— В нашей семье так не принято! — голос Зинаиды Петровны звенел, как алюминиевая ложка о дно кастрюли. — Чтобы муж на кухне стоял, а жена на диване телевизор смотрела! Ну и порядки у вас, молодёжь!
Илья, высокий, сутулый, с вечной усталостью в глазах, поставил кастрюлю на плиту и утер лоб тыльной стороной ладони. Он не отвечал. Настя сидела за столом и тоже молчала.
Всё, что она делала в этом доме, с самого начала попадало под прицел придирчивых глаз Зинаиды Петровны. Даже когда Настя гладила рубашки сына, мыла пол или жарила котлеты — всё было не так, не вовремя, не по-семейному.
— Вот у нас с Виктором, царствие ему небесное, всё было по-настоящему! Он только на пороге — а у меня уже ужин готов, дети сыты, полы блестят. А не вот это вот… — она махнула рукой в сторону Насти и театрально закатила глаза.
— Мам, — тихо сказал Илья. — Дай уже нам просто жить, а? Мы с Настей сами решим, кто что делает.
Но Зинаида Петровна, как паровоз, уже разогналась, и тормозить не собиралась:
— Это потому что ты мягкий, Илюша! Ты из-за неё совсем стал не тем! Раньше ты был… а теперь — сковородку в руки взял! Да если бы папа это увидел…
Настя шагнула вперёд, сказала сдержанно, но твёрдо:
— Зинаида Петровна, никто не заставлял вас жить с нами. Мы не настаивали. Мы предлагали вам пожить в квартире вашей сестры, пока делается ремонт, но вы сами предпочли на этом варианте.
— Конечно предпочла! Это моя квартира! Вы тут как квартиранты — и права качаете!
— Мам, — теперь голос Ильи стал ниже и тверже. — Ты сама переехала к нам. Мы были только рады. Но ты каждый день… просто ломаешь Настю. А мне больно это видеть.
Зинаида Петровна побагровела.
— А мне больно видеть, как мой сын превращается в подкаблучника!
— А мне больно видеть, как моя мать превращается в человека, с которым невозможно жить, — неожиданно резко сказал он.
В кухне повисла тишина. Только кипящая вода булькала в кастрюле.
— Всё, я пошла в свою комнату. Делайте что хотите, — Зинаида Петровна ушла, хлопнув дверью. Настя вздрогнула.
Илья молча засыпал макароны в кастрюлю.
— Знаешь, — медленно проговорила Настя, — я не знаю, сколько ещё выдержу.
Он посмотрел на неё.
— Я понимаю, что ты на пределе. И я тоже. Но мне надо подумать. Это не может продолжаться так.
Она кивнула. Только в этот момент, когда он произнёс это вслух, в Насте появилась надежда.
На следующее утро Зинаида Петровна вела себя как ни в чём не бывало. За завтраком она рассказывала, как её подруга Людмила Михайловна вылечила варикоз капустными листьями и что в магазине у дома подорожало сливочное масло. Настя молчала, слушая вполуха. Илья сидел напротив, угрюмо ковыряя омлет. Время от времени он поглядывал на жену — у неё под глазами были тени, а на лице — знакомое выражение вынужденного терпения.
— Кстати, — сказала Зинаида Петровна, подливая себе чай, — на следующей неделе годовщина смерти Виктора. Поедем на кладбище. Надо заказать венок. А ты, Настя, испеки что-нибудь. Поминки — это тоже традиция, а в нашей семье…
— В вашей семье так принято, да, — тихо проговорила Настя, не поднимая глаз.
Свекровь насторожилась:
— Что ты сказала?
— Я просто пытаюсь понять, где начинается «ваша» семья и заканчивается «наша».
Зинаида Петровна дернулась:
— Ты сейчас намекаешь, что я тут лишняя?
— Я говорю, что у нас с Ильей — своя семья. И если мы хотим распределять обязанности по-другому, если он хочет готовить, а я — работать, это не должно никого волновать.
— Ах вот как! — фыркнула свекровь. — Значит, теперь ты у нас глава семьи? Он у плиты, ты в ноутбуке. Счастье по-новому, да?
— Мам, — снова подал голос Илья. — Мы с Настей не соревнуемся, кто главный. Мы партнёры. Мы вместе всё решаем. Просто ты никак не можешь это принять.
— Я не могу принять, что мой сын живёт по правилам, которые ему навязала эта… — она осеклась.
— Эта — твоя невестка, моя жена и мать твоего внука, — холодно произнёс Илья. — Ты можешь с этим смириться — или нам придётся принять меры.
— Какие ещё меры? Выгоните меня?
— Мы тебя не выгонем. Но если тебе некомфортно — мы можем помочь тебе с переездом. Или в квартиру сестры, или куда ты захочешь.
Зинаида Петровна вскочила из-за стола:
— Да чтоб я… Да вы мне… Я всю жизнь на вас положила! А теперь — пинка под зад? Да кто вы такие?!
Настя встала.
— Мы взрослые люди. И у нас есть право на свою жизнь. Не вопреки тебе, а просто — свою.
В этот момент в комнату вошёл маленький Костя — пятилетний сын Насти и Ильи. Он потер глаза кулачками, глядя на всех троих.
— Мама, бабушка, вы опять ругаетесь?
Настя мгновенно опустилась на корточки:
— Нет, котёнок. Просто… громко разговаривали. Иди, я тебе каши положу.
Зинаида Петровна обернулась и ушла в комнату, не сказав ни слова. Дверь её комнаты захлопнулась с глухим стуком.
Следующие несколько дней прошли в напряжённом молчании. Зинаида Петровна почти не выходила из своей комнаты. Лишь изредка она появлялась на кухне, чтобы поставить чайник или взять что-то из холодильника, не обмолвившись ни словом. Она не обращалась ни к Илье, ни к Насте, будто тем самым наказывая их за непослушание.
Настя пыталась жить как обычно. Утром собирала Костю в садик, потом садилась за ноутбук и занималась работой. Но каждый её шаг, каждый звук голоса или щелчок клавиатуры казались ей излишне громкими — словно она вторгалась в чужое пространство.
Илья возвращался поздно. Он стал задерживаться на работе — то ли действительно был загружен, то ли просто не хотел лишний раз вступать в перепалку с матерью. По вечерам он долго сидел в детской, рассказывая сыну сказки, даже если тот давно уже заснул.
В одну из таких ночей Настя не выдержала:
— Мы так жить не можем, — тихо сказала она, когда он лег рядом.
— Я знаю, — выдохнул Илья. — Я всё понял ещё на прошлой неделе. Но я не знал, что делать. Я как между двумя огнями — мама и ты. Одна — всю жизнь мне отдала, другая — жизнь мне даёт сейчас.
Настя повернулась к нему лицом.
— Я не прошу выбирать. Я просто хочу, чтобы у нас дома было спокойно. Чтобы Костя не просыпался ночью от криков. Чтобы я не боялась выйти на кухню и быть обвинённой в том, что я «не так варю суп».
— Ты не виновата. Виноват я. Я годами позволял маме управлять своей жизнью. Сначала это было удобно. Потом — привычно. А потом… она просто поселилась у нас. И я понял, что всё.
Настя промолчала, ожидая продолжения.
— Завтра я поговорю с ней. По-настоящему. Не так, как раньше. Я скажу, что она либо принимает нашу жизнь такой, какая она есть, либо ей придётся переехать. Не угрозой. Просто выбор.
— Она не простит.
— Может быть. Но она и так нас не прощает — за то, что мы не живём по её правилам.
На следующий день Илья пришёл с работы около шести, снял куртку и направился прямиком к комнате матери. Постучал.
— Мам, поговорим?
За дверью послышались шаги. Зинаида Петровна открыла, слегка нахмурившись:
— Я устала. Не до разговоров.
— Это важно.
Она нехотя отступила, пропуская его.
Настя не подслушивала — она включила мультик Косте и ушла в ванную. Когда она вышла, Илья стоял у окна, а Зинаида Петровна сидела на диване.
— Ну что ж, — глухо сказала свекровь. — Я подумаю.
Он кивнул.
— Подумай, пожалуйста. Но долго не затягивай. Мы больше не можем жить вот так.
Она ничего не ответила.
В тот вечер Зинаида Петровна опять ужинала в своей комнате. Но впервые за последние недели она сказала: «Спокойной ночи» — и Насте, и Илье.
Прошло три дня. Настя не задавала лишних вопросов. Она видела: Илья держится уверенно, хотя внутри явно был на пределе. В воздухе чувствовалось напряжение, как перед грозой — ни одного грома, но всё внутри будто сжимается от ожидания.
В субботу утром Зинаида Петровна вышла на кухню в своём махровом халате, с аккуратно уложенными волосами и серьёзным лицом. Она села за стол, налила себе чаю и кивнула Насте:
— Я хотела бы поговорить.
Настя повернулась к ней, оставив миску с овсянкой на столешнице.
— Слушаю.
— Я решила, — начала свекровь с расстановкой. — Я уеду. Пока — к сестре. Потом к себе, как ремонт доделают.
Настя замерла, не зная, что сказать.
— Я не хочу быть причиной того, что в вашей семье трещины появляются. Я люблю Илью. И Костю. И… — она вздохнула, — ты права. У вас своя жизнь. А у меня свои привычки и представления. Мы слишком разные.
— Спасибо, — сказала Настя. — Мне очень важно было это услышать.
— Я не прошу прощения. Я… просто ещё учусь принимать, что мой сын — взрослый. И не мой.
В кухню вошёл Илья, остановился на пороге, услышав последние слова.
— Мам, я всегда твой. Но теперь — я ещё и муж, и отец. И мне важно, чтобы дома всем было хорошо. В том числе тебе. Но не как «принято», а как мы решили.
Она кивнула. Глаза её заблестели.
— Я уеду в понедельник. Вещей у меня немного. Автобус утром. И не надо меня провожать, как на войну. Всё нормально.
В воскресенье Настя сварила борщ, хотя и не любила его готовить. Но в этот день — в последний вечер перед отъездом свекрови — ей почему-то захотелось сделать что-то привычное, домашнее. Зинаида Петровна молча поела, вытерла губы салфеткой и кивнула:
— Очень даже ничего. С уксусом, да?
— Да.
— Ну, запомни. Борщ — это не так уж и страшно.
Настя улыбнулась впервые за долгое время.
Позже вечером, когда Костя уже спал, Илья и Настя сидели в комнате на диване. Он положил руку ей на плечо.
— Знаешь, я не думал, что она уедет. Я думал, будет бороться до конца.
— Я тоже. Но, наверное, ты сказал ей что-то такое, что она услышала.
— Я просто впервые сказал по-настоящему. Не как сын, а как взрослый человек. И, наверное, ей это было важно.
— А мне важно, что ты это сделал.
Он поцеловал её в висок.
— Спасибо, что выдержала. Я знаю, как тебе было тяжело.
— Мне тоже важно, что ты со мной. Не против меня, а рядом.
Они сидели молча. За окном шелестели осенние деревья. Было спокойно — впервые за много недель.
Понедельник прошёл тихо. Утром Зинаида Петровна просто ушла на автобус без лишних сцен. Настя обнаружила на кухонном столе записку: «Настя, спасибо за терпение. У тебя оно есть. А у меня, видимо, нет. Береги Илюшу и Костю. Я приеду в гости. Когда вы сами позовёте. З.П.»
Настя несколько раз перечитывала записку, пока не пришёл Илья. Показала ему. Он прочитал и долго молчал.
— Всё будет хорошо, — наконец сказал он.
Она кивнула. Да. Теперь она верила в это.
