал, как воздух в квартире пропитан порохом и сарказмом.
— Случилось. У нас теперь новый замок. И Валентина Петровна считает это террором против пожилых. — Мария подошла к нему, почти вплотную. — Скажи, ты знал, что у неё был ключ?
— Ну… Она когда-то брала. Ещё когда я только въехал. Я думал, что он утерян. Я…
— Ты думал. Ты всегда всё думаешь. Удобно думать, не зная. Особенно когда мама устраивает обыски в ванной.
— Мария, ну пожалуйста, не начинай опять. Я только с работы.
— Да у нас здесь не опять. У нас здесь просто продолжение! Ты либо решаешь, кто твоя семья — я или твоя мама, либо мне, честно, легче жить в комнате на съёмной квартире, но без гостя в халате, который появляется без звонка и начинает переставлять чашки.
Валентина Петровна в этот момент театрально вскочила с дивана.
— Ах, вот как! Значит, я — гость! В квартире моего сына!
— Нет. В квартире, которую мы купили с Алексеем в браке. Поровну. По ипотеке. Которую платим вместе. Так что, если хотите — гость. Если не хотите — посторонняя. Выбирайте, Валентина Петровна.
Алексей молчал. Он выглядел как человек, который только что осознал: семейный ужин — это не всегда котлеты и телевизор. Иногда это фронт.
— Мне нужно подумать, — выдавил он наконец.
Мария прошла мимо него, не оборачиваясь.
— Думай. Только быстро. Пока я ещё здесь.
Она захлопнула за собой дверь в спальню. А Валентина Петровна так и осталась стоять посреди зала, слегка покачиваясь, как женщина, которую только что снесли с пьедестала. Потому что впервые за четыре года ей не дали слова. Её не перебили. Её просто… выключили.
На следующий день в квартире было необычно тихо. Не уютно-тихо, как когда дождь стучит по подоконнику, а как в морге — когда каждый шаг отдает в позвоночник. Алексей сидел на кухне в спортивках и старой футболке с пятном от соуса и делал вид, что работает. Но ноутбук давно погас, и он просто пялился в пустоту. Мария молча резала яблоки. Причём не себе. Себе она сегодня не хотела ничего. Хотелось только молчать.
— Ты чего не поехала в офис? — наконец решился он.
— А ты чего мне не звонил вчера ночью? — не глядя.
Он дернулся. Секундная пауза. Потом:
— Я думал, ты спишь.
— Ты всегда так думаешь. Что я сплю. Что я успокоюсь. Что всё как-нибудь само.
Она поставила тарелку с нарезанным яблоком на стол. Резко. Без церемоний.
— На. Ешь. Может, поможет начать думать, наконец. И говорить. В слух.
Он взял яблоко. Откусил. И тут же пожалел. Вкус — кислый, как их последние разговоры.
— Маш, ну я не хочу, чтобы вы с мамой ссорились. Я вас обеих люблю.
— Обеих. Великолепно. Обеих, Алексей. А жить ты с кем собрался? С обеими? Или вы будете по графику? Понедельник — мама, вторник — жена, среда — свободная касса?
Он закатил глаза. Плохо. Очень плохо. Он сам не знал, как всё так вышло. Ну правда — когда они только начинали с Марией, Валентина Петровна казалась вполне адекватной. Она даже борщ варила для них, привозила тёплые варежки, рассказывала истории из молодости. Потом — как подменили. И вроде он всё это видел, но не знал, как отгородиться. Он ждал. Что? Чуда?
Мария вдруг подошла вплотную.
— Смотри, как всё просто, Лёш. Вот смотри на меня, пожалуйста. Я скажу медленно, чтобы ты понял. Я. Не. Буду. Жить. С женщиной, которая считает меня конкуренткой. И которая с твоего молчаливого согласия делает из меня злодейку. Всё.
— Но она же не живёт с нами. Она просто заходит. Редко.
Мария усмехнулась. Горько.
— Ага. Как комар. Заходит редко. Но каждый раз — в самую больную точку. В моё бельё. В мой шкаф. В мою кухню. Знаешь, где я это почувствовала особенно остро? Когда она на Новый год переставила ёлку. Потому что «ей с дивана было неудобно смотреть». В этот момент я поняла — меня здесь просто нет. Есть ты. Есть она. И место, где я только гостья. Или уборщица. На выбор.
Алексей встал. Молчал. Молчал так, как умеют молчать только мужчины, у которых не хватает смелости сказать правду.
— Ты не понимаешь, Маш. Я её боюсь.
Она моргнула. Дважды.
— Прости, что?
— Я её реально боюсь. С детства. Она всегда всё решала. За меня, за папу, за всех. Я вырос как… приложение к её планам. Я не знаю, как сказать ей «нет». У меня не получается. Я даже когда ключ у неё оказался — не стал отбирать. Потому что думал: «А вдруг пригодится».
— Пригодится? — Мария выдохнула. — Ты вообще слышишь, что ты несёшь? Ты взрослый мужик, а живёшь по принципу «чтобы мама не расстроилась». А я тут при чём? Я тоже должна жить в страхе, что в любой момент в ванну войдёт посторонняя женщина с выражением лица «а я просто за солью»?
Он попытался обнять её. Инстинктивно. Потому что больше не знал, что делать. Но она отшатнулась.
— Не трогай меня. Я не в кино, чтобы в трудный момент герой сказал «ну извини», и всё стало как раньше.
Тарелка с яблоками осталась нетронутой.
Алексей вышел в коридор и позвонил. Стукнул пальцем по экрану, как по врагу. Секунду — гудки.
— Алло, мам. Нам надо поговорить.
Через два часа Валентина Петровна вошла в квартиру. Без ключа. Сухо, делово. На ней был её фирменный плащ цвета мокрого песка, с поясом, который уже лет пятнадцать как не завязывался.
— Ты звонил, Лёш?
Он сидел в зале. Рядом — Мария. Не трогали друг друга, но сидели рядом. Это уже было что-то.
— Мам, сядь. Поговорим.
— Что опять случилось? Она тебя опять настраивает против меня?
— Нет, мам. Никто никого не настраивает. Просто… ты не можешь приходить, когда хочешь. Понимаешь? Это не работает. Я взрослый. У нас с Машей — семья. Своя. Не твоя. И я прошу тебя это принять.
Она нахмурилась. Пыталась что-то сказать. Но он её перебил. Спокойно. Но чётко.
— Ты не будешь иметь ключ от этой квартиры. Никогда. Больше. Если тебе нужно прийти — позвони. И дождись согласия. Если я не отвечаю — значит, не могу. И это не повод устраивать допрос.
— Алексей, что ты такое говоришь… Я же твоя мать!
— Да. Ты — моя мать. Но я — не твой мальчик. Я муж. У меня своя жизнь. Ты в ней — важный человек. Но не управляющий. И не хозяин. Всё. Хватит. Я тебя люблю. Но так — нельзя.
Мария посмотрела на него. Впервые за много дней — без упрека. Даже с… уважением. Маленьким, еле заметным, но настоящим.
Валентина Петровна встала. Не хлопнула дверью. Не закричала. Просто… ушла. Вышла, как женщина, которая впервые в жизни поняла: её власть закончилась.
Мария молчала.
Алексей тоже молчал.
Но на этот раз — в этой тишине не было страха. В ней была передышка. Как после бури. Перед чем-то новым. Возможно, ещё более сложным. Но уже вместе.
Когда Мария вернулась домой с работы в пятницу вечером, в воздухе пахло… грушами и абсурдом. Груши — потому что Алексей зачем-то испёк пирог (или попытался — аромат был больше от сожжённого теста, чем от фруктов). Абсурд — потому что на кухне сидела Валентина Петровна.
За столом. С чашкой. В любимом халате. И с выражением лица, будто это она только что приехала с командировки, а Мария тут просто временно снимает комнату.
— Ты вернулась, наконец-то, — сказала она как будто с облегчением, даже чуть радостно. — Я тут пирог пробую. Немного подгорел, но он старался. У него талант, просто ты его не развиваешь.
Мария замерла.
— А кто тебя пустил? — спокойно, почти холодно.
— А я и не выходила. Алексей меня позвал. У нас, между прочим, разговор семейный.
Из спальни вышел Алексей. Глаза виноватые, руки в муке. Настоящая кулинарная измена.
— Мария, послушай. Мы с мамой просто… решили, что всё зашло слишком далеко. Она хочет извиниться.
— Извиниться? — Мария удивлённо рассмеялась. — Извиниться за что именно? За то, что лазила по моему шкафу? За то, что говорила, что у меня холодный взгляд? Или за то, что называла меня «неподходящей женщиной» за твоей спиной?
Валентина Петровна сложила руки на груди.
— Ну, я всё ещё считаю, что ты немного холодновата, Машенька. Но Алексей тебя любит, а я мать. Я должна быть рядом. Если бы моя свекровь в своё время хоть слово сказала, я бы… я бы на два года в Калугу уехала! Но я терпела. А ты не можешь?
Мария села. Не потому что устала, а чтобы не грохнуться от ярости.
— У вас был другой век, Валентина Петровна. Тогда ещё и муж имел право по уставу пороть жену. Давайте мы без исторических экскурсий. У нас сейчас другая ситуация. Это моя квартира. Моя зона безопасности. Моё личное пространство. И вы в нём — как нож в спину. С тупым лезвием.
— Квартира — ваша, а сын мой!
— О, давайте всё-таки разберёмся! Мой муж, но ваш сын. Вопрос в том, что вы постоянно путаете статус. Вы ведёте себя как жена. А я — как сожительница по принуждению.
Алексей открыл рот.
Мария вскинула руку:
— Молчи. Сейчас я.
Она встала, подошла к кухонному ящику, достала пакет с бумагами.
— Ты знаешь, я всё продумала. Вот брачный договор. Вот договор дарения, который мы подписали, когда квартиру оформляли. Помнишь, Алексей? Тогда ты говорил: «На всякий случай, если вдруг…» Вот и вдруг.
Он взял бумаги. Начал читать. Пальцы дрожали. Улыбка Валентины Петровны медленно стекала с лица, как жир с холодной сковороды.
— Ты что хочешь этим сказать? — глухо.
Мария посмотрела на них обоих. Устало. Но уверенно.
— Я подаю на развод. Документы у меня готовы. Квартира остаётся мне — она оформлена только на меня. Алексей, ты можешь остаться у мамы. Или где хочешь. Я больше не буду жить в треугольнике.
— Мария, подожди… — он схватился за голову. — Ты… ты реально это делаешь?
— Да, Лёша. Потому что ты слабый. И слабость — не преступление, но это не моё. Я устала от того, что ты каждый день выбираешь не меня. Я больше не хочу быть на скамейке запасных, пока ты с мамой играете в «кто сильнее влияет на Алексея».
Тишина.
Та, от которой звенит в ушах.
— А я думала, ты нормальная, Мария, — прошептала Валентина Петровна. — А ты ведьма. Разрушила семью.
— А вы — строитель. Только без проекта и разрешения. На самозахват.
Мария забрала сумку, надела пальто.
— Я не убегаю. Я ухожу. Потому что жизнь одна, а слушать «мамочку» в 34 года — это уже диагноз. И я его лечить не собираюсь.
На пороге она обернулась. Алексей стоял в центре кухни, как утопающий. Без ориентира. Без голоса. Без плана.
— Знаешь, Лёш… В какой-то момент человек выбирает: быть взрослым — или быть маменькиным сынком. Ты выбрал. Я — тоже.
И ушла.
Через неделю Алексей сидел на скамейке у подъезда. Без Валентины Петровны, без Марии, без квартиры.
Он смотрел в телефон. На фото — он, Мария, море, лето. Она смеётся, он целует её в висок.
Снизу пришло сообщение:
«Уведомление: развод зарегистрирован. С уважением, ЗАГС»
Никаких истерик. Никаких проклятий. Всё по закону.
Печально, но в какой-то момент, чтобы остаться собой, нужно уйти от тех, кто не даёт тебе быть собой.
А пирог… он так и остался на столе. Подгоревший, как и их брак.
