Екатерина сидела на кухне, обнимая кружку с остывшим чаем. Через тонкое стекло балконной двери мерцал ранний вечер — серый, угрюмый, промозглый. Осень в Москве всегда начиналась не с календаря, а с воздуха. Он становился мокрым, как выжатая тряпка, и пах холодом, которым только что помыли лестничную клетку.
На плите остывал борщ, сваренный вчера. Дмитрий снова задерживался. Уже четвёртый день подряд. И снова без звонка.
— Отличная статистика, — вслух пробормотала Катя, — как раз на юбилей нашей пятилетней каторги.
Зазвонил телефон. Внутри всё сжалось. Она уже знала, кто это.
— Алло? — голос у неё был ровный, как у человека, которому надоело быть удивлённым.
— Екатерина, здравствуй, — раздалось сухо и бодро. — Это Ольга Петровна. Ты одна?
— А вы-то как думаете? — Катя тяжело вздохнула и присела обратно на табурет. — Дмитрий снова где-то задерживается. Наверное, с вами чай пьёт?
— Нет, что ты, я одна. Но я не об этом. Я вот тут подумала, мы с Димой обсуждали, и… — Ольга Петровна сделала паузу, как будто уточняла: готова ли ты к очередному вторжению в свою жизнь, Катя?
— Прямо интересно стало, о чём таком вы «с Димой» без меня разговаривали, — сухо отозвалась Катя.
— Кать, ты не обижайся, но вам бы стоило сдать квартиру. Это рационально. Молодым нужно на что-то жить. А у меня, между прочим, две свободные комнаты — все и так знают, что я живу одна. Просторно. Мы бы спокойно жили вместе, ты бы мне помогала, а аренда… ну, подушка безопасности, мало ли. Времена сейчас какие.
— Интересно, — медленно сказала Катя, — а вы случайно не забыли, что квартира — моя?
— Ну что значит «твоя», Катя, — в голосе свекрови появилась нотка материнской укоризны, — ты же теперь замужем. У вас с Димой всё общее. И квартира — в том числе. Пора уже взрослеть, в конце концов. Разве это плохо — быть семьёй?
Катя не ответила. Она встала, подошла к окну и посмотрела вниз. Осень капала с балконов. Хмурые тени сползали по фасадам девятиэтажек.
— Вы хоть понимаете, как это звучит? — наконец спросила она, обернувшись. — Вы предлагаете мне выехать из собственной квартиры и съехаться с вами. Чтобы вы сдавали мою квартиру. Мне даже нравится это ваше «мы обсудили». А мне, извините, когда собирались сказать?
— Ну что ты так воспринимаешь, девочка, — голос Ольги Петровны стал приторным. — Это просто логично. Ты всё время одна, я одна. Дмитрий мотается между двумя женщинами — это вообще ненормально. Так жить нельзя. Надо объединяться. В единую ячейку. Аренда даст вам с Димой возможность накопить. Может, на машину. Или ребёнка заведёте. У тебя же, кстати, уже тридцать два. Не девочка.
Катя хохотнула. И смех у неё вышел резкий, колючий.
— Ребёнка? Со «своим» мужчиной, который с мамой обсуждает, как мне жить в её квартире? Прелестно. Может, мне ещё и родить у вас на кухне? А вы с Дмитрием придумаете, в какой я роддом поеду?
— Ну зачем ты так, Катя, — теперь голос Ольги Петровны стал ледяным. — Я всё делаю из лучших побуждений. Просто ты не хочешь понимать, как устроена жизнь. Семья — это компромиссы. А ты всё про свою самостоятельность, про свободу… Да кому она нужна, твоя свобода, если ты одна и несчастна?
— Лучше быть одной, чем жить в коммуналке с чужими людьми. Даже если эти «люди» — твои родственники, — резко сказала Катя и отключила звонок.
Она не плакала. Её слёзы закончились ещё два года назад, когда Дмитрий впервые ушёл ночевать «к маме». Тогда это было под предлогом «сломался кран», «поздно возвращаться», «она одна, Катя, ты пойми».
С тех пор всё катилось вниз. Но она, как дура, цеплялась. За брак. За привычки. За Дмитрия, которого когда-то искренне полюбила.
А потом был один вечер.
Катя случайно открыла смс в телефоне Дмитрия. Там было коротко:
«Показ прошёл отлично. Молодая пара — почти согласились. Завтра принесут аванс. Всё идёт по плану.»
Катя смотрела на это сообщение минут пять. Потом ещё раз перечитала. Потом — раз десять. У неё кружилась голова.
Показ. Аванс. Молодая пара.
Какой такой показ, Дмитрий? И почему я ничего не знаю?
Ответ был в следующем сообщении. Уже от риэлтора. Катя прочитала и почувствовала, как по телу пробежала дрожь.
«Квартира отличная. Вариант нарасхват. Но если завтра не внесут, беру других. Договор аренды можно будет подписать на следующей неделе. С вашей мамой всё обсудили.»
С вашей мамой.
Не с Екатериной. С мамой Дмитрия.
Катя села обратно на табурет, как будто ноги её перестали держать.
Это был её дом. Квартира, в которой она выросла. Где ещё висела рамка с родителями в коридоре. Где её отец красил стены своими руками. Где мать плакала ночами после его инфаркта. Где Катя возвращалась из института и грела пирожки в этой же микроволновке.
И теперь они — Дмитрий с мамочкой — решили, что это всё можно отдать. Сдать. Как будто это просто имущество. Метры.
Екатерина с трудом дошла до ванной, плеснула в лицо холодной водой.
Сердце стучало, как молот.
Она знала: с этого момента всё изменится. Но пока не понимала — как именно.
Вечером Дмитрий всё же пришёл. Без звонка, без ключа — видимо, забыл, что Катя ещё не успела сменить замки. Или надеялся, что она этого не сделает. Или считал, что имеет право.
Он вошёл тихо, как вор. А может, как человек, у которого нет оправданий. Только он, в отличие от вора, не снял обувь, а сразу прошёл в кухню, где Екатерина сидела за ноутбуком и смотрела в пустоту экрана.
— Привет, — пробормотал он, вяло. — Как день?
— Ты всерьёз хочешь об этом поговорить? — она не обернулась.
Он пожал плечами. Было заметно: ждал истерики, слёз, криков. А она сидела, с абсолютно мёртвым лицом. Такая спокойная, что от этого становилось страшнее.
— Ты узнала? — спросил он через паузу.
— Да нет, я просто с риэлторами по приколу переписываюсь. Психологически разминаюсь. Это же весело — узнавать о сдаче своей квартиры из чужих смс.
— Кать, послушай…
— Не начинай с «послушай»! — резко перебила она и наконец обернулась. — Это всегда значит, что сейчас будут лапшу вешать. Сначала — «послушай», потом — «это всё не так, как ты думаешь», потом — «я не хотел, это мама».
Дмитрий опустил голову, почесал затылок. Тот самый жест, которым он всегда маскировал вину.
— Ну а что ты хочешь, а? — вдруг вспылил он. — У нас денег впритык! Ты вечно всё тянешь сама, работа, счета! А мама просто предложила вариант. Вариант, Кать! Никто не собирался тебя выгонять.
— Да ты вообще слышишь, что говоришь? — она встала, громко отодвинув стул. — Это моя квартира! Моя, Дима! Наследство от родителей! Не ты её покупал, не твоя мама её красила! И ты с ней обсуждаешь, как сдать её в аренду, не сказав мне ни слова? Это даже не предательство — это какой-то делёж в прямом эфире.
— Да никто ничего не делил! — повысил голос он. — Просто хотели как лучше! Ты вечно держишься за прошлое! Квартира эта — как музей! Ничего нельзя тронуть, ничего нельзя поменять! Ни ремонта, ни уюта. Всё как было у твоей мамы! Ну сколько можно?
Катя замерла. Секунда. Две.
Потом подошла вплотную.
— Ты сейчас серьёзно про ремонт? Уют тебе не нравится? Так иди туда, где «уютно». К маме, например. Там же «просторно». И две комнаты свободные.
Он отвернулся. У него дрожала щека. Она впервые видела, как он по-настоящему теряется.
— Я просто не хотел ссор, Кать… Мама настояла. Она уже нашла риэлтора, а потом сказала, что ты сама всё поймёшь. Что ты умная, взрослая. Что ты не из тех, кто закатывает сцены.
Катя медленно подошла к окну и заговорила, глядя на улицу:
— Знаешь, что обидно больше всего? Что ты даже не пытался меня защитить. Ни разу. Даже не спросил у меня, согласна ли я. Ты просто стал частью их плана. Придатком.
— Ну почему сразу «предатель»? Я ведь твой муж!
— Нет, Дима. Муж — это тот, кто рядом. А ты — статист. Ты просто сидел на диване и молчал, пока твоей жене продавали пол.
— Так, хватит пафоса, — резко перебил он. — Никто тебе ничего не продавал. Мы просто хотели больше денег. Всё! Как все! Все сдают, все живут, ничего в этом страшного!
— А врать жене — это тоже у всех? — сжав зубы, спросила она. — Это у кого «всё как у всех»? У твоей мамочки?
— Не трогай маму! — вскрикнул он и шагнул вперёд.
Катя тут же отступила назад, взгляд жёсткий, спина прямая.
— О, это святое, да? — язвительно усмехнулась. — «Мама сказала, мама предложила, мама решила». А Катя? Где Катя?
— Я не знал, что всё так обернётся, — пробормотал он.
— А я не знала, что ты — человек, с которым надо подписывать соглашения при входе на кухню. А то вдруг окажется, что раковина не моя.
Она медленно сняла с руки кольцо и положила на стол. Тихо, без театра. Просто — точка.
— Ты серьёзно сейчас? — он смотрел на кольцо, как на патрон, который забыл вынуть из пистолета.
— Серьёзно. Я позвонила риэлтору. Сказала, что это была ошибка. Показов больше не будет. А с завтрашнего дня я меняю замки. Не хочу, чтобы в мою квартиру ходили чужие люди.
— То есть я теперь чужой? — хрипло спросил он.
— После всего — да.
Он сел. Опустил голову. Слов у него больше не было. И оправданий тоже.
Через полчаса он ушёл. Молча. Без крика, без скандала. Просто надел куртку, взял ключи и исчез. Наверное, к маме. Туда, где уютно, просторно, и где можно обсуждать чужую жизнь, как меню в кафе.
Катя осталась одна.
Нет, не одна — в своей квартире. Где запах борща всё ещё висел в воздухе. Где на холодильнике осталась записка: «не забудь про сметану, целую.» Старенькая, ещё месяц назад написанная. Тогда, когда она ещё думала, что у них всё можно спасти. Оказалось — не всё.
Она легла на диван, завернулась в плед и включила телевизор. Фоном шла какая-то мыльная опера, где кричали, плакали и предавали. Забавно. Даже выдуманные персонажи порой честнее своих близких.
Наутро она вызвала мастера, поменяла замки. Без сантиментов.
А вечером… пришла СМС.
«Я всё понял. Но, кажется, поздно. Извини».
Катя посмотрела на экран, усмехнулась и удалила сообщение.
— Ну наконец-то, — шепнула она, как будто сама себе. — Начинаем жить.
Прошло десять дней.
Чайник на кухне молчал. Катя специально не включала его. Как будто с того самого вечера, когда Дмитрий ушёл, даже вода в трубах замолчала от неловкости. Только холодильник тихо гудел, будто шептал:
— Держись, Катя, это просто фаза. Она пройдёт. Ну или ты её пройдёшь.
С утра Екатерина сдала годовой отчёт. Сдала, как на зубах, с сухими глазами и ватной головой. Коллеги не спрашивали, почему она стала резче, меньше болтала и не приходила пить чай в бухгалтерскую. А она и не собиралась объяснять. Ну сколько можно объяснять взрослым людям, что тебя предали? Что ты внезапно стала «невыгодной» в собственной жизни?
Ольга Петровна объявилась первой. Конечно, не напрямую. Как всегда — заходом через «невестка, я просто».
Позвонила в восемь утра.
— Екатерина Сергеевна, доброе утро, — ледяным голосом сообщила она, будто передавала показания счётчиков. — Надеюсь, я не отвлекла. Просто хочу узнать: Дмитрий сегодня заберёт вещи. Вы будете дома?
— А он сам спросить не может? — Катя встала с кровати, натянула халат и села на край. — Или теперь у нас официально передача идёт через почтового голубя?
— Молодой человек… эмоционально перегружен. Ему непросто. Я решила облегчить ситуацию. К тому же, я мать. Мне не безразлично, как вы расходитесь.
Катя усмехнулась.
— А разве мы ещё не разошлись?
— Формально — нет. И знаете… я считаю, что вы всё слишком драматизируете. Подумайте: вы могли бы сдать квартиру, жить у нас, экономить. А вы — сразу в позу. Ну зачем?
— Ольга Петровна, — Катя встала, подошла к зеркалу. Волосы растрёпаны, глаза опухшие. — Вот вы всегда всё превращаете в арифметику. Сдать, пожить, посчитать. А жизнь — это не таблица. Это люди. И когда двое делают вид, что третий — мебель, ну извините, не у всех мебель с голосом. Я вот — умею разговаривать.
— Вам лишь бы быть правой! — вспыхнула та. — Я сына растила одна! У нас было трудное детство! А вы… вы неблагодарная!
— Вы путаете: это я — не ваша дочь, а не неблагодарная. Я вам ничего не должна, кроме, может, пары тапок Дмитрия.
— Он всё ещё вас любит! — резко выстрелила она. — Просто вы… вы слишком гордая.
— А вы — слишком настойчивая. Даже домофон вас боится. Он, кстати, тоже теперь код поменял, — Катя нажала на кнопку сброса. — До свидания, Ольга Петровна. Надеюсь, Дмитрий придёт сам. Вещи я уже собрала. Всё подписано. Только не трогайте чайник. Он остался мне.
Ту-ту-ту.
Катя опустилась обратно на кровать. Сердце колотилось. Горло жгло. Слёзы подступили, но опять не пошли.
— Всё. Ты не жертва. Ты хозяйка этой квартиры. Ты хозяйка своей жизни. Даже если чайник пока не кипит.
Дмитрий пришёл через час.
На удивление — один. Без мамы, без спектакля. Был бледный, немного сдавшийся. Куртка мятая, сумка в руке. На лице — не злость, не наглость, даже не вина. Что-то среднее между «я сам не понимаю, как это вышло» и «а может, ещё не всё потеряно?»
— Привет, — сказал он. — Я быстро. Только заберу и уйду.
— Я не держу. Всё у двери.
— Спасибо, — он поставил сумку. Вошёл в коридор. Задержался. — Ты… как?
— Лучше, чем ты, судя по ботинкам, — спокойно ответила она. — Но спасибо, что спросил. Это уже прогресс.
— Я не хотел, чтобы всё так закончилось, — он помолчал, потом добавил: — Хотя, наверное, по-другому и быть не могло.
— Могло. Если бы ты выбрал меня. Хоть раз.
— Я просто… я между вами застрял. Мама — одна, ты — одна. И все что-то от меня хотят.
— А ты чего хочешь, Дим?
Он молчал. Потом пожал плечами.
— Я хотел, чтобы всё было спокойно.
— Ну так вот оно, — Катя развела руками. — Спокойствие. Никто больше не кричит. Никто не орёт про аренду. Никто не прячет ключи.
— Я думал, ты простишь. Со временем.
— А ты бы простил?
Он посмотрел в окно. Потом снова на неё. Взгляд был тяжёлый. И честный.
— Нет, — сказал он. — Не простил бы.
— Вот и хорошо, что ты честный хотя бы в этом, — Катя подошла ближе. — Возьми вещи и уходи. У нас тут больше нечего обсуждать. Договор разорван. Брак — тоже. Я подала.
Он кивнул. Поднял сумку.
— Я правда сожалею, — сказал он.
— А я — нет, — спокойно ответила Катя. — Потому что, знаешь… когда из квартиры выносят мусор, потом дышится легче. Даже если сначала пусто.
Дмитрий вышел.
Катя осталась одна.
Подошла к чайнику, налила воды. Включила.
Пик.
И вот он — привычный, бытовой, родной гул. Будто сердце снова заработало. Будто жизнь пошла. Без него. Без них.
Телефон завибрировал. Сообщение от подруги из театральной студии:
«Катя, не забудь, завтра первая репетиция. У тебя главная роль!»
Она усмехнулась.
— Конечно, у меня главная. Кто же ещё её сыграет — мою жизнь?
