Мама позвонила в среду вечером, в тот момент, когда я ел и думал, стоит ли вечером закончить отчёт или уже оставить до завтра. Телефон мигнул — «Мама». Нечасто она звонит без повода. Обычно пишет: «Как ты?» . А тут — сразу вызов.
— Тим, привет. Не отвлекаю?
— Привет. Всё нормально. Что-то случилось?
— Нет-нет, всё хорошо, не пугайся. Я просто подумала… В субботу ты свободен?
Я сделал паузу. Такие вопросы от мамы — не для проверки расписания. Они всегда — приглашение, только упакованное.
— Вроде да. Что-то нужно?
— Да нет, просто… хотела позвать тебя на обед. Пирог испеку, твой любимый. Давно не виделись, скучно.
Я кивнул сам себе. Знакомо. Пирог — прикрытие.
— Хорошо. Буду.
— Ой, замечательно. Тогда до субботы. Не забудь, ладно?
— Не забуду.
Но уже в голосе было что-то не то. Слишком тёплая интонация. Слишком гладкий тон. Я знал, что это значит: что-то просить не по телефону. Либо сказать так, чтобы ты не успел отказаться.
Суббота началась с моросящего дождя. Дорога была пустая, асфальт блестел, как будто его кто-то натёр. Я ехал в старый дом, где всё оставалось по-прежнему: запах ковра в подъезде, облупленный почтовый ящик с перекошенной дверцей, лестница с мраморными вкраплениями — след советской эпохи, который не смогли стереть даже двадцать лет текущего ремонта.
Она открыла сразу. Значит, ждала у двери.
— Тимочка, ну ты как всегда — вовремя. Проходи, я только чайник поставила.
Я снял куртку, поставил пакет на табурет. Купил по дороге её любимый фруктовый чай, немного мёда и сыр. Не потому что просила. Просто — чтобы не с пустыми руками.
— Запах вкусный. Это пирог?
— Ага. Творог с яблоком. Как ты любишь. И супчик сделала. С фрикадельками, как в детстве. Ну садись, рассказывай, как ты там.
Она хлопотала, всё как всегда: поправить полотенце, убрать что-то со стола, поставить салфетки. Как будто без ритуала — нельзя разговаривать.
Я уже поднял ложку, когда она села напротив и, избегая взгляда, сказала почти небрежно:
— Слушай, я тебе тут хотела сказать… Лариса с детьми у тебя немного поживёт. На пару дней. Пока не найдут, куда деться.
Я замер.
Ложка зависла. В супе плавала морковь. Казалось, ничего особенного не произошло. Просто мама сказала что-то… но не как просьбу. Как факт.
— Что значит — у меня?
— Ну… у неё всё сорвалось. Съёмное жильё отменилось, та женщина, которая обещала, передумала. А у меня тут тесно. Ты же понимаешь.
— Мам…
— Тим, это всего на пару ночей. Ну правда. Они не шумные. Девочка в школе, мальчик в саду. Лариса — с работы приходит — сразу спать. Ты даже не заметишь.
Я отложил ложку. Смотрел на неё.
— И ты решила это без меня?
— Я же тебе звонить хотела. Вот — сказала. До их приезда. Всё честно.
— Когда приезжают?
— Ну… — она взглянула на часы. — Где-то через полтора-два часа. Они хотели в гостиницу, но я сказала: зачем тратить деньги, у Тимофея можно. Тем более — ты же у нас человек надёжный.
Вот так. Сначала — чужое решение. Потом — комплимент. Чтобы обескуражить, обезоружить. Сделать отказ равным предательству.
— Мама, ты не спросила. Ты поставила перед фактом.
Она чуть нахмурилась.
— Тим, ну ты чего… Это же Лариса. Наша. Родная. У неё дети. Они просто посидят у тебя пару дней. Разве ты против?
Я молчал.
Я не был против Ларисы. Но я был против превращения моей квартиры в чью-то временную станцию без билета обратно. Я знал, как это работает. Было уже.
«На пару дней» — это до тех пор, пока ты не начнёшь спрашивать, когда они собираются уходить. Тогда будет: «Ну мы же не навсегда», «Почти нашли», «Скоро уйдём, не выгоняй же нас».
— Мам, у меня работа. У меня расписание. У меня маленькая квартира, и я живу один не потому что не с кем — а потому что так легче.
— Ну они же тихие. У тебя же зал отдельный. Кухня нормальная. Ты же днём дома — поможешь разок встретить с садика, а так они сами.
— То есть ты уже и мои дни расписала?
— Не надо этого тона, — тихо сказала она. — Я просто хотела, чтобы ты помог. По-человечески.
— По-человечески — это когда спрашивают. А не выдают новость в виде чайной беседы.
Она опустила глаза. Но не отступила.
— Тим… ты у меня один такой. Спокойный, с головой. Я знала, что могу на тебя рассчитывать. Я просто подумала: ну кому ещё, как не тебе.
— Вот именно. Ко мне. Потому что я не скажу резко. Потому что мне неловко сказать «нет». И ты это знаешь.
Она вздохнула.
— Я просто хотела им помочь.
— Помогай. Но не за мой счёт.
— Это всего два-три дня…
— А потом?
— А потом — найдут жильё. Они уже ищут.
Я знал этот голос. Убеждённый, но уставший. Голос, в котором не просьба, а надежда на то, что ты не усложнишь. Что снова подставишь плечо. Молча. Без скандалов.
Я встал, прошёл к окну. За стеклом — старый двор, где всё как в детстве. Качели, криво торчащие из асфальта. Дети играют, матерятся. И где-то там уже едет такси с Ларисой и её детьми. Которые «тихие» и «на пару дней».
Я не поворачивался. Просто сказал:
— Хорошо. Пусть приедут.
Она обрадовалась.
— Правда? Тимочка, я знала, что ты…
— Но не больше трёх дней. Ни часа больше.
— Конечно. Конечно.
Я не поверил.
Я вышел в коридор, обулся, и, не глядя на неё, сказал:
— Я схожу, куплю продуктов домой.
— Ладно.
Она кивнула. С благодарностью, но не радостью. Как будто понимала: победа с привкусом вины.
А я думал:
Иногда не говорить «нет» — это не забота.
Это откладывание проблем на потом.
Прошел примерно час — звонок в дверь. Я подошёл, открыл.
Лариса стояла с двумя пакетами, рюкзаком и усталой улыбкой.
— Тим, привет! Спасибо тебе. Правда, выручаешь. Мы буквально на пару ночей.
За ней — дочка лет восьми, с бантом, в куртке с капюшоном, и мальчик поменьше, в шапке с помпоном. Смотрели исподлобья, не здоровались. Просто зашли и стали снимать обувь.
— Вот тут сумка, — Лариса показала, — постельное бельё взяла, полотенце. Всё своё. Мы аккуратные, ты не переживай. Я завтра на работу, детей в школу и сад, мы тихие.
Я кивнул.
— Проходите.
Они прошли. Девочка сразу потянулась к розетке — заряжать планшет. Мальчик плюхнулся на диван, закинул ноги.
Лариса обернулась:
— Тебе куда нас положить? В зал, наверное?
— Там диван. Раскладывается.
Она поставила сумки в коридоре, разулась, прошла на кухню.
— Ой, а чайничек у тебя как раз хороший. Удобно всё у тебя.
Я молчал. Просто смотрел, как мой дом, ещё утром тихий, становится территорией без паузы. Без права сказать «стоп».
Вечером они устроились.
Дети бегали между комнатой и ванной, тапки с шлёпаньем, телевизор, голоса. Я сидел на кухне, делал работу. В наушниках. Но слышал каждое движение.
Где-то в районе десяти Лариса вышла из душа, завернулась в полотенце.
— Воды не пожалел, — усмехнулась. — У тебя давление хорошее. А то у нас до этого еле-еле.
Я ничего не ответил..
— Слушай, а у тебя сковородка нормальная есть? Я завтра с утра детям сделаю омлет. В саду кормят плохо, я не доверяю.
— Есть. В ящике под плитой.
— Ой, супер. Ну ты не против, да?
Я снова кивнул. Уже устало.
Я всё меньше чувствовал, что это мой дом. Всё больше — что я здесь как арендодатель .
Утро было резким.
В семь утра зазвонил будильник. Не мой.
Мальчик закричал что-то вроде «не хочу», девочка ходила по квартире в одном носке, Лариса кричала, что опаздывает, потом хлопнула дверью ванной.
Я проснулся сам, без шансов поспать ещё. Лежал, слушал, как кипит вода, как звякает сковородка, как кто-то проливает чай и ругается.
Через полчаса — хлопок входной двери.
Тишина.
Я вышел. На столе — крошки, детская ложка, чашка с недопитым чаем.
На диване — плед с пятном.
На полу — игрушка.
Я убрал, помыл.
Включил ноутбук. Пытался работать. Не мог.
Так продолжалось несколько дней..
Во вторник вечером произошел следующий диалог :
— Кстати. Мы нашли одну квартиру, но она с первого. Сейчас с мамой думаем — может, остаться у тебя до пятницы, а потом уже туда. Ты ж не против?
Я отложил чашку.
— Мы договаривались — на три дня.
— Ну это и есть три дня. Завтра среда.
— Нет, Лариса. Вы приехали в субботу. Уже идёт четвёртый день.
Она смутилась.
— А, ну… просто мама сказала, что вы как-то договорились. А я подумала — если можно чуть-чуть продлить…
— Нельзя.
Тон был спокойный. Но ледяной.
Мальчик уронил ложку. Девочка вскинула взгляд.
Лариса посмотрела на меня:
— Тим, ну ты чего. Мы же всё понимаем. Просто неудобно с детьми мотаться, а там хозяйка медлит с документами.
— Ты знала, что останешься дольше. Просто не сказала.
— Да нет же… — начала она, но не договорила.
Я встал.
— У вас до пятницы. Это максимум. Потом — сами. Я не против помочь. Но не готов быть вариантом без срока.
Она замолчала. Сидела, смотрела в пельмени.
Потом кивнула:
— Ладно. Я поняла.
Но в голосе не было понимания. Было раздражение. Что испортили схему.
Что я — не «удобный».
В ночь был звонок от мамы.
— Тим, привет. Как вы там? Всё хорошо?
— Уже не совсем.
Она вздохнула.
— Ну ты же знал, что с детьми нелегко. Они… просто в трудной ситуации. Ты что, сказал Ларисе что-то?
— Сказал. Что пятница — крайний срок.
— Ох, — она помолчала. — Ну просто ты, может, чуть жёстко. Она так расстроилась. Сказала, ты как чужой.
— А она как?
— Что ты…
— Она решила, сколько поживёт. Без меня. Без спроса.
Мама замолчала. Потом тихо:
— Просто мне казалось, ты поймёшь. У тебя же всё стабильно. А у неё… сплошной перекос.
— Мама. Я не обязан.
— Знаю. Просто… надеялась.
Мы попрощались. Без упрёков. Но и без тепла.
Я сидел на кухне. В воздухе всё ещё пахло пельменями.
На столе стоял чужой стакан.
А в голове вертелось одно:
Когда ты говоришь «ладно» один раз — тебя запоминают как того, кто согласен. Не как доброго. А как запасного.
В пятницу они не ушли.
С утра я молчал. Ждал. Было интересно, что будет — чем аргументируют, как объяснят.
Днём я вернулся домой, и первым делом увидел в прихожей новый пакет с продуктами.
На плите — варится суп. В комнате — мультики. Лариса на диване с ноутбуком.
— Мы пока остались, — сказала она, не глядя. — Там хозяйка затянула, документы не готовы.
Я кивнул. Не ответил. Прошёл на кухню. Помыл руки. Поставил чайник.
— Тим, ну ты же понимаешь. Мы же всё равно уходим. Просто вот, чуть-чуть сдвинулось. Буквально день-два.
Я налил чай. Сделал глоток.
— Вы должны были уйти сегодня, — сказал я. — Это не обсуждается.
Она оторвалась от экрана.
— Ну ты же видишь… мы не мешаем. Дети тихие. Я всё убираю. Я даже продукты покупаю.
— Лариса, ты не у меня в гостях. Ты у меня живёшь. Без разрешения. С нарушением договорённости.
Она побледнела.
— Ну ты и сказал…
— Ты хотела остаться — осталась. Без разговора. Как будто это норма.
Она встала. Пауза.
— Я думала, ты не такой.
— А я и не такой. Я не вариант. Не временное жильё. Не молчаливый удобный.
Она смотрела на меня с обидой. Но не с пониманием.
— И что, мы сейчас просто уйдём? С вещами, с детьми? На улицу?
— Нет. Я вызову такси. Отвезу. Или заплачу за гостиницу. Один вечер. Только один.
Но завтра — вас тут не будет.
Они уехали в тот же вечер. Я вызвал машину. Проводил до подъезда. Не говорил лишнего.
Девочка попрощалась едва слышно. Мальчик ничего не сказал. Лариса — просто кивнула, сжатым ртом. Как будто я подвёл. Как будто был должен — и не справился.
Мама позвонила на следующий день.
— Уехали, — сказал я, не дожидаясь вопроса.
Она молчала секунду.
— Понятно.
— Я оплатил им гостиницу. Потом — их решение.
— Спасибо, что не выгнал.
— Я не выгонял. Я предупредил.
Она снова помолчала. А потом:
— Лариса говорит, ты стал жёстким. Что раньше был… мягче.
Я выдохнул.
— Я просто устал быть удобным. Удобные — не живут. Их используют.
— Ну ты же знаешь, у неё тяжело. Дети, нервы…
— Мама. У меня тоже жизнь. Просто без жалоб.
Она не спорила. Только сказала:
— Ты прав. Прсто жалко, что мы теперь как будто все чужие.
Я не ответил сразу. А потом спокойно:
— Мы не чужие. Просто теперь — по-честному.
Прошла неделя.
На полу больше не было игрушек. В раковине — чужих кружек. Воздух стал тише. Я снова мог думать. Работать. Дышать…
