Когда небо раскалывается от грома, первое, что ты делаешь — хватаешься за что-то устойчивое. Моей опорой всегда была Анна Петровна, бабушка, вырастившая меня из хрупкого ростка в дерево, способное противостоять буре. И я считала, что моя жизнь уже достаточно крепка и устойчива — с любящим мужем Максимом, новой квартирой и планами завести детей. Пока однажды в мою дверь не постучала та, чье присутствие всегда было подобно сквозняку — моя мать. Ее улыбка, прежде холодная и отчужденная, внезапно стала приторной, как переслащенный пирог. Имя этому пирогу — бабушкина квартира, о чем я узнала далеко не сразу. Жизнь предлагала мне очередной урок: даже когда ты выросла, мать может продолжать причинять боль — но только если ты ей это позволишь.
Анна Петровна всегда говорила, что материнство начинается с самоотдачи. Свою дочь, мою мать Ирину, она любила беззаветно, но та не унаследовала этот дар. Моя история началась с пустоты — места, где должны были быть объятия. Место моей матери в моей жизни заняла бабушка.
— Сонюша, иди сюда, мой золотой птенчик, — звала она меня каждый вечер, чтобы обнять и прижать к себе.
Анна Петровна прожила жизнь, которую ей навязала собственная дочь: растить внучку, пока та строила свою личную жизнь. Дед умер задолго до моего рождения, а мать-кукушка, как я ее про себя называла, появлялась набегами — забрать или отдать деньги, показать нового мужчину или просто напомнить о своем существовании.
Отец маячил на периферии моего детства, как размытая фигура на заднем плане фотографии. Он платил какие-то деньги, но делал это, будто отдавал долг, а не заботился о дочери. Когда мне было шесть, я попыталась его обнять возле нашего дома.
— Не надо этого. Деньги я тебе даю, больше ничего не требуй, — ответил он и отстранился, будто я была чем-то заразным.
Я плакала целый вечер, а бабушка гладила меня по голове, как раненую птицу с подбитым крылом. С тех пор я научилась смотреть сквозь отца с тем же мастерством, с каким он смотрел сквозь меня.
Мать хоть и не была столь откровенно черствой, но тепла от нее исходило не больше, чем от уличного фонаря в январский мороз.
— Хватит, Соня, уйди с глаз, — отмахивалась она, когда я жаждала ее внимания. — От твоей болтовни голова гудит, как улей.
Бабушкина квартира была своеобразной станцией для матери — пунктом передачи финансов в обе стороны. Когда Ирина встречала состоятельного мужчину, она щедро делилась с нами деньгами, выпячивая грудь колесом и важно расхаживая по кухне.
— Я вообще-то семью свою содержу, — хвасталась она, бросая на стол купюры.
Но как только богатый ухажер исчезал с горизонта, ее тон менялся на просительный, а спина сгибалась в подобострастном поклоне.
— Мама, неужели родной дочери откажешь? Мне на еду не хватает, — ныла она, перебирая пальцами край скатерти.
— Если дам тебе — Соне не на что будет купить еды, — отвечала бабушка с непреклонностью скалы. — Пенсия у меня не министерская. Хочешь отобрать у ребенка последнее — кошелек знаешь где.
Дважды она воспользовалась этим предложением буквально — залезла в бабушкин кошелек и взяла деньги. Мы тогда питались пустыми макаронами и супом из ничего. Но или совесть ее все же зацепила, когда она увидела мое бледное лицо над тарелкой с водянистой кашей, или бабушка придумала лучший тайник — больше подобного не повторялось.
Детское сердце наделяет родителей мифическими свойствами и прощает им самые чудовищные грехи. Я старалась оправдать мать, считать ее просто запутавшейся женщиной, а не холодной эгоисткой. И когда она перестала красть у бабушки, я приписала это заботе обо мне, а не о своей матери. Мне нужно было верить, что в ней теплится хоть маленький уголек любви ко мне.
Годы шли, и мои отношения с матерью превратились в нейтральную территорию — без войны, но и без мира. Она всегда держалась на расстоянии, словно я была заразным заболеванием.
— Соня, руки грязные, — морщилась она, хотя бабушка следила за моей чистотой так, будто я была фарфоровой куклой. — И нос вытри, — добавляла она, даже когда мой нос был сух, как песок в пустыне.
Закончив учебу, я вышла замуж за Максима — человека с руками мастера и сердцем поэта. Он взялся сделать ремонт в бабушкиной квартире, и мы часто бывали там. Мать я встречала обычно там же — наши разговоры были короткими и пустыми, как засохший колодец.
— Привет, как жизнь? — спрашивала она, будто выполняя формальность.
— Нормально, — отвечала я с той же механической вежливостью.
— Когда внуками порадуете? — это был ее дежурный вопрос, как будто дети были для нее не живыми существами, а галочкой в списке достижений дочери.
— Когда-нибудь, — отмахивалась я.
Мы с Максимом жили в съемной квартире. Детей решили заводить только после покупки собственного жилья — не однушки, а минимум трехкомнатной квартиры, чтобы у каждого планируемого ребенка была своя территория.
Бабушка наш план одобряла и не давила, как это обычно делают пожилые родственники.
— Как сложится, так и будет, — говорила она с мудростью, которая приходит только с годами.
Максим ей пришелся по душе с первой встречи. Она всегда беспокоилась, что без примера настоящего мужчины перед глазами я могу связаться с каким-нибудь проходимцем.
— Теперь моя душа спокойна, — сказала она после нашего знакомства, и это было высшей похвалой в ее устах.
Бабушка помогла нам с деньгами на свадьбу — мы были молодыми специалистами с небольшими зарплатами. Ни мать, ни отца я не пригласила — хотелось уберечь бабушку от встречи с людьми, которые пожалели для своего ребенка даже крошек тепла.
После двух лет брака, за которые мы изучили друг друга, как старую любимую книгу, мы начали серьезно думать о детях и покупке жилья. И тут бабушка огорошила меня известием:
— Софьюшка, я хочу переписать квартиру на тебя.
— Бабуль, ты еще молодая, — попыталась отшутиться я.
— Эх, внученька, — отмахнулась она. — Жизнь непредсказуема. А вам с Максимом квартира пригодится. Как решите распорядиться — так и будет. Я век свой доживу, а вам останется подарок. Не хочу, чтобы твоей матери даже ложка чайная досталась.
Ни я, ни бабушка матери об этом не сказали, но новости в маленьких городах распространяются быстрее ветра. Вскоре бабушка позвонила мне:
— Устроила мне Ирка концерт. Обиделась, как же. А на что она рассчитывала? Я бездельникам помогать не намерена.
Я ждала, что мать и ко мне заявится с претензиями, и не ошиблась. Но вместо скандала она пришла с улыбкой шириной с Москву-реку.
— Нам с тобой отношения улучшать нужно, — заявила она, лучась деланной радостью. — Бабушка твоя, мама моя, уже немолода. Останемся мы с тобой одни — хоть друг у друга будем.
— У меня есть муж, — напомнила я, сбитая с толку этой внезапной жаждой близости.
— Будем наверстывать упущенное, — продолжила она, не замечая моего замешательства.
С этого дня мать начала появляться у нас каждые выходные с подарками: то пирог испечет, то бусы купит, то духи принесет. Мне стало неловко — я подозревала, что она рассчитывает на ответную услугу.
— Какая ты у меня замечательная выросла, — пела она соловьем. — Просто умница! И в кого только такая… точно не в отца.
«И не в тебя», — проносилось в моей голове, но вслух я говорила:
— В бабушку, наверное.
Максим смотрел на все это с нескрываемым подозрением.
— У твоей матери странные мотивы, — сказал он однажды. — Если она думает, что ее план не очевиден, она сильно ошибается.
— Пусть себе, — пожала я плечами. — Понятно, что не просто так, но пока мне не мешает.
Я бы, может, и поверила в ее искреннее желание наладить отношения, если бы все не происходило так стремительно, будто она торопилась успеть до какого-то дедлайна. Но я не настолько наивна, чтобы принять за чистую монету любовь человека, который всю жизнь вел себя так, будто я пустое место.
Конечно, мне хотелось быть любимой дочерью. Но если бы не Максим, я бы, может, и поддалась на ее уловки. Однако мне хватало любви мужа и бабушки, а потребность в материнском признании я давно похоронила в дальнем уголке души.
Эта комедия продолжалась примерно полгода. За это время я получила повышение, и мы с Максимом решили взять в ипотеку трехкомнатную квартиру. Расчеты показали, что мы справимся с ежемесячными платежами, а если повезет — погасим досрочно. В любом случае, это будет наше собственное жилье, и мы сможем начать работать над пополнением семьи.
Я была готова стать матерью — настоящей, не такой, как моя.
На новоселье я пригласила только бабушку, но мать явилась сама — как незваный снег в мае. «Не выгонять же», — решила я и позволила ей остаться. Пусть посмотрит на наши достижения, возможно, это даже повод для гордости.
— Вот это царские палаты! — восхищалась она, оглядывая нашу квартиру. — И вы сможете за это расплатиться?
— Разумеется, — ответил Максим. — Мы все просчитали.
— Ой, какие вы молодцы! — покачала она головой. — В мое время таких возможностей не было, а вам повезло… хотя, конечно, это ваш труд, — быстро поправилась она.
Мать жила с очередным мужчиной в его квартире — обычный дом, обычная жизнь. Я думала, что, может быть, она наконец нашла свое счастье. Я не желала ей зла и даже мечтала, что когда-нибудь мы станем нормальной семьей: бабушка, мать с ее спутником, мы с Максимом и наши будущие дети.
Детям незачем знать о прошлых обидах. Пусть у них будут хорошие отношения со всеми.
Вскоре после новоселья мать приехала к нам снова. Ее осанка напоминала натянутую струну, а лицо было напряженным, как перед дождем. Я испугалась — случилось что-то плохое?
— Я выставляю на продажу твою квартиру, отдавай мне документы на неё — Сказала мне мать
— Какую квартиру? — не поняла я. — Мою?
— Мою, — отрезала она. — Ту, что переписали на тебя в обход меня.
— Но там бабушка живет…
— Перевези ее к себе. У вас с Максимом теперь места полно, разместитесь. А мне нужно как-то устраиваться, деньги нужны.
— Подожди… — я потерла виски, пытаясь осмыслить ее слова. — Ты предлагаешь выгнать бабушку из ее собственного дома, поселить у нас, а квартиру тебе отдать?
Мать кивнула, как будто это было самое разумное предложение на свете.
— Именно так. Вроде ясно говорю, зачем переспрашивать.
— Это бабушкина квартира, — твердо сказала я. — Я заберу ее только если она сама захочет. И она вправе распоряжаться своим имуществом как пожелает.
— Дочь, — процедила мать. — Не виляй. Квартира по праву моя. А что там твоя бабка навыдумывала — плевать.
— Что происходит? — спросил Максим, выходя из кухни. От него пахло жареным мясом и специями — он готовил ужин. Я была голодна и совершенно не хотела этого разговора.
— Мама требует документы на бабушкину квартиру, — объяснила я. — Хочет продать.
— Как это? — удивился Максим. — Там же Анна Петровна живет.
— А мы должны забрать ее к себе.
Максим взглянул на мою мать с недоумением.
— А мнение Анны Петровны вас интересует?
— Какая разница, что она думает? — высокомерно ответила мать. — Я хочу получить свое. И вы обязаны мне помочь.
— Обязаны? — переспросил Максим.
Я стояла рядом, радуясь, что он взял инициативу на себя. Я растерялась перед такой наглостью и не знала, что ответить.
— Конечно! — воскликнула она. — Я для вас столько сделала! Где благодарность?
— Столько — это за последние полгода, когда вы внезапно вспомнили о дочери? — усмехнулся Максим. — Так не пойдет. Квартира по закону принадлежит моей жене. И она не собирается ни продавать ее, ни дарить вам.
— Хватит! — повысила голос мать. — Забирайте бабку и отдавайте мне документы!
— И не подумаем, — отрезал Максим. — А теперь — на выход, дверь прямо за вами.
Лицо матери приобрело зеленоватый оттенок, как у человека, которому стало дурно.
— Значит, нет у меня больше дочери, — холодно произнесла она. — И двери моего дома для вас закрыты навсегда.
«У тебя никогда и не было дочери, — с горечью подумала я, глядя на ее уходящую спину. — И в гости к тебе я никогда не стремилась».
Дверь захлопнулась с оглушительным грохотом. Максим крепко обнял меня, и я позволила себе немного поплакать — не столько из-за матери, сколько от пережитого напряжения. Я знала, что мечта о большой дружной семье так и останется мечтой. Ну и пусть. У меня есть любимая бабушка, дай Бог ей здоровья и долгих лет, есть любящий муж, его семья, с которой я нашла общий язык. Проживу и без матери.
С тех пор я ее не видела — она исчезла из моей жизни, перестала звонить и писать. Может, еще объявится. А может, и нет — мне теперь действительно все равно.
