— А ты, значит, не брала? — Антон уставился в стекло шкафа, словно рассчитывал, что там отразится ответ. Он резко обернулся, лицо его налилось багровым: — Да где деньги, Кира?! — прорычал он, уже не сдерживаясь. — Ты же сама всё пересчитывала! Это не сто рублей, чёрт возьми!
Кира положила на стол подогретую овсянку, сняла фартук, устало села.
— Не брала. Серьёзно. Я и не открывала этот конверт с тех пор, как мы туда положили.
Антон замолчал. Ел медленно, задумчиво. За окном уже светало, в доме было прохладно — отопление в этом году дали с опозданием, и Кира сняла с батареи подогретую махровую кофту — тёплую, мягкую, словно напоминание, что утро всё-таки начинается дома.
— Может, ты что-то покупала? Ну там, масло, мука? — снова заговорил он, но осторожно. Не обвиняя.
— Нет. На продукты у меня свои. Это же на ремонт. Мы договаривались.
Кира редко повышала голос. Ей проще было заварить мяту, передвинуть салфетницу или просто промолчать. Но сейчас было обидно: выходит, он думает, что это она…
С кухни вышел Тимофей, зевнул, почесал затылок. На нём была его фирменная толстовка с надписью «DEADLINE — IT’S ALWAYS NOW», которую он носил, кажется, даже в душ.
— О, а у вас тут завтрак! — сказал он, наливая себе чай. — А у меня пары с одиннадцати, так что не спешу.
Антон сжал губы. Тихо дожевал и вышел в комнату.
Кира машинально убирала со стола. Когда Тима поставил чашку в раковину, она вдруг спросила:
— Тим, а ты точно берёшь деньги только на проезд?
Парень удивлённо моргнул:
— Конечно. А что?
Она хотела ответить, но не стала. Просто кивнула.
Вечером в дверь позвонили. На пороге стояла тётя Нина — с баночкой варенья и уже с поднятым бровями лицом.
— Проходи, — вздохнула Кира.
— Ну как вы тут? Живёте, не тужите? — начала Нина, устраиваясь на кухне. — А то в деревне-то у Лариски крыша течёт, а у вас, смотри, чайничек блестит.
— Лариса же не жалуется, — тихо сказала Кира, подливая ей чаю.
— Она — не жалуется, она — держится. Не то, что некоторые… — тётя Нина осмотрелась. — Тима-то ваш чем занимается? Всё ещё «ждёт общежития»?
Кира не ответила. Нина и не ждала ответа.
— Слушай, а у вас ремонт планируется? А то потолки бы хорошо покрасить, и кухня уже… ну, не по последней моде.
— Да, копим. — Кира впервые за день позволила себе сжать кулак под столом. — Потихоньку.
Нина кивнула, но с таким видом, будто уличила её в чём-то постыдном.
На следующее утро Кира решила проверить конверт. Она сделала это украдкой, когда Антон ушёл на смену, а Тима ещё спал. Отодвинула старую коробку из-под обуви, достала папку с документами, и в ней — конверт. Пересчитала.
Минус две тысячи.
В глазах защипало. «Ну ладно, могла забыть…» — подумала она. Хотелось верить, что забыла. Что просто ошиблась.
Тима снова появился ближе к обеду. Привёл девушку — блондинку в ярком пуховике и с беззаботным голосом.
— У вас так уютно! — сказала та. — Тима, а ты же обещал мне тот тёплый пуховик… Ну, такой, как в том торговом центре, брендовый. Я, кстати, присмотрела — там «всего» восемь с половиной!
Кира стояла с кружкой у окна. В горле стало кисло.
«Из торгового центра, брендовый», — повторилось в голове. «Восемь с половиной».
Она машинально дотронулась до нагрудного кармана — там лежал список покупок на неделю: яйца, морковь, туалетная бумага. Всё — по акциям.
Вечером она зашла к бабушке Вале — та жила в соседнем доме, на первом этаже, в старой двушке с облупленным балконом. Сидели на кухне, пили ромашковый чай. Старушка, как всегда, вязала.
— Вы с Антоном молодцы, — негромко сказала бабушка, не глядя. — Дом держите, всё по полочкам. И с парнем тем… Лариска — она простая, но дитё доверила вам. Думала, так будет лучше.
Кира молчала.
— А ты, доча, не стесняйся говорить, если что не так. В семье — правда важнее тишины.
Кира кивнула. Не знала ещё, что делать. Но знала точно: в их доме должно быть спокойно. Даже если ради этого придётся сделать больно.
В понедельник Кира снова открыла конверт — из любопытства, а может, уже и в ожидании. Там оставалось чуть больше ста двадцати тысяч. В пятницу было сто тридцать четыре. Считать умела. И точно помнила.
В этот раз она молчала. Ни слова Антону. Просто села на диван, укуталась в плед и смотрела в телевизор, где кто-то пытался «найти любовь в деревне». Картинка мигала, лица были глупыми, а в голове крутилась только одна фраза: «неужели ворует?»
Утром Кира поехала на работу, хотя всё внутри просило остаться дома. В бухгалтерии было душно, отчёты путались под пальцами. — У вас что-то случилось? — спросила девушка из отдела. — Вы как будто в себя ушли.
Кира покачала головой.
— Всё нормально. Просто устала.
Но не устала — вымоталась. Жить с чувством, что тебя обкрадывают в собственном доме, когда ещё и не уверена, кто именно, — это как ночевать на лавке под чужим пледом. Тепло вроде есть, но не своё.
Вечером Тима пришёл раньше обычного. Принёс с собой коробку пиццы и жевал кусок прямо на пороге.
— Хочешь? — предложил Кире.
— Откуда? — спросила она.
— А, друг угостил, — отмахнулся он.
Кира села за кухонный стол. Решилась. Пошла в комнату Тимы. Без шума. Открыла его ящик, потом другой. Не искала, а просто… проверяла. Не знала, что именно. Остановилась на третьем.
Там, среди носков и старого паспорта, лежали аккуратно свернутые деньги — несколько купюр по пять тысяч, стянутые резинкой. Те же купюры, как у них в конверте. Один к одному.
У неё защемило в груди. Не от злости. От стыда. Что не ошиблась.
Антону рассказала вечером. Он сидел в майке у батареи, пил пиво из бокала с гербом «Челси» и слушал молча.
— Ты уверена? — спросил только.
Кира кивнула.
— Наши? — переспросил он.
Она снова кивнула.
— Надо поговорить.
— Я знаю. Только не сейчас. Давай подождём, пока Лариса — сестра твоя — сама приедет.
Но Лариса не приехала — позвонила. Кира, дрожащими пальцами, набрала номер первой.
— Да ты что?! — всплеснула сестра. — Из-за каких-то бумажек ты хочешь мальчика выгонять? Ну подумаешь, сто тысяч — вы что, миллионеры?
— Это не «какие-то деньги», Ларис. Мы откладывали их на ремонт кухни.
— Да он что, у вас съедает по три тарелки в день? Или душ занимает по часам? Кира, ты вообще себя слышишь? Он же твой племянник!
— Он ворует. У нас. Тихо. Из тайника.
— Это ты так говоришь. А он говорит, что не трогал! — голос Ларисы становился визгливым. — Может, ты сама потратила, а теперь валишь всё на него?
Кира замолчала. Это было уже слишком. Даже для Ларисы.
— Мы с Антоном решили. Он уезжает. До конца недели. А как откроется общежитие — пусть туда.
— Ах вот как! Вот и живи потом с такими «родственниками»!
Трубку бросили почти одновременно.
На следующее утро пришла тётя Нина. С порога — как всегда.
— Неужели выгнать решили? — подняла брови. — Да он же мальчик! Ошибся. Ну взял пару купюр. Господи, трагедия! А вы — родные люди. У вас и квартира, и ремонт, и чайник вон блестит.
Кира слушала и кивала. Но внутри — не кивала. Внутри копилось то, что не было словом. Это не про деньги было. Это было про доверие. Про то, как ты делаешь бутерброды, пока кто-то тянет из твоего кошелька. Про то, как все привыкли, что ты — надёжная, доброжелательная и всегда всем всё должна.
Антон, зайдя с работы, застал Нину на кухне.
— Здравствуйте, — кивнул. Потом добавил. — Нина Ивановна, а вы сами пускали бы к себе жить того, кто втихаря у вас деньги берёт?
— Ну… — тётя Нина закашлялась. — Это ведь не чужой человек!
— Ага. Именно поэтому и больнее.
Она ушла через пятнадцать минут. Не попрощавшись.
На следующий день Кира сама застелила Тимофею постель, аккуратно сложила его вещи в сумку, оставив сверху футболку с надписью «IT’S ALWAYS NOW». От этой фразы теперь тошнило.
— Сядь, Тим, — сказала она, когда он пришёл с улицы. — Поговорим.
Антон тоже сел. Между ними стояла чашка с компотом. Как на допросе.
— Мы знаем, — сказал Антон. — Деньги. Мы всё поняли. И мы не кричим. Ты взрослый. Ты сам решаешь, каким быть.
— Но мы не можем жить с тем, кому не доверяем, — продолжила Кира. — Ты съезжаешь. До выходных.
Тимофей промолчал. Потом встал. Сказал: «Ладно». И пошёл собирать наушники.
Тимофей уехал в пятницу. Не хлопал дверьми, не огрызался, не просил остаться. Сумка у него была маленькая, будто за это время он так и не пустил корни. Только надел ту самую толстовку — с уже выцветшей надписью — и ушёл, не попрощавшись.
Кира потом долго мыла пол в его комнате. Не потому что было грязно. Потому что хотелось вымыть чувство — предательства, жалости и злости на саму себя. Всё перемешалось.
В субботу приехал дядя Юра — брат Антона. Он заехал с вещами — собирался заночевать, но в итоге остался только на ужин. Сел на табурет на кухне, налил себе крепкого чая и только сказал:
— Слышу, у вас тут «семейный самосуд» был?
Антон пожал плечами.
— Мы не судили. Мы просто поставили точку.
Юра усмехнулся:
— Правильно сделали. Знаешь, что я понял, когда разводился? Родня — это не те, кто кровь, а те, кто рядом и не тянет из тебя по капле. А у нас полсемьи — как пылесосы. Только включи свет — сразу по углам шумят.
Кира рассмеялась — первый раз за неделю. Горло даже пересохло от этого незабытого чувства.
В воскресенье они с Антоном, пошли в «Строительный мир». Наконец решились: выбрать плитку. Настоящую. Ту, которая нравилась, а не ту, что «подешевле».
— А может, с зелёным акцентом? — предложил Антон. — Как у нас чашки.
— А может, и с зелёным, — удивилась Кира. — А почему нет?
Вечером она приклеила новую бумажку к стеклянной банке, где раньше лежал ремонтный фонд. На белом стикере было написано:«Ремонт — с честных рук»
Вечером, уже дома, они готовили ужин вдвоём. Антон заваривал чай. На плите булькала кастрюлька с супом, в духовке запекалась курица. Он поставил чайник на стол, сел напротив.
— Начнём с кухни, — сказал он. — Наконец — по-настоящему.
Кира кивнула.
А потом добавила:
— И без чужих носков в ящике.
Они рассмеялись. Тихо. Как будто с этого смеха начиналась новая глава.
