Марта проснулась от звона кастрюль и громкой музыки, льющейся с кухни. Часы показывали без пятнадцати семь. Она не успела ещё открыть глаза, а внутри уже поднималось знакомое раздражение — словно день заранее кто-то испортил, за неё решив, в каком настроении ей быть.
С кухни доносился голос Георгия, старшего брата Романа:
— Да ну, Ромыч, ты видел, как у меня теперь бывшая в соцсетях красуется? А вон той ряхой ещё меня укоряла — типа, я сорокалетний подросток. Ха! Да у неё самой в мозгах пыль…
Следом — смех мужа. Этот гогот Марта уже отличала по интонации: глухой, беспечный, почти детский. Они с Георгием были как два подростка, обитающие в телах взрослых мужчин. Один развёлся и теперь месяцами жил у них, как на турбазе. Второй — Роман — называл себя «гибким в быту» и считал, что отношения строятся на шутках и домашней пицце.
Марта натянула халат, заколола волосы и босиком пошла в кухню.
— Доброе утро, дамочка! — сказал Георгий, сковородкой жестикулируя как дирижёр. — У нас тут завтрак. Пельмешки кулинарного шедевра.
Кухня была как после карнавала в гастрономе. На столе — банка с остатками майонеза, горчица, рваный пакет, тарелки с облипшими вилками. Пол в крошках и пятнах. Плитка залита жиром.
— А вы не пробовали это убирать? — спросила Марта, и голос её прозвучал глухо даже для самой себя.
— Утро же! — ответил Роман, будто это отменяло всё. — Не начинай. Чего ты всё портишь, Марточка? Ну бардак, ну мужики! Сейчас поедим, потом всё соберём.
— Ты так говоришь уже три года, Рома, — Марта вздохнула. — А я потом убираю. И за тебя, и за Жору.
Георгий пожал плечами:
— Дом — это ж бабское царство. Мы сюда отдохнуть приходим, а не на дежурство.
Эта фраза вошла в неё, как мелкая заноза. Не больно сразу, но неприятно до жжения.
На работе Марта была другой. Чёткой, деловой, сдержанной. Её уважали. За глаза называли «Мартыныч» — мол, всё знает, всё разрулит. В логистике срывы — дело обычное, и именно она умела из хаоса делать график.
Но всё это ссыпалось к вечеру — на лестничной клетке девятого этажа, где пахло варёной капустой, уставшими соседями и чужими проблемами.
Она входила домой — и снова становилась «Марточкой». Которая ужинает, стоя у раковины. Которая носит мусор, когда «пацаны» забывают. Которая просит закрыть дверь в ванную, когда там очередной душевой концерт.
Всё чаще она ловила себя на том, что говорит себе в голове:
«Это не навсегда. Просто временно. Вот сейчас аврал закончится. Вот Рома в себя придёт. Вот Жора съедет…»
Но ничто не заканчивалось. И никто не съезжал.
Однажды вечером, в среду, после смены, она вернулась домой, где на пороге её встретил запах пива, перегар и странный аромат шашлыка. Георгий устроил вечеринку — прямо в их квартире.
— Ты же не против, Марточка? — крикнул он, стоя в одних носках и с шампуром в руке. — Ну, бывает повод! Коля вышел из СИЗО! Мы празднуем.
В этот вечер она не спорила. Просто закрылась в комнате. Заснула под бубнёж шансона и пьяные выкрики: «За свободу!»
А утром, в тишине, пока никто ещё не проснулся, она нашла разбитую чашку. Ту самую — с синими незабудками, которую ей подарила бабушка в девятом классе. Осколки лежали на полу, как будто кто-то наступил и не заметил.
Она долго смотрела на них. Потом собрала в ладони, как ракушки. Выбросила. Не заплакала.
Только спина немного затекла от непривычной прямой осанки.
На следующее утро Марта ушла на работу раньше обычного. Не потому что спешила — наоборот, не хотела видеть ни Романа, ни его брата. Писать записку было бы слишком резко, а сказать в лицо… сил пока не хватало.
В маршрутке она впервые за долгое время не держала телефон в руках. Просто смотрела в окно, будто и правда из него что-то было видно, кроме серых пятиэтажек и торговых павильонов. Но в её голове уже всё складывалось — план, слова, сцены. Откуда-то внутри поднималась решимость, словно проступающая сквозь туман дорожная разметка.
На работе она поговорила с коллегой Ириной — той самой, что в прошлом году ушла от мужа и теперь снимала студию на Антипова.
— И что ты ему скажешь? — спросила Ира, наливая чай.
— Скажу, что устала. Что больше не хочу быть в декорациях чьей-то свободы. Устала жить в доме, где я — фон, а не человек. Где моё «нет» — это просто каприз, который можно переждать.
— Ты точно решила?
— Не знаю, — честно ответила Марта. — Но мне нужно хотя бы попробовать. Не знаю, на сколько дней. Но я не могу туда возвращаться, как будто ничего не произошло. Даже не из-за чашки. А потому что всё внутри уже треснуло.
— Можешь пока ко мне, — предложила Ира. — У меня свободно, и я всё равно в командировку уезжаю на неделю. Ключи дам.
Марта кивнула. И впервые за долгое время почувствовала, что дышит полной грудью.
Домой она вернулась поздно. В квартире пахло пивом и жареной колбасой. В раковине — гора посуды. На полу — следы от грязных ботинок. А в ванной… она даже не стала туда заходить.
Роман был в наушниках, играл в приставку. Увидев жену, снял один наушник:
— О, привет! Где была? Я тебе писал.
— На работе задержалась, — ответила Марта. И вдруг с удивлением поняла, что больше не чувствует вины за молчание.
— Слушай, мы тут с Жорой решили — на выходных поедим в баню, в гараж. Ты ж не против? А то он хочет с Олькой встретиться, а у неё новая тачка — можно там под шашлык…
— Ром.
Он замолчал. Ловко, даже красиво выдохнул дым из вейпа.
— Я съезжаю на время, — сказала она. — Пока не разберусь, кто я в этой квартире. Человек или услуга.
Он молча снял второй наушник.
— Что значит «съезжаю»? Ты обиделась из-за этой чашки, что ли?
— Нет. Я поняла, что всё давно разбито. Просто раньше я закрывала глаза. Но больше не хочу.
— Ты это серьёзно?
— Серьёзно.
Он встал, растерянный. Поправил майку.
— Но ты же сама говорила — семья, привычка, притирка…
— Я притёрлась. Так что потеряла себя. А теперь хочу себя найти.
Он открыл было рот, но ничего не сказал. Она знала — он не злой, не агрессивный. Он просто привык. Привык, что всё будет, как было. Что Марта — это как стиральная машина: работает, пока не сломается.
Она прошла в спальню, молча собрала спортивную сумку, взяла щётку, плед, зарядку и пару книг. Подумала — даже странно, как мало ей нужно, чтобы чувствовать себя живой.
Вечером она ехала в такси, держала на коленях сумку и смотрела в окно.
— Новый адрес? — спросил водитель.
— Да, — улыбнулась она. — Новый.
Прошла неделя. Марта жила у Иры, на Антипова. Командировка подруги затянулась, и студия на третьем этаже с видом на спортплощадку стала временным убежищем. Утром — кофе на подоконнике, вечером — сериал и тишина. Ни крика, ни грохота, ни шансона. Простая, ничем не примечательная тишина, которую Марта ценила как никогда.
Она не писала Роману. Он звонил дважды — не ответила. Прислал одно сообщение: «Ну ты где, сколько тебя ждать-то». Без знаков вопроса. Без извинений. Как будто она ушла на пять минут за хлебом.
В пятницу она решила заехать домой — взять документы, пару рубашек, духи, какие-то блокноты. И забрать бабушкину книгу рецептов, которую случайно оставила в тумбочке.
Открыла дверь своим ключом. В нос ударил запах табака, дешёвого парфюма и жареного мяса. В квартире шумели голоса. Мужские и женские. Музыка — та самая, от которой у неё вены ссыхались: «Белая ночь, отпусти меня…»
Она застыла в коридоре.
На кухне — пятеро. Георгий с бокалом, небритый, в футболке с пятном. Рядом — Роман, весёлый, в обнимку с девицей лет двадцати, в джинсовом комбинезоне и ярко-розовой помаде. У окна кто-то жарил мясо в сковородке. Ещё одна девушка смеялась, лежа на её пледе.
Они заметили её не сразу. Потом кто-то толкнул Романа локтем:
— Опа. Хозяйка вернулась.
Роман повернулся, как школьник, которого застали с сигаретой.
— Марта… Ты чего?.. Мы тут просто… Ну, вечер, пятница…
Она медленно поставила сумку на пол. Сделала шаг вперёд. Дрожали руки.
— Все — вон, — сказала она спокойно, но твёрдо. — Немедленно. Все.
— Да ладно тебе, — протянул Георгий. — Мы ж культурно. Я всё уберу потом.
— Ты уберёшь? — голос Марты взвился. — Как ты убираешь свои носки и банки? Как ты «временно» живёшь тут уже второй год? Катись ты, Георгий. Катись ты вместе со своим братом и дружками из этой квартиры. Скатертью дорога! Выметайся, Рома! Выметайся со своим братом и больше не приходи! Даже если тебе будет плохо, даже если тебя выгонят — сюда дороги нет. Всё, Рома. Ты меня потерял. Её голос прозвучал, как удар грома — раскатисто, резко, так, что даже музыка на секунду стихла. Никто раньше не слышал от Марты такого голоса.
В комнате повисла тишина. Кто-то засмеялся, неловко, не понимая, шутка это или нет.
— Марта, ну подожди, — Роман сделал шаг. — Ты сейчас на эмоциях…
— А ты всё эти годы на чём был, Рома? На отдыхе? Я тебе не служанка. И не декорация к твоей весёлой жизни. Я больше не буду терпеть. Выходи. Все — вон. Сейчас.
— Да ладно, чё ты… — начал кто-то, но она уже открывала входную дверь.
— У вас пять минут. Потом вызываю участкового. И не смей больше сюда возвращаться. Ни ты, ни твой брат. Всё. Закончилось.
Через десять минут в квартире осталась только она. Воздух был прокуренный, пах шампунем чужой женщины и какой-то китайской лапшой. На диване — залитое пивом покрывало. Но было тихо. По-настоящему.
Она открыла окна. Долго мыла пол. Оттирала жир, стирала плед, выбрасывала пустые бутылки. Работала молча, не злясь и не плача.
К вечеру заварила себе чай, села на кухне. Под ногами — вымытый линолеум, на столе — бабушкина книга рецептов. За окном — синий закат.
Она включила лампу и открыла первую страницу:
«Пирог творожный. Ваниль, мука, терпение.»
Марта улыбнулась.
Теперь здесь будет по-другому.
