Настя уже не просто лежала, а буквально вросла в диван. Телефон в руке, палец механически листает новостную ленту, а в голове – абсолютная пустота. Покой – вещь редкая. И, как обычно, длился он ровно до того момента, как хлопнула дверь.
Григорий влетел, будто ему за спиной ледяная лавина катится. Щеки пунцовые, нос блестит, куртка наполовину расстёгнута, ботинки всё ещё на ногах.
— Холодина такая, что у меня уши до сих пор не понимают, что они при мне, — буркнул он, не снимая обуви, и уселся рядом. — Слушай, у меня новость. Мама решилась на переезд.
Настя чуть приподнялась, даже телефон выключила — серьёзно, раз он с таким лицом.
— В смысле — переезд? — голос ровный, но глаза уже ощутимо сузились.
— Продала свою и купила двушку в доме напротив! — радостно заявил муж, словно речь шла о покупке мороженого, а не об объявлении семейного апокалипсиса. — Теперь будем чаще видеться!
Да чтоб тебя… — мысленно выругалась Настя. Три года брака, и за это время она выработала стойкий иммунитет к визитам свекрови: терпеть, кивать, улыбаться, а потом неделю пить валерьянку. И тут — сюрприз. Теперь эта женщина будет рядом. Всегда. Прямо через дорогу.
— Когда это она успела провернуть? — спросила, пытаясь удержаться в рамках приличия.
— Да вот, буквально пару дней назад. Риелтор нормальный попался, не обманул, всё чётко оформил, — Григорий развалился на диване, будто именно он и был тем самым риелтором.
— Подожди, — Настя свела брови, щёлкнув логикой. — У неё ведь была однушка, да? А тут цены огого. С чего вдруг на двушку хватило?
— Ну… накопления какие-то были. И от отца осталось. Какая разница, Настя? Главное — она теперь рядом. Удобно же!
— Угу. Очень удобно, — сухо кивнула она, чувствуя, как внутри всё медленно закипает. Чайник — и тот меньше гудит в подобные моменты.
— Надо будет отпуск взять, помочь ей с переездом. Я завтра на работе скажу, возьму неделю. И ты давай тоже, а?
— Возьми две, — устало бросила Настя. — Там не отпуск нужен, а психотерапевт с пылесосом. Причём, желательно, в одном лице.
На следующий день они поехали в логово… простите, в новую квартиру Анжелы Викторовны.
Свекровь ждала у подъезда с лицом, будто её пригласили на вручение «Оскара».
— Гришенька! Настенька! Идите сюда, мои хорошие! — она раскинула руки, как крестная фея в сериале, где всё пошло не по плану.
Настя обняла её на автомате. Резкий запах сладких духов вдарил в нос так, что захотелось чихнуть и забыться.
Пока поднимались на четвёртый этаж (лифты — это для слабаков), Анжела Викторовна щебетала, как будто заранее выучила текст:
— Такая удача! Такое счастье! Прям чувствую, вот она — новая жизнь. Сын рядом, невестка под боком… Всё сложится! Я ж не зря всё это затеяла!
— Конечно, не зря, — пробурчала Настя себе под нос. — С таким запасом драматизма — точно не зря.
Открылась дверь — и Настя замерла. Не от восторга. Скорее от шока. Потолок с разводами, стены в пятнах, обои, свисающие как грустные усы, а в углу — чёрная плесень, как привет из ада.
— Мам, тут жить-то страшно, — Григорий морщился, глядя на грибок.
— Ерунда! — махнула рукой свекровь. — Всё сделаем. Настенька поможет, она ж у нас хозяйственная!
Ага. Хозяйственная. Прямо Мэри Поппинс, только с шваброй и панической атакой, — подумала Настя и выдавила улыбку.
Следующие две недели Настя чувствовала себя героиней дешёвого ток-шоу. Только там хотя бы кофе дают. А тут — дезинфекция, мебель, мытьё полов и Анжела Викторовна, в роли начальника всех участков.
— Вот тут поставь повыше, — указывала свекровь, стоя в дверях с выражением Марии Антуанетты. — И протри нормально! Там пыль, как в музее Ленина!
К концу дня Настя еле держалась на ногах. Но стоило ей сказать слово «устала», как свекровь тут же начинала завывать:
— Ой, и не говори, милая! Я вообще умираю. Возраст, давление, жизнь… Хорошо, что ты молодая, сильная. Как трактор, прям!
Спасибо, мать. Так приятно, что аж плакать хочется.
Последний день отпуска. Настя, как солдат после боя, собрала последние остатки мусора, вымыла полы и потянулась за курткой.
— Ты куда это намылилась? — выглянула из кухни Анжела Викторовна, с ложкой в руке.
— Домой. У меня работа завтра.
— А мне кто будет помогать?! Я ж одна тут! Продукты, еда, посуда! Всё на мне! Ты ж у нас умница, хозяйка. Решено — в выходные придёшь!
И хлоп! Дверь захлопнулась перед носом.
Настя спускалась по лестнице, как будто вышла не из квартиры, а из психологической ловушки. Мысли путались.
С какого перепуга я теперь персональный повар и курьер для взрослой тётки, которая ещё пять лет назад жила отлично без меня?
Дома Григорий сидел с ноутбуком, в наушниках, весь в делах. Настя влетела в комнату и с порога выдала:
— Всё. С меня хватит! Я не собираюсь быть бесплатной домработницей твоей маме!
Григорий снял наушники:
— Что случилось?
— Что случилось? — переспросила она, и голос у неё задрожал. — Да то, что твоя мама решила, что я теперь невестка на все руки. Я там и драю, и таскаю, и теперь ещё готовить ей должна! У меня есть работа, жизнь, планы! Пусть сама учится, если так хочется жить рядом!
Григорий встал, подошёл, попытался обнять, но Настя увернулась:
— Не надо. Я серьёзно. Сначала она переехала — не посоветовалась. Потом две недели на мне сидела, как пиявка. А теперь ещё и в выходные меня к себе вызывает. Может, ей ещё кровать заправлять по утрам?
— Ну она просто не справляется… — пробормотал он. — Новое место, стресс…
— Стресс?! — Настя вскинула руки. — Ты знаешь, у кого стресс? У меня! Я теперь живу в режиме круглосуточной «Помоги маме»!
Григорий замолчал.
А Настя, сев на диван, добавила, уже тише:
— Я не против помогать. Я против быть обязанной. Это разные вещи. Она не просит, она приказывает. А ты стоишь рядом и поддакиваешь.
Наступила пауза. Не тишина — именно пауза. Густая такая, как кисель из недосказанностей.
— Хорошо, — тихо сказал Григорий. — Я поговорю с ней.
Настя посмотрела на него, и впервые за долгое время ей показалось, что он услышал её по-настоящему.
Хотя, если честно, она больше верила в победу плесени, чем в честный разговор со свекровью.
Следующие два месяца превратились в сериал. И не в тот, где смотришь — и залипаешь, а в тот, где сам герой, только без грима, без сценария и с мешками под глазами.
Анжела Викторовна звонила как вахтёрша с пульта пожарной тревоги.
— Настенька, у меня мука закончилась, забеги в магазин, а то оладушки сами себя не испекут, — заявляла с тем тоном, будто это была срочная медицинская помощь.
— Доченька, я тут постирать решила, а с этой новой машинкой черт ногу сломит. Приходи, спасай старушку от технологической катастрофы, — почти плакала в трубку.
— Настюша, мне так одиноко… Давай чаёк попьём, я тут как раз пирог испекла — почти съедобный, — втягивала голосом, как пылесос запылившуюся жалость.
Настя шла. Как дура шла. Помогала. Сидела. Слушала. И пока Анжела Викторовна разливала чай и рассказывала, как соседка Нина спилась, а Паша с первого этажа опять привёл какую-то девицу, у Насти дома ждали стирка, уборка, документы с работы, и борщ, который так и не начался.
Григорий в это время прекрасно справлялся с одной обязанностью — не замечать ни черта.
А потом, в один из вечеров, как по нотам, началась новая песня.
— Квартирка моя, — вздохнула свекровь с видом Жанны д’Арк на костре, — совсем убитая. На стенах опять эта плесень. А она ведь вредная, Настенька. Для лёгких. Ремонт нужен. Причём не «освежить», а конкретный такой, с выносом хлама и новой техникой. А то мой холодильник дышит как дед после пробежки, а плита — это вообще пережиток войны.
Настя молча протирала посуду. Тщательно. Со скрежетом. Блестит — значит злится.
— Я прикинула, — продолжала свекровь, как будто в уме держала калькулятор, — полмиллиона нужно. Не меньше. Всё на переезд ушло. Совсем в нуле.
Настя продолжала своё «дотирание». Хоть тресни — не реагировала.
Но Анжела Викторовна сдавалась только на время, чтобы собраться с силами. На следующий день пошла тяжёлая артиллерия:
— У тебя ведь работа хорошая, Настенька… И сбережения небось есть? — намёк был настолько жирный, что можно было пожарить на нём картошку.
— Знаешь, как говорят: невестка должна заботиться о свекрови. У Марии Степановны, между прочим, дочка мужа за свекровью как за Хрусталём ухаживает. — это уже был не намёк, а сигнал SOS с флагом и дымом.
— Может, возьмешь кредит? Ты же молодая, тебе дадут… — сказала она так буднично, будто речь шла о хлебе.
Настю будто сдавливали. Как банка с огурцами: ещё чуть-чуть — и крышку сорвёт.
Однажды она решила уйти с работы пораньше. Хотелось полежать, побыть одной, тишины. Но… вместо этого Настя свернула к свекрови — заранее, чтобы «разобраться с вопросами».
На лестничной площадке дверь оказалась приоткрыта. И изнутри донеслись голоса. Узнаваемые. До дрожи в коленках узнаваемые.
— Скажи ей, чтоб перевела сразу всё. Ты ж её муж, пусть выполняет свой долг. Невестка должна помогать свекрови, — чеканила Анжела Викторовна.
— Конечно, мам. Я поговорю с ней. Она поймёт, что тебе трудно. У неё нормальные накопления. Разберёмся, — ответил Григорий. Уверенно. Как будто речь шла о поездке на дачу, а не о выкачке денег.
— Я ведь не просто так её выбрала, сынок, — мурлыкнула свекровь, — знала, что девочка с приданым, с квартирой, и заработки приличные…
Дальше Настя не слушала. Она толкнула дверь.
Григорий подскочил, как будто его застали за чем-то гораздо менее приличным.
Анжела Викторовна моментально переключилась на «бедную родственницу»:
— Настенька, милая! Мы тут о тебе говорили как раз… Мне неудобно, правда. Но ремонт нужен, срочно. Я верну, честное слово, по копеечке, всё!
Настя оглядела комнату. Та же, что и две недели назад. Та же плесень, тот же хлам. Только теперь она ясно видела: не ремонт тут нужен. Тут капитальный демонтаж требуется. Отношений.
— Нет, — спокойно сказала она.
— Что? — моргнула Анжела Викторовна, как будто её по щеке щёлкнули.
— Я сказала «нет». Я не дам вам денег. Ни сейчас, ни потом. Никогда.
— Настя, ты что? Это же моя мама!, — закипел Григорий.
— Твоя. А не моя. И я устала быть банковским приложением с ногами. Так что собирай свои вещи и топай к мамочке. Раз вы так слаженно оперируете моими деньгами.
— Ты с ума сошла?, — схватил её за руку, но Настя отдёрнулась.
— Я, наоборот, очнулась.
Она вышла. Не оглядываясь. И пока спускалась, в голове было одно — ни злости, ни истерики. Только усталость и облегчение.
Дома она не разулась. Сразу в спальню. Шкаф. Чемодан. Пошёл процесс — методичный, как в армии. Всё мужнино — в чемодан. Даже те рубашки, что подарила сама.
Через полчаса — звонок в дверь. А за ней — концерт на два голоса.
— Настенька! Доченька, ну зачем ты так? Мы же семья! Я тебе как родная…, — распласталась свекровь на пороге.
— Не называйте меня доченькой. Я вам не дочь. И никогда не была, — чётко и без надрыва.
Григорий пытался вставить свои пять копеек, носился по квартире, как кот, которого моют:
— Настя, давай поговорим. Хочешь, я скажу маме, что ремонт подождёт?
— Поздно, Гриша. У вас был шанс. Я его отмыла, отгладила и отправила вон.
Сумки. Чемодан. В прихожей. Настя открыла дверь.
— Уходите. Оба.
— Это возмутительно! — заорала свекровь. — Как ты смеешь?!
— Смею. Это моя квартира. И я тут решаю, кто здесь живёт. А кто — на выход.
Когда дверь закрылась, Настя первой делом достала телефон. Перевела всё, до копейки, маме. Лучше маме, чем этим «родственничкам». А потом набрала:
— Привет, мам. Я тут подумала… Развожусь я. Да, окончательно.
На следующий день — заявление. Громко. Чётко. Без истерики.
Делить было особо нечего. Общий счёт — и тот теперь казался мелочью.
Григорий переехал к маме. Там им и место. Теперь они частенько попадались Насте — в магазине, у аптеки, у остановки.
— Настюша, прости меня! Я был неправ!, — каялся Григорий с глазами щенка.
А свекровь, увидев Настю, хваталась за телефон и начинала театрально:
— Представляешь, неблагодарная какая! Мы душу ей, а она!..
Настя шла мимо. Без остановок. Без жалости.
Она знала точно — избавилась от паразитов. И пусть шепчутся, обсуждают, строят из себя обиженных. Она вычистила из своей жизни то, что давно уже воняло.
А ещё — впервые за долгое время дышалось легко.
