— Поехали к твоей маме, — Катя поставила чашку в раковину и повернулась к мужу. Утренний свет падал на её лицо, высвечивая едва заметные морщинки усталости у глаз. — Давно к ней не ездили.
Андрей не поднимал глаз от смартфона. В груди что-то сжалось — знакомое, тягостное предчувствие. Он чувствовал себя как человек, которого просят войти в комнату, где его точно ждёт неприятный разговор.
— Зачем? Она же на даче. Ей сейчас не до нас.
— Тем более! — Катя присела на край стула напротив, её глаза загорелись энтузиазмом, который Андрей знал и одновременно боялся. — Представляешь, какая там красота? Мы и шашлыков пожарим, и воздухом подышим. А твоей маме будет приятно.
Андрей наконец поднял взгляд. В его глазах мелькнуло что-то тревожное, почти испуганное. Он видел перед собой не жену, а человека, который собирается войти в клетку со спящим тигром, искренне веря, что зверь проснётся в хорошем настроении.
— Катя, ты же знаешь мою мать. У неё… сложный характер. Особенно на даче. Там она царица и богиня. Мы только себе настроение испортим.
Но даже произнося эти слова, Андрей понимал их бесполезность. В семейной жизни есть моменты, когда логика бессильна перед импульсом, перед желанием сделать что-то хорошее, даже если разум подсказывает обратное.
— Ну что ты говоришь! — Катя махнула рукой с такой лёгкостью, будто отмахивалась от назойливой мухи. — Просто заедем, посмотрим, как она там. Может, помощь какая нужна.
— Помощь ей не нужна. А вот от нас она устанет за пять минут.
Андрей чувствовал, как внутри него борются два человека: сын, который до сих пор боится материнского неодобрения, и муж, который хочет защитить жену от того, что ждёт их впереди. Эта внутренняя война была ему знакома — она началась много лет назад и до сих пор не закончилась.
Катя уже вскочила, глаза блестели от предвкушения. В её энтузиазме была что-то трогательное и одновременно пугающее — она не знала его мать так, как знал он. Для неё Раиса Петровна была просто пожилой женщиной, которая живёт одна и, возможно, скучает.
— Андрюш, ну пожалуйста! Когда мы последний раз выбирались за город? Мясо купим, овощи. Один день, всего один день!
Андрей выключил телефон, долго смотрел в окно. За стеклом качались ветки берёзы, и в их движении было что-то гипнотическое, успокаивающее. Он думал о том, как объяснить жене то, что сам до конца не понимал. Как рассказать о том страхе, который охватывал его каждый раз при мысли о встрече с матерью? О том чувстве вины, которое сопровождало его с детства и которое, казалось, никогда не отпустит?
Что-то сжималось в груди при мысли о том разговоре, который их ждёт. Он уже видел мысленно лицо матери — недовольное, подозрительное. Слышал её голос, полный упрёков и претензий. И самое страшное — он знал, что в глубине души часть её упрёков будет справедлива.
— Хорошо, — он вздохнул тяжело, и в этом вздохе была вся тяжесть предстоящего дня. — Но предупреждаю — потом не говори, что я тебя не предупреждал.
Катя уже планировала, перечисляла, что взять с собой, и спорить с ней было бесполезно. Андрей смотрел на неё и думал о том, что любовь иногда делает нас слепыми к опасности. Жена не видела подводных камней, которые он знал наизусть.
Дорога до дачи заняла два часа, но для Андрея время тянулось мучительно медленно. Каждый километр приближал его к встрече, которой он подсознательно боялся. Катя болтала о планах на день, а он кивал и отвечал односложно, погружённый в свои тревожные мысли.
Старенькая «девятка» с трудом взбиралась по просёлочной дороге. Пыль поднималась столбом, оседая на лобовом стекле. Катя нервно поправляла волосы, вглядываясь в огороды по сторонам. Теперь, когда цель была близка, её энтузиазм начал смешиваться с беспокойством.
— А вдруг её нет дома?
— Она там, — мрачно ответил Андрей. — Куда ей деться.
В его голосе была уверенность человека, который знает привычки другого до мелочей. Мать никогда не уезжала с дачи без крайней необходимости. Для неё этот участок был не просто огородом — это был её мир, её крепость, её способ контролировать хотя бы что-то в жизни.
Участок матери был виден издалека — аккуратные грядки, блестящий пластик теплицы. Всё говорило о том, что здесь живёт человек, для которого порядок не просто привычка, а жизненная философия. Каждое растение знало своё место, каждый инструмент лежал там, где должен лежать.
Андрей припарковался у калитки и выключил двигатель. В наступившей тишине было слышно, как стучит сердце. Он сидел, положив руки на руль, и собирался с духом. Катя посмотрела на него с удивлением — она впервые видела мужа таким напряжённым.
— Мам! — крикнул он, вылезая из машины. Голос прозвучал слишком громко в летней тишине.
Калитка скрипнула, и из-за кустов смородины показалась невысокая коренастая женщина в выцветшем халате. Раиса Петровна двигалась медленно, но в её походке чувствовалась внутренняя сила, упрямство человека, который привык полагаться только на себя. Лицо её было суровым, губы сжаты в тонкую линию.
— А-а, — она остановилась, скрестив руки на груди. — Вот и явились.
В этих простых словах было столько холода, что Катя почувствовала, как что-то сжимается в животе. Она ожидала удивления, может быть, лёгкого недовольства, но не такой откровенной враждебности.
— Мам, привет, — Андрей подошёл ближе, но поцеловать её не решился. В его движениях была неуверенность подростка, который не знает, как вести себя с родителем. — Как дела? Как здоровье? Мы к тебе на денек решили заехать.
— Ну конечно! — Раиса Петровна хмуро посмотрела на гостей. — Пусти вас на дачу на один день, потом неделю не выгонишь!
Эти слова сильно задели Катю. Она застыла у машины, не зная, подходить или нет. В голове крутилась мысль: «За что? Мы же ничего плохого не сделали!»
— Мы просто проведать приехали, — тихо сказала она, и в её голосе слышались нотки обиды.
— Проведать! — фыркнула Раиса Петровна, и в её голосе было столько сарказма, что слово приобрело почти ругательный оттенок. — Знаю я ваше “проведать”. Вон у Марии Ивановны племянник с женой «проведать» приехали. На всё лето остались! Всё вытоптали, теплицу сломали, огурцы все сожрали. А когда уезжали — даже спасибо не сказали!
Андрей слушал материнские слова и чувствовал, как внутри него поднимается знакомая смесь стыда и злости. Стыда — за то, что мать ведёт себя так с его женой. Злости — на себя за то, что позволил втянуть себя в эту ситуацию. И ещё более глубокое чувство — болезненное осознание того, что мать говорит не только о соседях. В её словах слышался страх, что и собственный сын может оказаться таким же неблагодарным.
— Мам, мы не… — начал Андрей, но голос его прозвучал неуверенно.
— Не что? Не будете хозяйничать? Не будете указывать, как мне жить? — голос Раисы Петровны становился всё резче, в нём слышались накопленные за годы обиды и разочарования. — У меня тут порядок, всё по местам разложено. А вы налетите, как саранча, всё разворошите!
Катя почувствовала, как горят щёки. Хотелось развернуться и уехать прямо сейчас, но ноги будто приросли к земле. Она смотрела на свекровь и думала о том, как могла так ошибиться в человеке.
— Мы мясо привезли, — слабо произнесла она, цепляясь за последнюю соломинку надежды. — Хотели шашлыки пожарить.
— Шашлыки! — Раиса Петровна всплеснула руками, в её голосе звучало возмущение, граничащее с паникой. — А если что загорится? Кто отвечать будет?
В её страхе было что-то иррациональное, но понятное. Это был страх человека, который всю жизнь боролся за свой маленький мир и теперь видел в каждом постороннем потенциальную угрозу этому миру.
Андрей стоял, опустив голову, и чувствовал себя преданным собственными эмоциями. В этот момент он снова был десятилетним мальчишкой, которого отчитывают за разбитое окно. Все его взрослые достижения, вся уверенность в себе испарились под материнским взглядом.
— Мам, если ты не хочешь нас видеть, мы уедем, — сказал он глухо, и в его голосе звучала старая детская обида.
— Уедете? — в голосе матери прозвучала странная нота, в которой смешались удивление и что-то ещё, что трудно было определить. — Припрётесь сюда без спроса, а теперь ещё и обижаетесь!
Повисла тягостная тишина. В воздухе висело напряжение, которое можно было ощутить почти физически. Катя судорожно сглотнула, пытаясь сдержать слёзы. Все мечты о тихом семейном вечере за городом рассыпались в прах, оставив после себя только горечь и недоумение.
Андрей смотрел на мать и жену, и в его душе боролись противоречивые чувства. Часть его хотела защитить Катю, увезти её отсюда подальше. Другая часть — та, что навсегда осталась сыном — искала способ помириться с матерью, заслужить её одобрение.
— Может, всё-таки зайдём? — неуверенно предложил он, и в его голосе слышалась мольба. — Посмотришь, что мы привезли.
Раиса Петровна долго изучала их лица, и в её взгляде что-то менялось. Гнев медленно уступал место усталости, а враждебность — любопытству. Она видела перед собой двух взрослых людей, которые выглядели растерянными и обиженными, и что-то в её сердце дрогнуло.
— Заходите уж! — резко сказала она, развернувшись к дому. — Раз приехали. Только ничего не трогайте!
Она зашагала по тропинке, и супруги медленно последовали за ней. Участок встретил их тишиной и порядком — каждое растение знало своё место, каждая дорожка была тщательно подметена. Здесь чувствовалась рука хозяйки, которая вкладывала в своё дело не только труд, но и душу.
— Чем помочь можем? — спросила Катя, оглядывая участок и пытаясь найти способ наладить отношения.
— Ничем! — рявкнула Раиса Петровна, но в её голосе уже не было прежней злости. — Ешьте свои шашлыки и проваливайте. Без вас забот хватает.
Но через минуту она уже жаловалась, и в её жалобах слышалась не столько просьба о помощи, сколько потребность быть услышанной:
— Калитка вон совсем плохо закрывается. Сколько раз пыталась починить — не получается. А на парнике плёнку ветром порвало вчера. Руки не доходят заклеить.
Андрей молча направился к калитке. В его движениях была решимость человека, который нашёл способ выразить свои чувства через действия. Покрутил петли, поправил защёлку, проверил замок. Движения его были резкими, злыми — вся накопившаяся обида выплёскивалась в работу.
Катя тем временем осматривала парник. Плёнка действительно была порвана в нескольких местах, края болтались на ветру.
— У вас скотч есть? — спросила она, и в её голосе не было обиды — только желание помочь.
— В сарае, — буркнула Раиса Петровна, но тон её стал заметно мягче.
Работали молча, каждый погружённый в свои мысли. Андрей думал о том, как странно устроена жизнь — иногда самые простые дела помогают сказать то, что не получается выразить словами. Катя размышляла о том, что за материнской грубостью, возможно, скрывается одиночество и страх. А Раиса Петровна наблюдала за ними из окна и чувствовала, как что-то тёплое начинает шевелится в груди.
Она то и дело выглядывала из дома, бормоча что-то недовольное, но помешать не пыталась. В её взглядах было любопытство и что-то ещё — может быть, благодарность, которую она пока не была готова признать.
К вечеру калитка была починена, парник заклеен. Андрей разжёг мангал — аккуратно, в стороне от грядок, так, как делал это в детстве под материнским присмотром. Запах жареного мяса разнёсся по участку, смешиваясь с ароматами цветов и трав.
— Накрывать где будем? — спросила Катя, и в её голосе уже не было прежней обиды.
— На веранде стол есть, — нехотя ответила Раиса Петровна, но в её словах слышалось приглашение.
Веранда была уютной, обставленной старой, но добротной мебелью. Когда все расселись за столом и Катя стала раскладывать мясо по тарелкам, свекровь вдруг встала и скрылась в огороде.
Она вернулась с огромной миской свежих огурцов и помидоров, ещё тёплых от солнца, пахнущих землёй и летом. В её движениях была некоторая неловкость — она не привыкла к таким жестам.
— Возьмите, — сказала она, избегая смотреть в глаза. — Со своего огорода. Вкусные.
В этом простом жесте было больше примирения, чем в любых словах. Катя почувствовала, как сердце сжимается от неожиданной нежности. Она поняла, что за грубой оболочкой скрывается человек, который просто не умеет по-другому выражать свои чувства.
Ели в тишине, но эта тишина была уже не тягостной, а умиротворённой. Только изредка Раиса Петровна тихо спрашивала:
— Помидоров хватает? Может, ещё собрать? А огурцы как? Сладкие?
В её вопросах была забота, которую она долго прятала под маской недовольства. Андрей смотрел на мать и жену, и в его душе что-то менялось.
Солнце садилось за деревьями, окрашивая небо в мягкие розовые тона. На участке становилось прохладно, и воздух наполнялся вечерними ароматами. Пора было собираться, но никто не торопился — все понимали, что этот день что-то изменил между ними.
— Спасибо за ужин, — сказал Андрей, поднимаясь из-за стола, и в его словах была искренняя благодарность.
Раиса Петровна вдруг схватила его за рукав. В её движении была отчаянность человека, который понимает, что может упустить важный момент.
— Андрюша, — голос её дрожал, и в этой дрожи были годы накопленных переживаний. — Прости ты меня, старую дуру. Не знаю, что на меня нашло. С порога накинулась на вас, как собака цепная.
Она отвернулась, смахнула слезу тыльной стороной ладони. В этом жесте была вся её гордость и стыд за собственную слабость.
— Тут соседки всё рассказывают про родственников незваных. Как приезжают без спроса, хозяйничают, всё портят. Вот и я… А вы же не такие. Вы хорошие дети.
Андрей обнял мать — неловко, но крепко. В этих объятиях было прощение за все обиды, понимание того, что любовь иногда проявляется странными способами.
— Мам, мы же просто хотели повидать тебя. Соскучились.
— Знаю, знаю, — всхлипнула она, и в её голосе слышалось раскаяние. — А я глупая… Соседки-то эти… они небось и привирают много. Языкастые больно, любят приукрасить.
Катя подошла ближе, тоже обняла свекровь. В этом объятии было принятие — она понимала теперь, что за материнской грубостью скрывается страх одиночества и потребность в любви.
— Мы ещё приедем? — спросила она, и в её голосе была надежда на новые встречи.
— Приезжайте, — Раиса Петровна крепко сжала её руку. — Только предупреждайте заранее. Я блинов напеку, борща наварю. Как положено встречать надо. А то сегодня — как снег на голову.
Уезжали, когда уже совсем стемнело. Дорога домой казалась другой — не такой длинной и тягостной. В зеркало заднего вида Андрей видел, как мать стоит у калитки и машет рукой, и в её силуэте было что-то трогательное и одинокое.
Что-то тёплое разлилось в груди — впервые за много лет он не чувствовал вины перед ней.
— Поедем ещё? — тихо спросила Катя, глядя в окно на проплывающие мимо поля.
— Поедем, — ответил он, и в голосе его не было прежней тревоги. — Обязательно поедем. Только предупредим заранее.
