Анна проснулась от звука, который был мерзко стабильным, как бой часов в доме, где тебя больше не любят.
Алексей уже топтался по кухне. Запах растворимого кофе, как всегда, предательски вонял. Шуршание пакета, звук кружки по раковине — ну, всё как обычно: утро выходного, который вот-вот превратится в маленький личный ад.
— Через час выезжаем, — бодро крикнул Алексей, даже не заходя в комнату. — Мама сказала, что нужно вскопать грядки и высадить редис. Сказала, что ты умеешь быстро копать.
Анна открыла глаза и уставилась в белый потолок, как в пророчество.
«Ты умеешь быстро копать» — вот это, конечно, самое романтичное, что она слышала за последние два года. Мог бы уже сказать честно: “Мать требует твоего подчинения, как Жнец — душ грешников”.
— Я вообще-то никуда не собираюсь, — голос был хриплый, как будто ей всю ночь пели колыбельную бензопилой.
Алексей, наконец, показался в дверях. В трениках, которые давно просились на пенсию, и с выражением лица, которое идеально описывалось фразой «опять ты всё портишь».
— Ты серьёзно? — нахмурился он. — Мама рассчитывает. Мы же всегда помогаем весной. Это традиция.
— Это ваша традиция, Лёш. Не моя, — Анна села в кровати, натянув одеяло по пояс. — Я хотела в кино пойти. Или просто выспаться, наконец. Один выходной на себя — это что, уже слишком?
— Да ты целыми днями дома сидишь! — отмахнулся он, как будто сейчас играл роль в дешёвом сериале про тирана и жертву. — Я работаю, между прочим, а ты… кино, кофе, подруги. А вот помочь моей семье — это уже лишнее?
Анна не поверила ушам.
— Ты правда сейчас сказал «твоей семье»? Я пять лет с тобой живу, и всё ещё «твоей», да?
Алексей пожал плечами. Видимо, не чувствовал, что наступил на мину, с надписью «до свидания, брак».
— Ну а что, — буркнул он. — Мама старается, папа с давлением лежит, а ты фыркаешь.
— Я не фыркаю, я дышу. Это называется дышать. Но при каждом разговоре с твоей матерью мне хочется дышать в пакет. Она вчера позвонила и спросила, не беременна ли я, раз так растолстела. По-моему, это не помощь — это моральный харакири.
Алексей скривился, но промолчал. Анна видела, как он хочет вякнуть, что «мама добрая, просто прямолинейная», но язык у него, слава богам, пока не настолько безбашенный.
— Короче, я еду, ты как хочешь, — бросил он через плечо. — Только потом не удивляйся, что у нас всё через одно место.
— У нас всё через одно место, потому что ты живёшь между мамой и женой, как кусок мебели в проходной комнате, — тихо бросила Анна. — И выбираешь ты всегда не ту.
Дверь хлопнула. Звук был такой — будто отрезали последний нерв.
Анна вышла на кухню, налила себе кофе — нормального, с зерна, не этого гробового пойла из пакетика. Села за стол.
Пять лет. Пять лет жизни, в которой её ценили меньше, чем совковую лопату на даче.
В голове пульсировали фразы:
— Твоя жена плохо режет салат.
— А у нас в семье всегда всё глаженое.
— Саша (бывшая) у Лёши рубашки вешала по цветам…
Она тогда не выдержала и ляпнула:
— Да, и мозги ему тоже по цветам сортировала, вот только не нашла ни одного светлого.
С тех пор Галина Сергеевна не упускала случая уколоть.
С одной стороны — да, возраст, привычки, взгляд на жизнь советский. С другой — она не слепая, прекрасно видит, где перебарщивает. Просто кайфует. Такой у неё фитнес — моральный прессинг невестки.
Анна поставила кружку в раковину, резко.
«А я что, действительно всю жизнь буду жить в треугольнике: я — Лёша — его мама? Меня вообще кто-нибудь спрашивал, хочу ли я в этот геометрический ад?»
В обед Алексей прислал фото грядки. Подпись была на редкость мерзкая:
“А вот кто-то тут мог бы помочь, но отдыхает…”
Анна набрала ответ. Потом удалила. Потом снова набрала. И снова стерла.
Вместо этого зашла в Госуслуги. Серьёзно. Посмотреть, как там с разводами. Потому что если он не готов быть мужем, то какого чёрта она ещё держится?
Позже, к вечеру, он вернулся. Уставший, с грязными руками и недовольной физиономией.
— Мама сказала, ты просто не хочешь работать. Что тебе бы только шопинг да подкасты, — с порога начал Алексей. — Знаешь, это обидно. И для неё, и для меня.
Анна молчала. Стояла у окна и смотрела, как серый вечер поглощает город. Её лицо было спокойным, но внутри всё горело.
— Ты ведь понимаешь, что у нас больше нет «мы», — тихо сказала она.
— А что есть? — Алексей нахмурился. — Ты хочешь всё разрушить из-за одного дня?
— Нет, Лёша. Не из-за одного. А из-за сотен. Сотен таких дней, где я — не человек, а приложение к твоей маме. Где меня не слышат, не уважают и не защищают.
Он отвернулся. Молча. Словно в него выстрелили, но пуля пролетела мимо — а боль осталась.
Анна достала чемодан. Спокойно. Без истерик.
И начала складывать вещи.
Не потому что любит скандалы.
А потому что устала жить там, где её ценят меньше, чем урожай редиса.
Чемодан стоял посреди комнаты, как упрёк.
Ткнёшься в него — и сразу ясно: кто-то уходит. Или — у кого-то заканчивается терпение. Анна смотрела на него так, будто это не её вещи внутри, а последние капли уважения к самой себе.
— Ты это серьёзно? — Алексей стоял у порога, руки в карманах, взгляд обиженного отличника, которого несправедливо выгнали с олимпиады.
— Нет, Лёш. Я в шутку всё сложила, — отрезала Анна. — У нас сегодня вечер иронии: ты говоришь, что меня уважают, я делаю вид, что верю.
Он прошёл в комнату, подошёл ближе.
— Слушай… Я понимаю, ты злишься. Но давай спокойно. Без драмы.
Анна фыркнула.
— А, ты хочешь, чтобы я тихо ушла. По-тихому. Без скандалов. Как ты всё любишь — чтобы было удобно. Мне, правда, жаль, что я тебя этим чемоданом напрягаю. Прости, пожалуйста, что у нас тут «драма», а не как в вашей семье — всё под линейку и по уставу Галины Сергеевны.
Алексей попытался что-то сказать, но она уже пошла в наступление.
— Мне двадцать восемь. Я хочу жить, а не играть в “дачную армию”. Я не хочу, чтобы меня сравнивали с бывшей, которая “хорошо убиралась и не спорила”. Я не хочу подстраиваться под мамины сценарии, где я должна быть одновременно домработницей, суррогатной матерью и телом для копки картошки.
— Ты всё утрируешь, — буркнул он.
— Конечно. Я же женщина. Мы все истерички, нам лишь бы «утрировать». Твоя мама так и говорила, помнишь? «Анечке бы к психологу, у неё, похоже, гормональный фон скачет».
Он снова молчал. Героически. Как будто собирался с мыслями, но на деле — просто не знал, что сказать, когда тебя наконец поймали на равнодушии.
Анна подошла ближе.
— Я тебя любила. Честно. Всей этой своей наивной душонкой, которая верила, что всё со временем наладится. Но, видимо, у твоей семьи срок годности у эмоций — три месяца, дальше только функции.
— Мы с тобой пережили много, — попытался он зацепиться хоть за что-то. — Ипотеку, ремонт, мою работу, твои курсы…
— Именно. Мы выживали. А жить начали бы тогда, когда ты бы сказал “Мам, хватит вмешиваться. Это моя жена. Моё решение”. Но ты молчал. Всегда.
Он сел на диван. Без сил. Как будто не она собиралась уходить, а его выставили.
— Я не хочу развод, — глухо сказал он.
— А я не хочу вот так жить, — пожала плечами Анна. — И в этот момент моя хотелка побеждает.
Она закрыла молнию на чемодане. Звук был громкий, резкий. Как выстрел. Или как точка в переписке, после которой уже не будет “давай обсудим”.
Алексей встал, растерянный, потерянный.
— Ты уезжаешь к родителям?
— Нет. К подруге. А потом, может, сниму что-то. Я не хочу быть обузой. Я вообще никому не хочу больше быть «кому-то обязанной».
— Ну а как же мы?
Анна посмотрела прямо в глаза.
— А мы — это что? Совместный счёт? Половина дивана? Или постоянное «мама сказала»? Ты никогда не был между мной и ею. Ты просто молчал. И в итоге — выбрал сторону. Только я — не картошка. Меня выкапывать поздно.
На лестничной площадке было тихо. Даже чересчур. Только воздух дрожал — натянутый, как перед грозой.
Она спустилась. Медленно. Спокойно.
Только уже на выходе телефон пискнул. Сообщение от Галины Сергеевны:
“Как хорошо, что ты ушла. Наконец-то у Лёши появится шанс на нормальную женщину.”
Анна улыбнулась. Почему-то спокойно. Потому что этот финальный удар — он не про неё. А про то, как люди умеют терять самое дорогое и даже этого не замечать.
Она вышла на улицу. Вдохнула весенний воздух. Тот самый, с запахом земли и чего-то нового. Того, чего она ещё не знает.
Но точно знает, что в этом “новом” её не будут звать “помощницей по редиске”.
