Ольга стояла у окна, покачивая рукой чашку с кофе, который давно остыл и начал отдавать горечью, похожей на ту, что сидела в груди третий месяц. Осень шла к финалу: ветер рвал листья, деревья стояли голые, как правда. Она смотрела вниз, на двор, где однажды они с Димой обнимались возле лавки у подъезда и строили планы на жизнь, которые теперь казались детскими рисунками на пыльной стене — ярко, неровно, с ошибками.
Квартира, доставшаяся ей от бабушки, была не просто «жилплощадью» — это был её мир. Каждый угол напоминал детство, когда бабушка варила кисель и включала телевизор так громко, что соседи знали расписание её сериалов. Ольга сделала ремонт, сохранив всё важное: полки, сервант, кухонный стол с выщербленной ножкой. Этот дом был ею. Не вещами — атмосферой. Она так и говорила:
— Тут пахнет мной. И бабушкой.
Дмитрий вошёл в кухню, как всегда — беззвучно, как призрак. В руках — тарелка с недоеденным ужином. Поставил в раковину, не глядя. Словно извинялся своим телом за то, что живёт.
— Опять холодный, да? — голос у него был тихий, с обидой.
— Тебе и горячее было невкусно, — пожала плечами Ольга.
Он вздохнул. Она не повернулась. Это была их новая игра — жить в одной квартире, почти не встречаясь глазами.
— Я подумал… Ирина сказала, что у неё совсем беда с квартирой. Съёмку подняли. Трое детей, школы рядом нет. Я… Я подумал…
Ольга поставила чашку. Медленно. Ровно. Словно в фильме, где на фоне должно играть «Кармина Бурана».
— Ты подумал. Ну. И? Давай. — Она повернулась, руки скрестила на груди. — Прямо скажи, чего хочешь. Не по кругу. Не через «она сказала». Прямо.
— Она попросила пожить у нас пару недель. Пока подыщет что-нибудь. С детьми. В комнате твоей бабушки.
— В комнате моей бабушки, которую мы оборудовали под мой кабинет. Где, напомни, стоит мой единственный нормальный стул? На котором сидеть можно, когда спина болит?
Он молчал. Как обычно. Делал вид, что думает. Хотя думал он, скорее всего, о том, как бы сказать так, чтобы не обидеть.
— Я не понимаю, чего тебе стоит просто сказать «да». Это же семья. Моя сестра. Её и так муж бросил, теперь ещё и ты хочешь её выставить?
— Подожди, — Ольга подняла ладонь. — Подожди. Меня в этот спектакль без репетиции не втягивай. Ты хочешь, чтобы я дала согласие, чтоб потом, когда всё начнёт разваливаться, ты мог сказать: «Ну ты же была не против».
Он отвернулся. Смотрел в окно. Туда, где осень делала своё дело, не спрашивая разрешения.
— У неё дети, Оль.
— У меня нервы, Дим. И квартира, в которой я хочу жить, а не выживать в компании твоей сестры, которая, на минуточку, в прошлый раз забрала с собой мой фен, сказав, что «у нас таких не делают». Серьёзно? У нас? В каком «у нас», интересно, она живёт?
Дмитрий вздохнул. Подумал. Или притворился. Потом сказал:
— Я её не брошу.
Ольга усмехнулась.
— А меня ты уже бросил, я правильно понимаю?
Молчание. Опять. Она услышала, как где-то внутри что-то сломалось — тихо, как хрупкая ветка. Так ломаются доверие и последние надежды, которые ещё цепляются за слово «мы».
Телефон затрезвонил — как будто в сценарий добавили тревожную музыку. Ольга не взяла сразу. Смотрела, как экран светится именем «Ирина». Дмитрий сжал губы.
— Возьми, — тихо. — Она, наверное, у подъезда уже. Сказала, что такси вызвала.
— Погоди. Она уже едет? — Ольга развернулась. — Ты что, уже сказал ей, что она может?
— Ну… Я подумал, мы решим. И всё равно она… Она сказала, что просто приедет поговорить.
— Да чтоб тебя, Дим. — Ольга резко пошла к спальне. — Я даже тапки свои спрятать не успела!
— Оль… — он пошёл за ней, осторожно, как будто боялся наступить на минное поле. — Не надо так. Она — временно. Всего пара недель.
— Это она тебе сказала? Та же, что позапрошлой весной «на три дня» переехала с коробками, собаками и развесистыми пледом? Та, что уехала только когда её новая подруга ей место на съёмной нашла? Вот это «пара недель»?
Он замолчал. Как умел.
Звонок в дверь прервал сцену. Ольга не пошла открывать. Осталась в коридоре. Услышала голос Ирины:
— Ну здравствуйте, мои сладкие! А я вот с тортиком! И с Тимошкой, Полей и Артёмкой. Мы только на пару деньков, честно-пречестно.
— Мама сказала, что у вас ванна с тёплым полом! — крикнул один из детей радостно.
— И телевизор побольше! — добавил другой.
Ольга стояла, прислонившись к стене, и чувствовала, как по позвоночнику ползёт злая, тяжёлая тень. Не страха. Не злости. Безысходности.
— Оль, ну не злись, — прошептал Дмитрий, подойдя. — Мы же семья.
Она посмотрела на него и вдруг очень чётко поняла: это не её семья. Ни он, ни Ирина, ни дети, ни даже этот тортик, купленный в пекарне, которая ей всегда казалась подозрительной.
— Ты сделал свой выбор, Дим. Я пока подумаю, что делать с этим.
— Не драматизируй.
— Я не драматизирую. Я выдыхаю, чтобы не заорать. Потому что если сейчас начать говорить по-настоящему — мало никому не покажется.
Ирина в это время уже тащила чемодан. Один, второй, третий. Поля за ней с плюшевым медведем размером с тумбочку. Тимошка уже схватил пульт и завёл мультики.
— О, а мы тут останемся, да? — сказала Ирина, весело глядя на Ольгу. — В твоей… Как ты её называешь?.. «Бабушкиной комнате»?
— А ты — где будешь спать? — спросила Ольга холодно.
— Ну я думала, на диванчике у вас в зале. Ничего, я не мешаюсь.
— Мешает только чувство вины, Ирин. Но ты, я вижу, давно от него избавилась.
Ирина усмехнулась, но не ответила. Она никогда не отвечала на подобные реплики. Умела включить «ой, да ладно» и пройти мимо.
Ольга ушла в спальню. Села на кровать. Закрыла глаза. Где-то в квартире включили чайник, кто-то вскрикнул, кто-то уронил тапок, Ирина рассмеялась. А Ольга сидела — и слушала. Всё. Каждую мелочь. Потому что знала: это только начало.
Утро началось с крика.
— Ма-а-а-аам, Тимоша опять в унитаз кинул мою расчёску! — орала Полина, стоя в коридоре в одних носках с совами и футболке, которая могла бы быть пижамой, а могла бы быть и просто грязной.
Ольга лежала на диване в зале, укрытая пледом с пятнами от шоколада (подозревала Артёмку, но без доказательств не осуждала), и смотрела в потолок. Ночь она провела без сна — не потому что не могла заснуть, а потому что боялась проснуться. Реальность стала хуже любого кошмара.
— Ир, ну объясни детям, наконец, что кричать с утра в чужом доме — это как минимум невоспитанно, — бросила она в сторону кухни, откуда доносился бодрый голос сестры мужа, с кем-то разговаривающей по громкой связи.
— Оль, ну ты чего такая? — раздалось в ответ. — Они же дети! Ну пошумели, ну попрыгали. У тебя что, детства не было?
— Было. Но там был ремень. И бабушка, которая могла взглядом отправить в космос.
Из кухни доносился весёлый смех Ирины, перемежающийся стуком посуды. Судя по звукам — она только что разбила тарелку. Дмитрий, как всегда, молчал. Вчера он ушёл в ванную «почистить зубы» и вернулся через полчаса с видом приговорённого. Ему, видимо, полегчало — он выбрал сторону. Ольга выбрала дистанцию.
— Где мои тапки?! — закричал Артём. — У меня холодные ноги!
— Оль, а где фен? Мне голову надо высушить, а мой сгорел ещё в Геленджике! — не отставала Ирина. — А, кстати, ты шампунь такой вкусный купила, с алоэ! Прям волосы как в рекламе.
— Ты залезла в мой шкаф в ванной? — спокойно, но опасно спросила Ольга, не двигаясь с дивана.
— Ну а что такого-то? Мы же как семья!
— Нет, Ирин, мы как диагноз. Сначала вроде ничего, а потом с осложнениями.
— Очень смешно, Оль, честно. Лучше бы завтрак приготовила, а то дети голодные, а у нас и хлеба почти нет.
— А ничего, что вы в магазин вчера обещали сходить? Деньги у меня в конверте на полке. Там же, где паспорт. Случайно не брала?
Ирина высунула голову из кухни, улыбающаяся, как будто её похвалили.
— Ой, да ты чего! Конечно нет. Я просто взяла пару сотен — в аптеку. Полине капли нужны были. Твои, кстати, лежат теперь на холодильнике. Надо бы подписать, а то дети перепутают.
Ольга встала. Медленно. Ирина — моментально спряталась обратно, будто знала, что сейчас может прилететь не только словом.
— Дим! — крикнула Ольга. — ДИМИТРИЙ!
— Ну чего ты орёшь-то… — вялый, сонный голос раздался из спальни, где он теперь спал отдельно, потому что Ирина заняла его место на раскладушке.
— Пошли поговорим.
— Может, не сейчас? Я только глаза открыл.
— Дим, вставай. Пока я сама не пошла выкидывать чемоданы. И неважно, чьи.
Он появился в проёме, помятый, лохматый, с видом того самого мужика, который в фильмах всегда говорит: «Ну я не знал, как лучше…»
— Я не понимаю, чего ты так взъелась, — начал он осторожно. — Это же временно. Всего-то неделя.
— Угу. Уже четвёртый день, между прочим. И знаешь, что я заметила? Что всё это время никто не спросил, как я. Где я. Почему я сплю на диване, где у меня полотенце, где моя зубная щётка, почему мои кремы стоят теперь в пакете на подоконнике!
— Да никто тебе не мешает взять своё, что ты начинаешь?
— Мешает. Мне мешает сам факт того, что в моей квартире теперь обитает полк чужих людей, которые уверены, что я тут — декорация. Задний фон. Хозяйка в отпуске, а эти решили пожить.
— Ну чего ты, она же сестра моя. Ты бы ради своей не сделала?
— Моя сестра в 12 лет поняла, что брать без спроса — плохо. И живёт в Воронеже. И да, если бы приехала, я бы её спросила, где ей удобнее — в гостинице или на съёмной квартире.
Дмитрий сел на край стула. Сгорбился. Опять играл в «я тут ни при чём». Но в этот раз Ольга была готова.
— Я тебе вот что скажу. Ещё один день — и она уходит. Или я.
— Оль…
— Нет, Дим. Всё. Или она, или я.
Он замолчал. Смотрел в пол. Потом в потолок. Потом снова в пол. Промолчал секунд десять. Двадцать. Сорок.
— Я не могу её выгнать, — тихо.
— Ну и отлично. Я тогда сама.
— Куда ты?
— Не знаю. На дачу. К подруге. К чёрту. Но не сюда.
Он не успел ничего сказать. Потому что Ирина в этот момент вошла в комнату, держала чашку с чем-то горячим и блаженно улыбалась.
— Ой, я случайно услышала… Вы поругались? — с наигранным сочувствием.
— Ира, я тебя предупреждаю — не вмешивайся, — резко Ольга.
— Да я ж просто… Может, тебе отдохнуть надо? Я тут уберусь, с детьми посижу, ты погуляй… К парикмахеру сходи, а? А то ты вся… как сказать…
— Скажи. Не бойся. Вся — какая?
— Уставшая. И серая.
Ольга засмеялась. В голос. Не истерично — мрачно.
— Спасибо, дорогая. Я тогда, пожалуй, пойду… пока не стала зелёной.
Она развернулась и пошла в спальню. Схватила спортивную сумку. Засунула туда всё подряд — зубную щётку, свитер, зарядку, старые кеды. От злости забыла бельё и паспорт, но потом вернулась и взяла. Дмитрий стоял у стены, словно его поставили в угол.
— Ты выбрал. Всё.
— Ты серьёзно? — он глядел на неё так, как будто не верил.
— Абсолютно. Я не обязана быть святой, чтобы заслужить вежливость в собственном доме.
Ирина молчала. Редкий момент.
— А знаешь, что самое обидное, Дим? Что ты — не дурак. Просто тебе удобно так. Молчать. Отсидеться. Перетерпеть. Только вот я — не твой «терпёж». Я — человек. И мне не сорок пять, чтобы мириться с таким трэшем ради галочки «семья».
Она взяла сумку. Пошла к двери. Дети скакали в прихожей. Артём швырнул тапком, попал в дверь. В другой ситуации — рассмеялась бы. Сейчас — нет.
На пороге она обернулась:
— Запомни, Дим. Всё, что рушится не от урагана, а от равнодушия — ты сам разрешил сломать.
И ушла.
Прошло два дня.
Ольга сидела на старом диване в квартире подруги в Южном Бутове, пила холодный кофе и листала сообщения в телефоне. Там, где раньше были мемы от Дмитрия и фотки утреннего кофе, теперь пустота и два пропущенных звонка. Один — ночью, второй — утром. Больше ничего.
Света — подруга, у которой она остановилась — с самого начала решила не лезть. Просто молча поставила ей на стол бокал вина, коробку с пиццей и сказала:
— Спи, злись, ори, делай что хочешь. Только шторы не сожги, они в аренде.
Ольга тогда впервые за сутки рассмеялась.
Сейчас она уже не смеялась. Смотрела в потолок, в котором не было ни смысла, ни ответов. Чувствовала себя… не преданной даже, а лишней. Как старая посуда — вроде бы ещё цела, но уже не в моде.
В дверь постучали. Ольга вздрогнула. Света была на работе. Звонка не было — значит, кто-то вежливый. Или хитрый.
— Кто там? — спросила она, не вставая.
— Это я. Дима, — раздалось из-за двери.
Ольга закрыла глаза. Конечно. Конечно он пришёл, когда она уже перестала ждать.
— Я не открываю, — спокойно сказала она.
— Понимаю… Но мне нужно сказать. Хоть что-то.
— Скажи Ирине. У тебя с ней отличный контакт.
— Она уехала, Оль.
Тишина.
— Уехала? — голос её сорвался.
— Утром. Сказала, что больше не вернётся. Оставила ключи и записку. Там всего два слова: «Извините. Спасибо.»
— А ты?
— А я… стоял и смотрел, как закрывается дверь. В этой квартире так тихо стало, что слышно, как часы в туалете идут. Я подумал, что мне никогда не было так… страшно.
— Поздно, Дим. Всё это слишком поздно.
— Можно я хоть скажу?
— Давай. У тебя минута. Потом я снова стану гордой и независимой.
Он рассмеялся. Усталым, каким-то тёплым смехом. Она даже почувствовала, как внутри что-то дёрнулось.
— Я был трусом. Мне всегда казалось, что, если я не вмешаюсь, всё само решится. Что если я промолчу, то не обижу никого. Только я забыл, что в этой тишине умирает именно ты. Ты и мы.
Ольга сидела молча. Сердце било ровно. Голова гудела.
— Ты знаешь, что она каждый день жаловалась на тебя? — продолжал он. — Говорила, что ты холодная, злая, что ты не любишь её детей. А я думал — ну может, просто характеры не сошлись. А потом увидел, как ты плачешь на кухне ночью, стоя у плиты с кружкой чая, и поняла… ты просто устала быть в доме, где тебя нет.
— Ну хоть теперь понял, — тихо.
— Оль… Я хочу домой.
— А я — нет.
Он замолчал. Она слышала, как он глубоко выдохнул.
— Я всё понял. Я иду в юриста. Я оформлю на тебя договор дарения. Эта квартира — только твоя. Я больше не притронусь к ней. Это твой дом. И если однажды ты захочешь, чтобы я вернулся — я приду. Но только если ты позовёшь.
— Ты не обязан…
— Обязан. Потому что когда ты держала всё на себе — я думал, что ты сильная. А теперь я понимаю — ты была одинока. И это моя вина.
Тишина снова заполнила комнату. Потом она услышала, как он пошёл вниз по лестнице. Не звонил. Не стучал. Не умолял. Просто ушёл.
Ольга сидела ещё минут десять. Потом встала, накинула куртку, вышла на улицу и села на лавку у подъезда. В голове было пусто. В сердце — что-то новое, странное, неоформленное.
К ней подошёл пожилой сосед. Смешной такой, с газетой и в клетчатом пиджаке.
— Улыбнись, девочка, — сказал он. — Жизнь она как мебель из ИКЕА — сначала всё валится из рук, потом читаешь инструкцию и понимаешь, что винтики были не те.
Она рассмеялась. Настоящее.
Через месяц Ольга вернулась в квартиру. Чистой. Тихой. Свободной. И без чужих зубных щёток. Без лишних людей.
На столе стояла коробка с письмом.
«Я уезжаю. В Тулу. Начну заново. Не зови, если не хочешь. Если захочешь — я на связи. Д.»
Она закрыла письмо. Улыбнулась. Поставила чайник. Открыла окно. Впустила воздух — свежий, честный, свой.
И сказала вслух:
— Ну здравствуй, моя жизнь. Без мебели из ИКЕА.
