Алина сидела на полу кухни, рядом стояла открытая посудомоечная машина, и из неё злобно торчала сломанная корзинка под вилки. В одной руке у неё была отвёртка, в другой — телефон. Она уже десять минут слушала, как Лена, её подруга со времён студенчества, смачно смакует новости.
— И ты хочешь сказать, что эта твоя новенькая невестка прописала свекровь в своей квартире? — Алина приподняла бровь, на всякий случай.
— Как пить дать, прописала! — всхлипывая от смеха, подтвердила Лена. — Та, бедная, думала, что любовь — это когда по утрам кофе в постель и в душ — вдвоём. А оказалось — в однушке в Люберцах она теперь втроём с Игорем и его мамашей. Собаки нет только.
— А любовь-то где?
— Да вот под плинтусом и лежит. Свекровь спит в комнате, молодожёны на кухне. В обнимку с микроволновкой и сушилкой для белья.
Алина хмыкнула, поставила телефон на громкую связь и полезла обратно в посудомойку.
— Нет, ну ты понимаешь, Лена, что я бы не выжила. Вот если бы Игорь мне сказал: «Мама поживёт с нами немного», я бы…
— Алина, — перебила Лена, — ты чего? Ты же сама рассказывала, что твоя свекровь в другой конец города засунута. Она же к вам не ездит, у вас — личное пространство.
Алина замерла. В голове что-то щёлкнуло. Очень, очень знакомо.
— Лен, слушай, мне, кажется, нужно перезвонить. У меня… стиралка заговорила.
— Ты на кухне.
— Вот именно.
Она сбросила вызов и тут же набрала мужа.
— Алло, Игорь? Ты где?
— В машине. Уже выезжаю. Что-то случилось? — голос у него был мягкий, как плед из «Икеи».
— А ты маме звонил?
— Ага. У неё беда… — он замолчал, будто выбирая слова.
Алина встала. Сердце застучало в груди так, будто рядом кто-то колотил кувалдой по батарее.
— Какая беда?
— Ну… там сложная ситуация. Она квартиру продала — давно. А потом подписала договор с каким-то знакомым, и теперь выяснилось, что это липа. Его ищут. А её выселяют.
Алина молчала. В голове пронёсся ураган из слов: «не может быть», «а мне-то что», «а при чём тут я», «ну не ко мне же».
— И что ты собираешься делать? — спросила она, уже зная ответ.
— Ну… пока — она немного у нас поживёт. Чуть-чуть. Пока мы решим, что делать. Мы ж семья.
— Стоп. Что значит «у нас»? — голос у неё стал ледяным.
— Али… — Игорь замялся. — Ну а куда ей? Ты же понимаешь. На улице она не может.
— Ты хоть спросить меня не пробовал?
— Ну я думал, ты поймёшь…
— Вот ты зря думал, Игорь, — спокойно сказала она. — Очень зря.
Она сбросила звонок и замерла.
Через два часа Ольга Петровна, в блестящей блузке, с туго натянутыми губами и двумя сумками в руках, стояла в прихожей. Алина смотрела на неё так, как будто та принесла в дом плесень.
— Добрый вечер, — официально проговорила свекровь.
— Добрый, — с тем же тоном отозвалась Алина. — Вы что, уже переехали?
— Вынужденно, — с достоинством сказала Ольга Петровна. — Только на время. Пока мы всё не уладим.
Алина повернулась к Игорю, который стоял за спиной матери и делал вид, что он просто так зашёл на минутку.
— Игорь, ты даже не удосужился спросить. У меня здесь своя жизнь. И квартира моя. Или ты об этом забыл?
— Да я не забыл! — вспыхнул он. — Но ты понимаешь, мать на улице. Я обязан ей помочь.
— Обязан — сел бы с ней в гостиницу. Или снял комнату. У тебя, между прочим, тоже есть зарплата.
— Али… ну это временно! Она ведь поживёт недельку-другую…
— И будет на кухне пить кофе по утрам, в моём халате и моём бокале? — Алина саркастично усмехнулась. — Нет, спасибо. Я такое кино уже смотрела.
— Девочка моя, — вдруг вмешалась Ольга Петровна. — Я понимаю, ты ревнуешь сына к матери. Это нормально. Но семья — это…
— Нет-нет, — перебила Алина. — Семья — это когда все участники знают, кто в чьей квартире живёт.
— Ты хочешь сказать, что я здесь лишняя?
— Я хочу сказать, что ты здесь не была ни разу. Ни разу за три года. А теперь вдруг с сумками?
— Али, — Игорь посмотрел на неё с обидой. — Не будь жестокой. Это просто комната. На пару недель.
— А потом прописка? — сухо спросила она. — Случайно?
Он молчал.
— Вот и думала.
На следующий день Алина встала в шесть. Она была на кухне, когда Ольга Петровна встала и пошла варить себе «свой кофе». Потом долго ходила по квартире в халате, в котором Алина узнала свой старый. Потом поставила в ванной какой-то пластиковый органайзер.
Алина звонила юристу в тот же день.
— Он прописан у вас? — уточнила женщина на том конце.
— Пока да.
— Отменяйте. Срочно.
— Это сложно?
— Заявление. Через МФЦ. Но лучше быстрее. Пока мама его не приписалась.
Алина написала заявление на снятие с регистрации Игоря.
Игорь вернулся домой поздно. Увидел в прихожей конверт.
— Что это?
— Угадай. — Алина смотрела телевизор, не поворачивая головы.
— Али…
— Прости, конечно. Но жить втроём — я не подписывалась. Это моя квартира. Я её не делила. Не делю. И делить не собираюсь.
— Ты выгнала меня? — он был бледный.
— Нет. Я освободила пространство. Если ты хочешь быть сыном — будь. Но мужем — уже нет.
Он ещё долго стоял в прихожей. Молчал. Потом развернулся, забрал куртку и вышел.
Следующую ночь Алина спала спокойно. Утром в квартире пахло тишиной.
Её никто не поправлял. Не стучал в ванную. Не ставил чужую банку на её полочку. Было тихо.
Прошла неделя. Алина не звонила Игорю. Не писала. Не интересовалась, где он и с кем. Один раз увидела его имя в чате ТСЖ — кто-то жаловался на шум в соседней квартире, и он отписался: «это не ко мне, я временно у матери». Улыбнулась. «Теперь, значит, у матери». Роль поменялась — он съехал, Ольга Петровна осталась.
Поначалу свекровь исчезла вместе с ним. То ли гордо, то ли стратегически. Ключ она не сдала, Алина не просила. Но каждый вечер, приходя домой, Алина автоматически заглядывала на полку в ванной. Банка крема — та самая, круглая, с облезлой этикеткой «лифтинг-эффект», — снова стояла там. Как вызов.
Алина закрыла полку. На замок. Купила его специально. Мелочь, но значимая.
Во вторник вечером ей позвонила мать.
— Алиночка, ну ты как?
— Мама, всё хорошо.
— С Игорем?
— Мы в паузе.
— А свекровь?
— С ней пауза пожизненная.
— А ты знаешь, — мама говорила медленно, — я тут на рынке встретила Киру Степановну. Она у нас в налоговой работала. Так вот… ты лучше сядь. Она сказала, что твою свекровь видели в МФЦ. С бумагами.
— С какими ещё бумагами?
— С пропиской, вроде. Она в очереди говорила, что «к сыну переехала, невестка — злая, но жильё хорошее, надо оформить».
Алина встала. У неё загудели уши. Молча положила трубку. Набрала знакомую юристку:
— А если она приписалась — можно отменить?
— Нет. Прописка добровольная. Если вы не подавали на её аннулирование раньше — теперь только через суд. Или ждать, пока она выпишется сама.
— То есть она теперь… житель?
— Увы. Имеет право на проживание.
Алина сидела на кухне, уставившись в одну точку. Рядом лежал телефон. Она хотела написать Игорю, но не знала, что. Всё, что вертелось в голове, было непечатным.
В этот же вечер она услышала ключ в замке.
— Добрый вечер, — громко произнесла Ольга Петровна, входя в квартиру, как хозяйка. В руках у неё был целлофановый пакет с хрустящими краями. — Я только закину вещи. Переезжаю обратно.
Алина вышла в прихожую, скрестив руки.
— С чего это вдруг?
— Я теперь здесь зарегистрирована, — с лёгкой усмешкой сказала Ольга Петровна. — Законно. А раз так — имею право на проживание. Игорь об этом знает. Он поддерживает.
— А он здесь жить собирается?
— Это уже наше семейное дело, — ответила свекровь и, миновав Алину, пошла в комнату. — Я заберу спальню. У меня артроз — на раскладушке я не смогу.
— Это моя спальня. И вообще — моя квартира.
— Квартира оформлена на тебя — да. Но я здесь зарегистрирована. Пиши, если хочешь, в суд. Только я тебя предупредила — я женщина серьёзная. Сижу тихо, но закон знаю. И подруги у меня влиятельные.
Алина стояла, как вкопанная. Потом закрыла за свекровью дверь, развернулась и набрала Лену.
— Срочно приходи. И вино возьми. Лучше два.
Через час они сидели на кухне. Алина открыла ноутбук, перед ней лежал блокнот.
— Мне нужно срочно искать способ это остановить. Я уже оставила заявку юристу, но пока — ничего. А она здесь. Ходит, шмыгает. Говорит, что может мебель переставить, если ей не нравится расположение.
— Али, — сказала Лена, отпивая из бокала, — надо её выжить по-другому. Законно она прописалась — окей. Но жить-то ей можно только при соблюдении условий.
— Каких ещё условий?
— Санитарных. Уюта. Комфорта. Психологической обстановки. Сделай обстановку такой, чтобы она сама сбежала.
Алина задумалась.
— Хочешь, я включу по утрам балет и буду разогревать брокколи в микроволновке?
— Нет. Лучше включи сериал про маньяков. И заведи привычку кричать по ночам «Мама, уйди из зеркала!»
Обе рассмеялись.
— Хотя, — сказала Лена, — если серьёзно: ты не обязана терпеть её в своей спальне. Запри дверь. Купи замок.
— Она может сказать, что это нарушение её прав.
— Тогда пускай идёт в суд. А ты — в ТСЖ. Пиши жалобы. Что мусор не выносит. Что стирает ночью. Что хамит. Дави на быт. И пусть не расслабляется.
Алина посмотрела на подругу с уважением.
— Лен, ты опасна.
— Я просто человек, который однажды выселил бывшего мужа с дивана в прихожей за то, что тот не вымыл кружку.
На следующий день Алина ушла на работу в восемь. В девять позвонила соседка снизу:
— У вас там кто-то ходит в каблуках. В пижаме. Вы же говорили, никто не живёт.
— Это свекровь. Временно.
— Она мне дверь не закрыла в подъезд. Сказала, что «ей удобно так».
Алина записала жалобу. В ТСЖ. Через день ещё одна — про сушку белья на лестничной клетке. Потом — о громком телевизоре. Вскоре Ольга Петровна получила официальное предупреждение.
— Ты что устроила? — набрал её Игорь в субботу. — Мать в шоке. У неё давление поднялось.
— А у меня — законное право на спокойствие. Она прописалась? Отлично. Но прописка не даёт права пользоваться моей жизнью.
— Ты стала чужой. Холодной.
— Нет, Игорь. Я просто наконец поняла, что хочу тишины. И чтобы в моей спальне не лежала чужая косметичка. Пусть она живёт у тебя. Или найдите ей жильё. Только не у меня.
Игорь молчал. Долго.
— Ты же знала, что мама — часть моей жизни.
— А ты знал, что я — часть своей квартиры.
Через неделю Ольга Петровна исчезла.
Бесшумно. Без прощаний. На полке в ванной больше не было банки с облезлой этикеткой. Алина заглянула в спальню — идеальный порядок. Только на подоконнике осталась одинокая орхидея в жёлтом горшке — подарок свекрови, когда та впервые зашла к ним в гости три года назад.
На кухне лежала записка:
«Я поняла. Счастья тебе, Алина. Но сына моего ты всё равно потеряешь. Такие, как ты, не держат мужчин. Они их пугают».
Алина скомкала бумажку. Выбросила.
Потом подошла к окну, взяла телефон и написала сообщение:
«Прописку аннулируй. Или через суд. У тебя неделя».
Игорь ответил через час:
«Я подам. Прости».
Она не ответила.
Прошла ещё неделя.
Свекровь съехала — это было очевидно. Ни скрипов по ночам, ни стука дверцы холодильника в два утра, ни «Эха Москвы» в ванной. Покой и чистота. Только в душе — гул. Пустота. Как после урагана: тихо, но будто чего-то не хватает.
Алина привыкала к одиночеству с тем же напряжением, с каким человек привыкает к новым ботинкам: давит, трет, но выглядит прилично. По вечерам она делала вид, что занята. То «работа», то «в спортзал», то «ужин с коллегами». По факту — читала форум ЖКХ и смотрела криминальные сериалы. Почему-то стало спокойнее, когда экранный герой кого-то преследовал по подземному паркингу: там хотя бы всё ясно. Убил — посадили. А тут? Кто кого предал — ещё разбери.
Однажды вечером она нашла на лестничной клетке записку. Ровным почерком, чёрной ручкой:
«Вы выгнали пожилую женщину на улицу. Люди такое не забывают. Мы теперь знаем, какая вы».
Подписи не было.
Алина усмехнулась. Сняла на телефон. Отправила в чат ТСЖ с подписью:
«Вот такая у нас этика. Анонимно, но с обвинениями. Кто-то что-то знает — добро пожаловать в суд».
Через час пришёл ответ от Марины из 46-й:
«Не обращайте внимания. У нас тут целая группа поддержки пенсионерок с характером. Ольга Петровна была главной, но явно не святой».
Алина удивилась, а потом вдруг почувствовала облегчение. Её не ненавидят. Её понимают. Тихо, по-своему, но понимают.
В субботу к ней зашла Лена. С булкой. И бутылкой. Но булку пришлось спрятать — Алина ввела себе углеводный карантин. Против стресса и жажды мести.
— Ну, как там фронт? — спросила Лена, садясь на подоконник. — Прописку аннулировали?
— Вчера Игорь прислал скан. Выписка из домовой книги. Всё чисто. Только я почему-то не радуюсь.
— Это нормально, — пожала плечами Лена. — Когда отпускает — всегда чуть пусто. Ты же жила в постоянной борьбе. Теперь — тишина. Нервная система не знает, что с этим делать.
Алина молча наливала вино.
— А он что?
— Игорь? Он… всё время извиняется. Пишет, что мама переживает. Что не хотел так. Что я жестокая, но справедливая.
— Сочинитель.
— Он сам не понимает, кто прав. Хочет, чтобы всё было «по-доброму». Но по-доброму — это когда взрослые люди живут своей жизнью, а не в твоей спальне с банкой крема.
Лена хмыкнула:
— Слушай, а хочешь прикол? Мой сосед по площадке сдал комнату. Знаешь кому?
— Не говори, что ей…
— Ольге Петровне. Клянусь. Видели её на балконе. В халате с леопардовыми манжетами.
Алина вдруг захохотала. Смеялась до слёз. Потом вытерла глаза и сказала:
— Это шикарно. Пусть обивает пороги теперь у него. А я, между прочим, собираюсь сдавать комнату. Или не сдавать. Может, гардероб сделаю. Или кабинет. Или просто закрою её на ключ и буду знать — у меня есть запасной метр счастья.
Лена подняла бокал:
— За запасной метр.
Они чокнулись.
Через две недели пришло письмо.
Настоящее, бумажное. На старом конверте — её девичья фамилия и почерк Ольги Петровны.
«Алина. Я уезжаю. В Сызрань. Там подруга молодости. Она меня приютила. Комната своя. Всё по-честному. Не хочу больше прописок. Я не прошу прощения — я делала, как умела. Люблю сына, но вы слишком разные. Он — удобный. Ты — железная. Тебе будет лучше одной. Ты победила. Прощай».
Алина перечитала письмо три раза. Потом скомкала. Потом развернула. И положила в ящик.
В этот вечер ей снова написал Игорь.
«Может, поговорим? Не как муж и жена. Просто как люди. Я понял многое».
Она долго смотрела на экран.
Потом напечатала:
«Спасибо. Но я уже поговорила. С самой собой. Мне этого хватило».
И нажала «отправить».
Через месяц она сняла новую квартиру. Просторную, светлую. Не потому что та стала тесной — наоборот, там стало слишком много пустого воздуха. Просто хотелось начать с нуля. Без регистрации. Без воспоминаний. Без затоптанных тапочек в коридоре.
Мебель — минимум. Одежда — только нужное. Зато на кухне стояла табличка, подаренная Леной:
«Здесь живёт женщина, которую не прописать против её воли».
И каждый раз, наливая себе кофе, Алина читала её и улыбалась.
