Когда Ирина открыла дверь и увидела на пороге Ольгу Петровну с огромной сумкой и фирменной ухмылкой «я тут ненадолго», у неё внутри что-то сжалось. Не от злости — от предчувствия. С тех пор как умер её отец и квартира перешла к ней по наследству, «гостевая комната» стала предметом споров, манипуляций и стратегического шантажа.
— Ну что ты стоишь, как в музее восковых фигур? — с усталой улыбкой сказала Ольга Петровна и прошла мимо, не дожидаясь приглашения.
Ирина закрыла дверь, медленно, как будто с каждым щелчком замка теряла часть своей личной свободы.
— А ты мне не звонила, — стараясь держать голос спокойным, заметила она.
— Да ты ж знаешь, у меня телефон опять сдох. Эта китайская дрянь… Сколько раз говорила Алексею — купи мне нормальный! Но ему, видите ли, не до матери. У него жена, он занят, у него дела. Ой, не вздыхай так, Ириш, ты же всегда говорила, что я тебе как мать.
— Никогда я так не говорила, — пробормотала Ирина и пошла на кухню.
Там, на подоконнике, стоял её любимый калатея, которую она тщательно спасала после того, как Ольга Петровна в прошлый раз «поливала цветы, как нормальные люди», залив горшок до состояния болота. Калатея чудом выжила, в отличие от бегонии, которую та же рука «нечаянно» уронила, когда «просто двигала стул».
— Где Алексей? — крикнула свекровь из коридора, громко разуваясь и, как всегда, забывая поставить обувь на подставку.
— На работе. Позвони ему, если телефон заработает, — ответила Ирина и налила себе воду. Руки дрожали. Не от страха — от раздражения.
Ольга Петровна вошла на кухню, плюхнулась на стул и с воодушевлением оглядела всё вокруг.
— Всё-таки я тебе говорила: этот диван надо было ставить к окну. Солнце, свет, позитив. А у тебя всё как в морге. Серо и депрессивно. Неудивительно, что у вас с Лёшей всё… ну, как бы сказать, не очень.
— У нас всё нормально, — выдавила Ирина и повернулась к раковине. Хотелось чем-то заняться, чтобы не смотреть в эти глаза, вечно ищущие, к чему придраться.
— Да? А я думала, он у тебя ночевать перестал не из-за переработок. Ну, мне-то что… Просто мать чувствует. Сердцем. Да и соседи видели, как он в одиннадцать вечера с таксистом о чём-то переговаривается возле подъезда. Не к тебе же он ехал, правильно?
— Может, к проститутке. Ты ж лучше знаешь, где твой сын по ночам, — резко сказала Ирина и тут же пожалела. Хотя — нет. Не пожалела.
Ольга Петровна замолчала. Ненадолго. Ровно на пять секунд, пока не нашла в себе силы продолжить этот спектакль под названием «Я просто заботливая мать».
— Ирина, я не ради себя. Я ради вас. Ради вашего будущего. Всё разваливается, если женщина сидит, как гвоздь в стене, и никуда не двигается. Надо быть гибкой. Я вот, например, в своё время свёкру тоже уступала. Хоть он и был, скажем так, мягко говоря, жмот.
— Прекрасно. Но квартира — моя. И у меня в ней свои правила.
— Ну ты же не на улице живёшь. Всё-таки Алексей тоже имеет к ней отношение. Ты жена, а не квартирантка.
— Я хозяйка. По документам. Могу показать свидетельство, если вдруг сомневаешься.
Ольга Петровна сделала вид, что рассмеялась. Театрально, с наигранной радостью, как будто услышала анекдот.
— Ты думаешь, я за квартирой приехала? Господи, Ирина, ну не смеши. Мне что, твоей двушки не хватает? Да мне бы обратно в нашу хрущёвку, да с мужем моим покойным, и никаких тебе натяжных потолков.
— Ты живёшь в трёшке на Академической.
— Да потому что я сына воспитала. А не просто наследство от родителей получила. Вот и вся разница между нами.
— Ага. Ты воспитала, а я — получила. Красиво сказано.
Ирина села напротив. В кухне повисла тишина. Словно воздух стал густым, как вата, через которую ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Ладно, — Ольга Петровна поднялась, — я не за этим приехала. Мне надо тут пожить недельку. Плиту на кухне меняют, газ отключили, всё разнесли. Мне что, у себя ночевать на балконе? Или на лавке, как алкашка?
— А внуки?
— В пионерлагере. Ты ж не забыла — у меня не только проблемы, но и личная жизнь. Дети, внуки, собаки, болезни.
— Ну хорошо. Живи. Но в гостевой. И цветы не трогай. И ничего не переставляй. Пожалуйста, — последнее слово прозвучало как молитва.
— Конечно. Я тут воздухом подышать. Полежать. Отдохнуть. У тебя ж тишина. Ни мужа, ни детей. Рай для пенсионерки.
Ирина встала и пошла в спальню. Плевать. Пусть живёт. Главное — чтобы молчала и не лезла. Но именно в эту ночь, в эту первую же ночь, она услышала звон посуды. Вышла — и увидела Ольгу Петровну на кухне. Та стояла в халате, в три часа ночи, пила чай и тихо, с ужасной сосредоточенностью, разбирала её ящик с документами.
— Ты что делаешь? — голос Ирины дрогнул.
— Я? Да я искала сахар. А тут… Ну, сама посмотри: всё в кучу. Вот это что за бумага? Наследство? Ага. Ира, а ты знаешь, что квартира оформлена с нарушениями? Здесь не указано, что ты в браке. Можешь потом иметь проблемы, если развод. А ты не думала, что лучше бы её переписать пополам с Лёшей? Ну, мало ли…
— Убери руки от моих документов, — тихо сказала Ирина.
— Я добра желаю. Понимаешь?
— Да я поняла уже. Добра ты, как чайник на плите — бурлит, гудит, и крышку срывает.
— Вот и сравни меня с посудой. Молодец. А потом, когда одна останешься, вспомнишь мои слова.
— Уходи.
— Что?
— Сейчас же. Уходи. Забирай сумку и уходи.
— В три часа ночи?
— Именно. Или я вызываю полицию. Мне плевать, кто ты — мать мужа или соседка с лестничной клетки.
Ольга Петровна поднялась. Медленно, театрально. Словно на сцене. Склонила голову, закатила глаза.
— Ну что ж, — сказала она, — добро помнится долго. А зло — дольше. Я пошла.
Дверь хлопнула. Сначала входная. Потом душевая. Потом в спальне упало зеркало. Наверное, от сквозняка. Или от злости.
На следующее утро Ирина проснулась с тяжёлой головой и сообщением от Алексея:
«Ты совсем с ума сошла. Мама ночевала у соседей. Я к тебе вечером приеду. И поговорим серьёзно».
Она посмотрела на экран и подумала: А может, и поговорим. Только не так, как ты ожидаешь.
Алексей пришёл ближе к девяти. Без звонка. Ключ у него остался, хотя Ирина просила вернуть — в шутку, полушёпотом, тогда ещё, когда всё не казалось таким непоправимым. Он вошёл, будто в пустую квартиру, будто всё по-прежнему, будто здесь его ещё ждут. Разделся молча, поставил ботинки на ту же подставку, о которую его мать стабильно спотыкалась. Всё чинно. Только взгляд — холодный, прищуренный, как у человека, который давно принял решение, просто откладывает момент объявления.
— Привет, — сказала Ирина, не поднимаясь с дивана. — Проходи. Садись. Говори.
Он сел. Напротив. За стол, где ещё неделю назад они ели яичницу. Тогда он молчал, смотрел в телефон. Сейчас тоже молчал, но уже не от скуки, а от злости.
— Ты правда выставила маму ночью? — спросил он наконец.
— Правда. А ты правда считаешь, что это нормально — приходить домой и без предупреждения ночевать?
— Это её дом тоже. Она не на улицу пришла.
— Не её. И не твой. Если уж на то пошло, — сказала Ирина. — Я же не виновата, что квартира досталась мне. И не твоей маме. Хотя она, видимо, считает, что всё должно быть пополам по факту рождения тебя.
— Ты прекрасно знаешь, что мама никогда бы…
— Лёш, не начинай. Я знаю, что она рылась в моих документах. Я видела это своими глазами. Не сахар искала. Не чай. Свидетельство о собственности смотрела, брачный договор нашла. Или ты не в курсе, что у нас с тобой раздельный режим?
Он нахмурился, как будто услышал что-то неожиданное.
— Брачный договор?
— Да. Ты же подписывал. Или мама не одобрила, и ты теперь передумал?
— Ты специально сейчас цепляешься за формальности, чтобы оправдать свой психоз. Ты выкинула мою мать на улицу. Ночью. В мае.
— Лёш, не в мае. В аду. Она не просто пришла переночевать. Она — устроилась. С проверкой, с комментариями, с подковырками. Устроила обыск. И давай честно: она давно меня не переваривает. Просто раньше я молчала, потому что ты был между нами. А теперь ты — между ней и этой квартирой. Вот и вся разница.
Он встал. Прошёлся по комнате. Нервно, руками по волосам. Потом остановился у окна.
— Я вообще не понимаю, что с тобой происходит. Ты как будто озлобилась.
— Я не озлобилась. Я отстаиваю свою жизнь. Я имею на неё право, Лёш. Имею право не слушать, как твоя мать раз в месяц рассказывает мне, что ты достоин лучшего. И что я — бездетная, нереализованная, и всё у меня в квартире не так. Я не нанималась терпеть это.
— Она просто старается помочь. У неё грубый стиль, да. Но она за нас переживает.
— Она за имущество переживает. За твоё будущее — если вдруг разведёмся. Думаешь, я не понимаю, к чему был этот ночной обход? Она хотела выяснить, можно ли тебя прописать. Или чтобы я переписала часть на тебя. Типа — как жест доверия.
Алексей замер. Повернулся. Ирина сразу поняла: попала в точку.
— Ну так и есть, да? — тихо сказала она.
— Она… просто сказала, что тебе не мешало бы быть мягче. Что ты ведёшь себя, как будто всё — только твоё.
— Потому что это правда. Всё, что у меня есть, — моё. Не твоё, не её, не семьи. Моё. И я не обязана это объяснять. Мы с тобой взрослые люди. Обсудим всё по-взрослому?
Он сел обратно. Медленно. Взгляд всё такой же упрямый. Но в нём появилась щель — как в двери, которую не до конца закрыли. Сомнение.
— Ладно. Обсудим. Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю тебе съехать.
Он рассмеялся. Горько. Смешно было, видимо.
— Ага. Ясно. Ты хочешь, чтобы я ушёл. Потому что моя мать тебе мешает. Потому что я — слабак, который не встал на твою сторону?
— Не поэтому. А потому, что я устала. Я год слушаю, что я не так сижу, не так ем, не так живу. Что ты — мог бы лучше. Ты молчишь. Ты киваешь. Ты позволяешь ей нас грызть. Я тебе больше не жена. Я просто удобная фигура в твоей шахматной партии. Пока у тебя нет сил развестись, ты просто существуешь. А я — должна терпеть.
Он замолчал. Долго. Потом сказал:
— Ты всё давно решила, да?
— Да. Ещё когда твоя мама достала мои документы.
— И что теперь?
— Теперь я подаю на развод. Без скандалов. Всё чисто. Брачный договор есть. Делить нечего. Я — остаюсь здесь. Ты — свободен.
Он встал. Без слов. Пошёл в коридор. Обулся.
— Ты ведь не любила меня, да? — спросил он уже в дверях.
— Любила. Но не так, чтобы терпеть это всю жизнь.
Он кивнул. Повернулся. И вышел. Без хлопанья дверью, без истерики. Просто — вышел.
Ирина закрыла дверь. Медленно. Потом подошла к кухонному столу. На нём лежал лист бумаги. Бумага, которую Ольга Петровна, видно, успела изучить, но не успела унести.
Свидетельство о собственности. Квартира. Наследство. Ирина Петровна Гаврилова. Единоличный владелец.
Она провела пальцем по бумаге. Потом села на стул. Тихо. И вдруг — засмеялась. Не от радости. От облегчения.
Оставалась только одна проблема.
Ольга Петровна. Которая никогда не отступает после первого поражения.
Ирина сидела в кухне, когда зазвонил домофон. Время — 11:04. Обычно в это время она включала сериалы про риэлторов и стирала вещи из деликатной ткани, но сегодня было подозрительно спокойно. Даже слишком.
Она нажала на кнопку.
— Кто?
— Это я, Ольга Петровна. Надо поговорить.
Конечно надо, — подумала Ирина. Ты же ещё не объявила мне войну официально.
— Я не жду гостей, — ответила она вслух.
— Я не гость. Я мать вашего бывшего мужа, — с достоинством произнес голос. — И у меня есть к вам документ. Хотите — вызывайте полицию. Хотите — выходите. Мне всё равно, как вы узнаете правду.
Ирина замерла. Минуту смотрела на трубку. Потом вздохнула, встала, натянула халат поверх футболки и спустилась вниз. Лестницей. Чтобы быть готовой к бегству — или к драке.
Ольга Петровна стояла у подъезда в идеально отглаженном пыльно-голубом пальто, с папкой под мышкой. Как учительница, пришедшая ставить неуд.
— Вот, — сказала она, протягивая документы. — Ознакомьтесь. Потом будете кричать.
— Кричать вы умеете без меня, — Ирина взяла листы. — Что это?
— Доверенность. Алексей оформил её на меня два месяца назад. Я имею право представлять его интересы. А теперь — самое интересное. Мы подали в суд иск о признании договора дарения квартиры недействительным.
Ирина вскинула брови. Медленно. Редко, когда человек хочет рассмеяться и ударить одновременно. Это был как раз тот случай.
— Что? Простите, вы не расслышали, в чём суть договора?
— Всё я расслышала. Вы думаете, что раз вы наследница, то уже королева. Но между строк вашего завещания — дыра. Одна маленькая юридическая небрежность. Ваш отец, дай ему бог покоя, оформил на вас квартиру уже после того, как вы вступили в брак. А значит — имущество нажито во время брака. Имеет значение, откуда деньги. А он оформил через договор дарения. Классическая ошибка. Всё можно оспорить.
— Я вас поздравляю. Вы подали в суд. Только вот квартира уже оформлена на меня. И Алексей — не имеет к ней отношения.
— Вот поэтому мы подали иск. Мы оспариваем, понимаете? Раздел имущества. Алексей в стрессовом состоянии. Он болен.
— Серьёзно?
— Он похудел на четыре килограмма! — с нажимом. — А вы… тут, кофе пьёте. Без угрызений.
— Вы с ума сошли.
— Нет, это вы думаете, что закон на вашей стороне. Но суд будет решать иначе. У меня — юрист. У вас — что? Слабая психика и халат?
— У меня — договор. И нервная система, которая выдержала ваш голос больше двух лет.
— До свидания, Ирина. Мы увидимся в суде. И ещё. Я буду добиваться временного ареста на отчуждение имущества. Чтобы вы не смогли продать, пока идёт разбирательство.
— И кто вас научил так мстить? — спросила Ирина тихо, уже на пороге.
Ольга Петровна не ответила. Только поправила ворот пальто.
Через месяц в суде стояли обе. Алексей не пришёл. Отправил доверенность. Психически болен он не был — это установили быстро. Просто не хотел. Или не решился. Ирина говорила спокойно. Ольга Петровна — с нажимом, театрально, с нотками страдания. Как будто с ней делили кресло на веранде, а не чужую квартиру.
— Мой сын доверил ей всё, — говорила она. — А она предала. Оформила имущество под шумок, как только муж заболел.
— Он не болен, — сказала Ирина. — У него просто нет яиц, чтобы сказать вам, что он уходит. И вам, и мне. Так и живёт — между женщинами. Вы его вырастили таким.
Зал замер. Судья вздохнула.
— Попрошу без оскорблений. Продолжайте по существу.
Процесс длился полтора часа. Дальше — техническое. Свидетельство, выписки, даты. Всё было юридически чисто. Подарено отцом. Оформлено до развода. Прописки нет. Алексей к квартире отношения не имел, жить в ней не собирался, да и пытался не платить даже за ремонт розеток.
Через две недели Ирина получила решение. Иск — отклонён. Доверенность — без силы. Алексей — признан незаинтересованным. Квартира — её. Без условий.
Ольга Петровна пришла ещё раз. Без папки. С пакетом в руках. В нём лежали письма. И старые фотографии.
— Это Алексея. Он сказал, что ему не надо. Он переехал к своей новой. Ну, той… из бухгалтерии. Не обижайтесь, но у неё больше такта.
— Не обижаюсь, — кивнула Ирина.
— Знаете, — вдруг сказала Ольга Петровна, — я ведь не от злости. Я просто хотела, чтобы у него что-то было. Чтоб не остался с голой задницей. А теперь — вы всё забрали. И даже его.
— Я забрала? Нет. Он сам ушёл. А вы его так воспитали, что он всегда уходил. Только не сам — а через чьи-то руки.
Ольга Петровна смотрела на неё долго. А потом — впервые — чуть улыбнулась. Без желчи. Без горечи.
— Вы сильнее, чем я думала. Но вы, конечно, и стервознее.
— Это идёт в комплекте. Владелица квартиры, знаете ли.
— Ну, тогда живите, как хотите. Всё равно потом кто-нибудь придёт и попытается отжать хоть кусок. Муж, свекровь, или государство. Главное — не дайте.
Ирина закрыла за ней дверь. Навсегда.
Вечером она устроила прощальный ужин. Сама себе. Суши, просекко, новая плёнка на столе. Праздничная.
Потом прошлась по квартире. Сняла шторы, которые висели с тех пор, как их повесила Ольга Петровна. Нет, не будем использовать слово шторы. Просто… ткань, отягощённая претензиями.
Квартира была её. Но впервые за долгое время — и по духу, и по документам.
Телефон мигнул. СМС от Алексея.
“Ты победила. Поздравляю.”
Она стерла сообщение. И улыбнулась.
Никакой я не победитель. Просто я не дала себя слить за имущество.
И в этом — была настоящая победа.
