Елена сидела на кухне, обняв кружку с давно остывшим кофе. Было утро среды, но ощущалось, будто на дворе понедельник, который решил остаться жить навсегда. Муж — Алексей — ушёл на работу час назад, и с тех пор в квартире повисла гнетущая тишина. Только холодильник нервно потрескивал, как старый знакомый, которому ты задолжал денег.
В дверь позвонили. Раз — и сразу с характером. Как будто не просто звонок, а вызов.
Елена вздохнула и встала.
Открыла.
— Ага, открыла, наконец-то. А то стою как дура перед собственной дачей, — с порога заявила Ольга Сергеевна, свекровь, в пальто цвета «власть и серость» и с непоколебимой уверенностью в глазах. — Вот тут у тебя сахар, да?
Она уже прошла мимо, как хозяйка, у которой в этом доме и занавески по её вкусу. Хоть и не было никаких занавесок. Елена принципиально их не вешала.
— Проходите, Ольга Сергеевна, — натянуто улыбнулась Лена. — Только я живу здесь. Не вы.
— Пока, — холодно бросила свекровь, и даже чайник на плите шипнул в ответ.
Она сняла пальто, аккуратно повесила его, затем обернулась и посмотрела на Лену с таким выражением лица, как будто та уронила семейное наследие в унитаз.
— Алексей сказал, ты собираешься на лето на дачу переехать?
— Да, — кивнула Елена. — Работа удалённая, воздух свежий, и никто мне над душой не дышит. Красота.
— Ты знаешь, что я сдала её, да?
Пауза.
Тишина была такой плотной, что если бы рядом стояла ваза, она бы треснула от неловкости.
— Что?
— Ну, сдала. На лето. Люди хорошие, интеллигентные. Он — врач, она — юрист. Без детей, зато с собакой. Собака привита, если тебе важно. Платят нормально.
— Вы сдали мою дачу?! — медленно, с каждым словом всё громче произнесла Лена.
— Она не только твоя. Она и Лёшина. А вы — семья. Всё общее.
— Как мило, что вы решили всё за нас. Как всегда.
Ольга Сергеевна сделала вид, что не услышала.
— Я просто подумала, что ты туда не поедешь. Ты же городской человек. Тебе интернет, фитнес, а не грядки…
— Я туда еду не за грядками, — процедила Лена, — а чтобы побыть одной. Подальше от…
— От кого? От моего сына? — в голосе свекрови появилась ледяная сталь.
Лена выдохнула. Медленно, с отчаянием.
— Да.
Пауза. Потом:
— Ты с ума сошла, — в голосе Ольги Сергеевны впервые промелькнула неуверенность. — Он же тебя любит… Ну, по-своему, конечно…
— Как у вас это мило: «по-своему». Как будто это скидка по бонусной карте. Люблю, но по-своему. Уважать не умею, защищать не хочу, зато люблю. Это у вас семейное, да?
Ольга резко вскочила.
— Послушай, я тебе не подружка, чтобы это терпеть. Ты бы хоть благодарна была, что я нашла арендаторов! Ты даже не знаешь, сколько сейчас стоят дачи в аренду. Там такие очереди, что…
— Что?! — взорвалась Елена. — Вы решили просто взять и сдать мой дом, без моего согласия?! Где вообще ваше понимание? Или вы всё ещё считаете, что я — это ваш личный проект?
— Не перегибай. Всё ради семьи.
— Ради семьи? — усмехнулась Лена. — Да вы разрушаете эту семью, если она вообще ещё есть. Вы вечно лезете во всё — от посуды до постели. Помните, как вы сказали Лёше, что я «странно выгляжу»? В свой день рождения? В красном платье?
— Ну, это правда. Ты тогда была как помидор. Зачем женщине в тридцать с чем-то такое надевать?
— Ага. Лучше серое пальто, в котором можно и на похороны, и на встречу с прокурором.
Ольга Сергеевна подошла ближе.
Встала почти вплотную.
— Ты хочешь войны?
— Нет, — спокойно ответила Елена. — Я хочу развода.
Тишина.
Секунда. Вторая. Вечность.
— Ты даже не даёшь ему шанс, — прошептала свекровь, впервые без своего фирменного пафоса. — Он просто не умеет сопротивляться. Ты сильная, ты могла бы подождать…
— Я и так пять лет ждала, — ровно сказала Лена. — Но хватит. Я устала делить жизнь с человеком, который делит её между мной и вами.
И тут в коридоре раздался звук ключей в замке.
Лёша пришёл пораньше.
Как в греческой трагедии: прямо в момент кульминации — бог с машины.
Он вошёл, поставил пакет на пол и застыл, уставившись на двух женщин, как мальчик, которого вызвали к доске, а он не выучил ни одного правила.
— Эм… Привет… Чего это вы?..
— А вот и он, — хрипло сказала Лена. — Хочешь сам сказать ей, или мне?
— Сказать что?.. — растерянно заморгал Алексей.
— Что мы разводимся.
Сначала он побледнел. Потом покраснел. Потом снова побледнел. Битый файл.
— Лена, подожди… Мы же… Я же…
— Ты даже не знал, что твоя мать сдала наш дом, — спокойно сказала она. — Не потому что ты плохой. А потому что ты просто… никакой. Ни за, ни против. Ты — как обои в туалете. Есть, но никто не замечает.
— Вот спасибо, — пробормотал он.
Ольга всплеснула руками:
— Так нельзя! Это же просто дача! Ну сдала я её — что тут такого?! Вон, Надежда Николаевна из бухгалтерии сдаёт две, и ничего, все живы!
— У Надежды Николаевны, возможно, нет свекрови, которая считает себя министром внутренних дел в чужой семье, — отрезала Лена.
Алексей сел на табуретку, как будто это кресло судьи.
Потом поднял голову.
— Ты правда хочешь развода?
— Да.
— И жить одна на даче?
— Да.
— Где собака, юрист и врач?
— Я найду, где жить. Или они уйдут. Это моя дача.
И она пошла в комнату, захлопнула дверь — тихо, но твёрдо.
А Ольга Сергеевна осталась стоять в кухне, потерянная и растерянная.
И вдруг сказала:
— Ну ты и выбрал себе женщину, сынок…
— Знаю, — вздохнул Алексей, глядя на табуретку. — Знаю.
Прошла неделя. Та самая неделя, когда жизнь вроде идёт, но как-то мимо тебя. Елена сняла квартиру рядом с парком — с балконом, из которого открывался вид на парковку, где с утра до ночи сигналили нервные соседи. Зато интернет был стабильный, и никто не трогал её чашки.
— Подай на развод, подай на развод, — бубнила она себе под нос, разогревая овощную смесь из пакета, — а потом сиди одна с брокколи и сожалениями. Отличный план, Елена. Аплодирую стоя.
Но на самом деле сожалений не было. Было какое-то странное, глухое облегчение. Как будто из головы убрали ватный ком. Стало тише. Даже в мыслях.
А потом пришло письмо.
Конверт с судом.
Ольга Сергеевна, как выяснилось, подала иск. Нет, не за сына. Не за «семью». Она подала на раздел имущества — чтобы отсудить у Елены половину дачи, поскольку, цитата, «дача является совместно нажитым имуществом, а также использовалась семьёй в интересах общего быта».
— Интересы общего быта, твою мать, — прошептала Елена, уставившись в потолок.
Алексей молчал.
Он не звонил, не писал, не приходил. Как будто испарился. Или переселился в иную реальность, где всё не так больно.
Зато на судебное заседание пришёл.
Как мальчик на контрольную.
С портфелем, глазами по пять рублей и выражением лица «я вообще не при делах».
Судья — женщина в очках с цепочкой — посмотрела в бумаги и сухо произнесла:
— Представитель истца — Ольга Сергеевна Кузнецова. Ответчик — Елена Николаевна Морозова. Предмет спора — дача. Уточните, пожалуйста, стороны, вы были в зарегистрированном браке?
— Были, — хором произнесли Лена и Алексей. Потом переглянулись. Потом снова уставились в стол.
Ольга Сергеевна явилась в светлом костюме цвета «всё по закону» и с папкой, в которой, по ощущениям, можно было найти даже копию её первого диктанта из третьего класса. Судья кивнула ей:
— У вас есть что добавить к иску?
— Да, Ваша честь, — поднялась свекровь, выпрямившись, как линейка. — Дача приобреталась в браке. Мой сын, Алексей Кузнецов, работал, приносил в дом деньги. Елена в это время занималась… ну, чем-то занималась. Домом, вроде бы. Но теперь она хочет забрать дачу себе. Я считаю, это несправедливо.
— Простите, — вмешалась Елена, — но я купила ту дачу до брака. У меня есть договор. У меня есть чек. И да, занималась я не «чем-то», а писала методички для одного государственного ВУЗа, между прочим. Не скажу, что мечта всей жизни, но кое-кто всё это время ел мои супы и спал на моей кровати, между прочим.
Алексей тихо кашлянул.
— Не уточняй, пожалуйста, — прошептал он.
Судья подняла бровь:
— У вас есть документы, подтверждающие покупку до вступления в брак?
— Есть, — Елена достала из папки договор, куплю-продажу, и бросила на стол. Бумага хрустнула как оружие.
Ольга Сергеевна выпрямилась ещё сильнее:
— Но, Ваша честь, они туда ездили вместе. Вешали полки. Жарили шашлык. Это же был общий дом. Там даже ковер висел. Мой сын прикручивал антенну!
Судья снова взглянула на документы.
— Антенна, полки и шашлык не приравниваются к праву собственности, — сухо сказала она. — Алексей Владимирович, вы что-нибудь хотите сказать?
Алексей поднялся. Осторожно. Как будто боялся задеть воздух.
— Я… Я не хочу конфликтов, честно. Просто… ну… это сложная ситуация. Мы все взрослые. Мама… иногда перегибает. Лена… тоже. Я хочу, чтобы всё решилось мирно. Пусть… пусть Елена живёт на даче. А я… я подпишу всё, что надо.
Пауза.
— Алексей, — прохрипела Ольга Сергеевна. — Ты предаёшь свою мать?
— Нет, — тихо сказал он. — Я просто больше не хочу быть между вами. Я устал.
Судья откинулась на спинку стула. Сделала пометку.
— Суд уходит на совещание. Решение будет через неделю.
На улице было холодно. Весна задерживалась. Ветер срывал листья с деревьев так, будто у них тоже был плохой день.
Елена шла по тротуару и вдруг почувствовала, как кто-то идёт рядом.
— Лена, — выдохнул Алексей, — давай поговорим?
— О чём? — не оборачиваясь, спросила она.
— Я не знал, что она подаст в суд. Я не в курсе был. Я реально пытался просто… отойти. Не вмешиваться.
— Да ты всегда так, Лёш. Ты даже когда в маршрутке ехал — не вмешивался. Тебя пенсионерку вытолкнуть могли, а ты бы сказал «извините» и заплатил за проезд.
— Ну… я не люблю конфликты.
— А я не люблю, когда моя жизнь превращается в сериал, и кто-то другой пишет сценарий.
Он замолчал. Потом вдруг:
— Я помню, как мы с тобой туда первый раз поехали. Ты в шортах, с фонариком. Сломала два ногтя, но починила дверь. Я тогда понял, что… ну, ты другая. Сильная. Слишком для меня.
— Спасибо за комплимент, — усмехнулась она.
— Нет, это не сарказм. Я правда… я тебя уважаю. Даже сейчас. Может, особенно сейчас.
Он замедлил шаг.
— Если ты когда-нибудь… ну, если тебе будет одиноко…
— Я куплю себе собаку, — спокойно ответила она.
— Окей, — кивнул. — Только, пожалуйста, не берёшь добермана. Они обижаются.
Через неделю суд вынес решение.
Дача осталась за Еленой.
Ольга Сергеевна вышла из зала суда первой, не попрощавшись.
Лена посмотрела ей вслед. Потом села на скамейку, рядом с Алексей.
Он молчал. Она — тоже.
И только когда зажглись фонари, она вдруг сказала:
— Ты знаешь, мне, кажется, больше не нужно, чтобы меня кто-то спасал.
— А раньше нужно было?
— Раньше — да. Тогда я ещё верила, что спасут. А теперь — научилась плавать сама.
Он кивнул.
Постоял.
Потом ушёл.
А Лена сидела на той самой лавке, улыбаясь. Не потому что всё хорошо. А потому что она теперь знала, что хуже уже точно не будет.
Елена вернулась на дачу в мае.
Ей показалось правильным — не торопиться. Дать земле прогреться, деревьям — расправиться, а себе — выдохнуть. Она сидела в автобусе, который гремел по кочкам, и думала только об одном: не взорваться. Потому что эта поездка напоминала не начало нового этапа, а попытку пройтись по ожогам.
Сумка у неё была одна. С одеждой, ноутбуком и банкой варенья, которую зачем-то всучила соседка снизу. Остальное — она отправила «Почтой России». То есть, возможно, вещи увидит её внучатый племянник. В 2045 году.
Но неважно. Она возвращалась туда, где никто не имел права трогать её чашки.
Дом стоял как стоял. Даже лучше. Подкрашенный, с аккуратно подстриженной травой. Идеальная тишина. Природа, птички, и ни одного звонка от Ольги Сергеевны.
Она села на крыльцо, вдохнула запах свежей пыли, улыбнулась. Было какое-то ощущение победы, пусть и с привкусом усталости.
Прошло всего два дня.
И вдруг — звонок в дверь.
Ольга.
Не Сергеевна. Уже просто — Ольга. Без приставок и статусов. В летнем пальто, с пакетом в руках и тем самым взглядом, как у женщины, которая всегда права. Даже когда убирает чужую кухню, чужих детей и чужую совесть.
— Ты не против? — спросила она, не заходя.
— Смотря чего, — спокойно сказала Елена.
— Я не буду заходить. Просто… мне надо было с тобой поговорить.
— Опоздали на пару лет.
— Лучше поздно, чем никому.
Пауза. Две взрослые женщины на крыльце, и ни одна не готова уступить даже сантиметр.
— Он тебя любил, — вдруг сказала Ольга. — По-своему. Как умел. Слишком тихо. Я его просила быть настойчивее. А он всегда стеснялся. Даже слова «жена» не мог выговорить без икоты.
— Спасибо за информацию, — кивнула Елена. — А теперь можно я продолжу пить чай?
— Он в больнице.
Тишина.
— Чего?
— Вчера попал. Что-то с сердцем. Стресс, сказали. И, как бы это сказать… Он хочет тебя видеть.
— А почему вы пришли? Почему не позвонил?
— Телефон забыл. В спешке. Он меня просил. Сказал, если не хочешь — не приходи. Но я решила, что должна тебе сказать. Не ради него. Ради себя.
Елена села на ступеньку.
Сжала чашку в руках.
В голове было только одно: опять. Опять я должна решать. Как будто одна в этом мире всё должна — и чай пить, и мужей спасать, и суды выигрывать.
— В какой он больнице?
— В городской. Третье отделение. Я могу отвезти.
— Нет, — встала. — Сама доеду.
Ольга кивнула.
Передала пакет.
— Тут его вещи. Он велел тебе отдать. Там письмо.
— Я не читаю письма.
— Это не письмо. Это признание.
В больнице пахло хлоркой, как в 90-х.
Кабинет врача был вечно закрыт, медсестра вечно злилась, а охранник у входа смотрел так, будто лично рожавший каждого пациента. Елену пустили не сразу.
Алексей лежал в палате. Лицо серое. Губы сухие. И почему-то — журнал «Кулинария» в руках.
— Тебе привет от Ольги Сергеевны, — сказала она, входя.
Он открыл глаза.
И вдруг — улыбнулся.
— Я знал, что придёшь.
Тут она чуть не ушла сразу.
— Самоуверенный ты стал.
— На койке легче быть смелым. Особенно если лекарства хорошие.
Она села на край кровати.
— Что с тобой?
— Сердце. Паническая атака. Или инфаркт. Или самовнушение. Они сами не уверены. Главное, что я лежу. И думаю.
— Это ты умеешь. Лежать и думать — это по тебе.
— Я не буду просить вернуться, — сказал он.
— Не надо. У меня теперь собака.
— Правда?
— Нет. Но собираюсь. Бобик будет меня слушаться и не спрашивать, кому отдавать дачу.
— Я просто хотел сказать… Я был дураком. И трусом. Я не выбрал тебя тогда. Потому что испугался. Маму, себя, неизвестность. Всё сразу.
— Знаешь, что самое обидное? — тихо сказала она. — Не то, что ты выбрал маму. А то, что ты не выбрал меня. Ни разу. Даже когда мог.
Он отвернулся.
— А теперь — поздно?
— Теперь — по-другому.
Она достала из сумки письмо. Пожелтевшее, как будто из старого фильма.
Открыла.
И замерла.
Внутри — не письмо.
Копия завещания.
На Елену.
Он переписал на неё ту самую квартиру, которую мама строила пять лет и на которую копила, отказывая себе в отпуске. Та самая, которую Елена ненавидела, как змеиную нору, потому что стены впитали все упрёки и взгляды.
— Ты что, с ума сошёл?
— Я подумал, если уж уходить — то красиво.
— Ты не умираешь, Лёш!
— А вдруг. Пускай хотя бы ты получишь компенсацию за всё это шоу.
— Я не хочу твою квартиру!
— Знаю. Зато мама узнает.
Тут она не выдержала — засмеялась. Громко. Искренне. До слёз.
— Господи, ты что, мстишь ей мной?
— А почему бы и нет? Ты — мой самый яркий поступок. И единственное решение, о котором я жалею. Ну… кроме причёски в девятом классе.
Он затих.
— Прости меня.
Она встала.
Поцеловала его в лоб.
И сказала:
— Я прощаю. Но ты не думай, что я вернусь. Я — уже не та. Я не твоя жена. Я не чья-то. Я — своя. И я домой.
— На дачу?
— К себе.
Он кивнул.
И отпустил.
Прошло три месяца.
На даче всё расцвело.
Лена варила кофе, читала, работала, ругалась с доставкой и иногда разговаривала с собакой, которую всё-таки завела. Его звали Степан. Он был наглый и глупый, как студенческий роман, и точно так же тёплый.
Ольга Сергеевна больше не звонила.
Алексей — писал. Письма. Без марок. Без просьб. Просто: «Как ты?»
Иногда она отвечала.
Однажды она вышла в сад, посмотрела на закат и сказала Степану:
— Знаешь, Стёпа… Я думала, что победа — это когда ты всем доказал. А оказалось — это когда тебе уже не нужно ничего доказывать. Вообще никому.
Степан в ответ зевнул и лег на бок.
И в этой позе был весь смысл жизни.
