Когда умер дядя Коля, никто не плакал. Ну, может, только Лидия Аркадьевна, соседка по площадке, которая зачем-то держала его под руку в последние месяцы жизни и иногда приносила ему рыбные котлеты.
Остальные родственники скорбели в стиле:
— Эх, не дожил…
— Да, жалко… И всё-таки интересно, у кого ключи?
Покойник был бездетным, одиноким и с неплохой трёшкой в сталинке на Проспекте Мира. Плюс машиноместо в подземном паркинге. Плюс гараж на Электрозаводской, который давно сдан какому-то мужику под шиномонтаж. Плюс машина — старая «Камри», но в идеальном состоянии, потому что дядя Коля был педантом с душой токаря. А ещё у него на книжке лежало около полутора миллионов, которые он называл «на случай мировой войны или капремонта».
Виктория смотрела на похоронный стол, на котором стояла бутылка «Пяти озёр», две банки шпрот, три вида салата «Оливье» от разных родственников и пластмассовая ваза с одним гвоздиком.
Её муж Дмитрий тихо ел селёдку под шубой, глядя в пустоту. И по его виду было ясно: он молился, чтобы никто сейчас не вспомнил про слово «наследство».
— Ну, а теперь вопрос главный, — подала голос Наталья, сестра Дмитрия, вытягивая шею, как будто на горизонте замаячило чудо. — Завещание есть?
— Да откуда ему быть, — съязвила их мать, Екатерина Петровна, поправляя свою парчовую кофточку. — Он же, прости господи, был как ребёнок. Всё думал, что ещё успеет…
— А я слышала, он с Викой часто болтал. Может, и успел, — медленно проговорила Наталья, сузив глаза. — У нас вон один бухгалтер на работе тоже всем говорил, что умирать не собирается. А потом как хряп — и квартиру жене отдал. И никому, представляешь, ни копейки!
Виктория отпила минералки.
— Ну, у нас вроде не бухгалтерия. И дядя Коля был не в маразме. И вообще, мы с ним просто разговаривали. Иногда.
— Иногда! — передразнила Наталья. — Иногда у тебя и кольцо новое появилось. Не из трёшки ли оно?
Дмитрий выдохнул сквозь нос.
— Наташ, ты не перегибай.
— Я не перегибаю, — уже на повышенных, — я просто хочу понять: мы тут рыбу едим, а у кого ключи от квартиры?
— Я взяла, — спокойно сказала Виктория. — Потому что он мне сам дал их ещё в ноябре. Говорил, если что — приедешь, проверишь, не затопило ли. Он же за два дня до смерти ещё на капельницах был.
Наступила такая тишина, что слышно было, как муж соседки Лидии Аркадьевны вяло ковыряет салат ложкой, подумывая, как бы смыться отсюда пораньше.
— Ты одна? — переспросила Екатерина Петровна, прищурив глаза. — А Дима где был?
— На работе. Он у вас человек занятой.
— Ага. И ты, значит, теперь хозяйка там? — уже с нажимом. — Браво, Виктория. Вот это я понимаю — вдумчивая жена. Пока другие заботились, кто как сможет, она себе наследство хранила.
Виктория положила вилку и посмотрела на свекровь.
— Я, если что, не воровала. И квартиру себе не записывала. Но дядя Коля, между прочим, оставил завещание. У нотариуса.
Это было как выстрел в комнату, набитую газом.
Моментально стали суетиться. Кто-то уронил вилку. Екатерина Петровна схватилась за сумку.
— Завещание? — повторила Наталья. — А что, уже открыли?
— Нет. Откроют через неделю. Как положено.
— А ты откуда знаешь?
— Потому что я там была. Дядя попросил меня сопроводить его. Ничего такого. Он просто хотел, чтобы всё было по закону. И без мордобоя.
Мордобой, к слову, едва не начался прямо здесь.
Пока Дмитрий пытался сгладить ситуацию:
— Мам, Наташ, вы чего? Ничего же ещё не известно. Давайте спокойно. Там всё равно нотариус решит.
— Нотариус… — фыркнула Екатерина Петровна. — Сейчас нотариусы такие, что за хорошую бутылку вина и не такое напишут. А потом бегай доказывай, что ты родня. Всё продадут, перепишут, а нам — кукиш с маслом.
— Мам, ты чего мелешь? — Дмитрий, впервые за долгое время, повысил голос.
— А что? Я что, не права?! — встала она. — Я этого брата с детства воспитывала! Я его сопли вытирала! Я ему первое пальто купила! А теперь, выходит, моя сноха — самая близкая?!
Виктория уже не сдержалась:
— Слушайте, Екатерина Петровна, если уж на то пошло, то в последние месяцы только я за ним ездила. Вам бы стыдно было об этом вспоминать. Вы же даже день рождения ему забыли.
— Потому что у меня давление было! И некому было аптеку сбегать, потому что мой сын только и делает, что носится с тобой по этим твоим редакциям!
— Мам, ну хватит, — попытался вставить Дмитрий.
— Нет, не хватит! Она думает, что если сдох старик, то сразу трёшка её?! Я таких видела — залезут в семью, как клещ, и не вытащишь.
— Я в семье уже пятнадцать лет, Екатерина Петровна. Это вы всё надеялись, что я внезапно куда-то исчезну.
— А я всё ещё надеюсь, — процедила та. — Потому что ты не пара моему сыну. Ни по манерам, ни по крови.
Молчание длилось секунд десять. Потом Виктория спокойно сказала:
— Через неделю — оглашение. Приглашение у нотариуса есть на всех. И если вы хотите продолжать устраивать театр, то хотя бы купите билеты. Потому что я в этом спектакле больше не актриса. Я теперь зритель. С шампанским.
Поздно вечером они с Дмитрием возвращались домой в такси. Он сидел молча, сжав кулаки, глядя в окно.
— Извини, — тихо сказал он. — За всё. За них. За то, что ты вообще в этом оказалась.
— Я не жалею, — сказала Виктория. — Просто, если дядя Коля действительно оставил нам эту квартиру — надо будет всё оформить быстро. Пока Наташа не привела туда риелтора.
— Угу… Знаешь, я их теперь вообще не узнаю. Мама, Наташа, даже Андрей как-то… все будто озверели.
— Деньги. Квартира. Возможность жить без ипотеки. Они теперь как охотники на трофей. Только добыча — это мы с тобой.
Таксист обернулся и фыркнул:
— Сочувствую. У меня с тёщей то же самое было. Пока я с ней квартиру не поделил, так и в обморок падала при каждом звонке.
— А потом? — спросила Виктория.
— А потом — выжила всех. Даже тараканы съехали. Так что удачи вам.
Через неделю — завещание.
И в нём было всего одно имя.
Виктория.
Когда огласили завещание, в комнате стало так тихо, что можно было услышать, как Наталья шевелит сумочкой из дерматина.
— Значит, так, — сказала нотариус, уставшая женщина лет пятидесяти с усталым взглядом и без тени удивления. — Николай Ильич, умерший 3 марта, оставил после себя завещание, составленное 15 декабря прошлого года. В соответствии с ним, квартира, гараж, автомобиль и банковские счета передаются Виктории Сергеевне Соколовой, жене племянника.
— Какой Соколовой? — переспросила Екатерина Петровна, будто нотариус только что предложила ей продать почку. — Она же не родственница!
— Ну, как сказать, — вставила Наталья с кислой ухмылкой. — Это как с паразитом: сначала не замечаешь, а потом он везде.
— Завещание заверено в присутствии свидетелей, — сухо продолжила нотариус. — Есть подпись, печать, документы приобщены. Всё по закону. Если вы хотите оспорить — вот заявление, пишется в течение полугода.
— Мы не оспорим, — внезапно сказал Дмитрий. — Всё честно. Он действительно всё это обсуждал. С нами. И с Викой.
“С нами”. Виктория даже внутренне дернулась. Интересно, с кем это “с нами”? Потому что, когда Дима звонил дяде Коле, тот раз за разом говорил:
— Пусть твоя жена приедет, она понимает, что к чему. А ты, Димка, только машину себе выбираешь по акции.
— Простите, но как так?! — рявкнула Наталья, уже закипая. — Я — родная племянница! Мы с мамой ему пакеты возили! Он нам говорил, что любит нас!
— Он и меня любил, — спокойно сказала Виктория. — Но и расчёт у него был. Он хотел, чтобы всё не распалось по кускам. Чтобы его имущество не стало поводом для семейной бойни.
— Поздно. Уже стало! — выкрикнула Екатерина Петровна. — Ты думаешь, ты тут королева, да?! Уцепилась когтями в наследство, будто в чужой холодильник!
— Мам, пожалуйста… — Дмитрий натянуто попытался остановить, но уже поздно.
Наталья вскочила.
— Я буду оспаривать! Я буду бороться! Я знаю, как такие, как она, играют. Сначала котлеты принесла, потом ключи взяла, а потом — опа, и квартира её. Всё ясно.
— Ну конечно, — усмехнулась Виктория. — А вы просто принцессы добродетели, которые носили пакетики с мандаринами на Новый год. Всё по любви.
— Мы — РОДНЯ! — с нажимом прошипела Екатерина Петровна. — А ты — никто.
— А теперь — кто-то. Владельца квартиры, например, — сказала Виктория, встала, взяла конверт с документами и направилась к выходу.
Через два дня Наталья стояла у их двери с мужем — долговязым бухгалтером с глазами, полными осуждения.
— Мы хотим всё обсудить, — сказала она, проходя в коридор без приглашения, как будто была курьером из суда.
— Проходите, — вежливо буркнул Дмитрий, но сразу отошёл к кофемашине, как в окоп.
— Мы посоветовались, — начала Наталья, плюхаясь в кресло. — И решили: пусть Виктория отдаст половину. Так будет по-справедливости. Иначе мы идём в суд.
— Половину чего? — сухо спросила Вика.
— Всего! Квартира — это миллионы. Ты думаешь, мы это так оставим? Да я за эти деньги могу детей на ноги поставить. Да я сама ипотеку плачу! А ты тут, как в сериале: пришла, увидела, оформила.
— Серьёзно? А кто последние месяцы за ним ухаживал? Кто с ним сидел в больнице, кто ночами катал его по коридорам на кресле?
— Ты этим что, хочешь нас пристыдить?! — взвизгнула Наталья. — Типа ты — белая и пушистая, а мы — шакалы?!
— Если бы вы были шакалами, вы бы хотя бы из вежливости дождались 40 дней.
Муж Натальи кашлянул:
— Вы поймите, это не по злу. Просто это слишком. Мы остались ни с чем. У всех проблемы. У нас — кредит, дети. А у вас теперь квартира. Это несправедливо.
— Справедливо, — спокойно ответила Виктория. — Потому что это было его решение. Не ваше.
— Значит, суд, — отрезала Наталья, поднимаясь. — И не говорите, что я не предупреждала.
На кухне было душно. Дмитрий молча курил у окна.
— Ну что ты молчишь? — спросила Виктория, не поднимая головы от чашки.
— Я просто… не понимаю. Они сошли с ума. Наташа… мама… Такое ощущение, будто мы в какой-то дикой комедии.
— Это не комедия, Дим. Это семья. Весь абсурд — это и есть они. Просто раньше не было повода вылезти наружу.
Он не ответил. Только медленно потушил сигарету в крышке банки из-под кофе.
— Ты на чьей стороне? — вдруг спросила она.
Он посмотрел на неё. Усталый, замученный, с тенью вины под глазами.
— Я на твоей. Но мне страшно. Что всё это… разрушит нас.
Вика встала, подошла к нему, посмотрела в глаза.
— Нас разрушат не они. Нас разрушит только одно — если ты начнёшь сомневаться, кто здесь с тобой, а кто — против.
Он вздохнул.
— Тогда держи крепче.
— Уже держу, Дим. Уже крепче некуда.
В тот же вечер им пришло уведомление:
Наталья Сергеевна Рогова подала иск в суд о признании завещания недействительным.
И подпись внизу:
«в связи с возможным влиянием на завещателя, а также сомнениями в его дееспособности».
— Они хотят сказать, что я его уговаривала? — тихо спросила Вика. — Что он был псих?
— Да они не остановятся, — мрачно сказал Дмитрий. — Но ничего. Прорвёмся.
— Главное, чтобы ты не начал считать, что они правы.
Он посмотрел на неё. Долго.
— А ты не начни считать, что я слабый.
С этого вечера они начали спать плохо.
Один тянулся к другому. Другой отворачивался.
Стены квартиры давили. Вещи дяди Коли молчали, но присутствовали. Как будто и правда теперь не было понятно — это их квартира, или временно предоставленная аренда судьбой.
А впереди был суд. И Екатерина Петровна, которая ещё не сказала своего последнего слова.
Судья был молодой, с вежливым выражением лица, которое очень быстро превратилось в «что я здесь делаю». Заседание длилось уже третий час. Все были на взводе.
— Истцы утверждают, — монотонно зачитывала помощница судьи, — что завещание было составлено под давлением. Указывают на психическое состояние наследодателя в последние месяцы, в том числе на приём обезболивающих препаратов, которые могли повлиять на его волю.
Виктория сидела прямо, как будто у неё в позвоночнике вместо костей — железные штыри. Дмитрий нервно перебирал ремешок часов. Наталья что-то нашёптывала своему юристу, женщина с лицом, будто она собиралась растоптать оппонента в драке за парковку.
— Суд заслушал показания лечащего врача, — продолжала помощница. — Медицинская карта свидетельствует, что Николай Ильич был в сознании, вменяем, не состоял на учёте у психиатра, принимал лекарства в дозировке, не влияющей на способность к юридически значимым действиям.
Судья устало потер виски.
— Вопрос к ответчику. Виктория Сергеевна, вы оказывали давление на Николая Ильича?
— Нет, — спокойно ответила она. — Он сам всё решил. Мы много говорили. Он не хотел, чтобы его имущество растащили. Он не верил, что кто-то кроме меня будет этим заниматься.
— А вы записали это на диктофон, как многие делают? — подскочила Наталья. — У вас есть видеодоказательства? Может, ещё подпись кровью?
Судья глянул на неё, как на собаку, которая вот-вот начнёт грызть ножку стола.
— Без криков, пожалуйста. Это суд, не скандал в маршрутке.
Решение вынесли на следующий день.
— Суд признаёт завещание действительным. В удовлетворении иска отказать.
Дмитрий долго смотрел на постановление, как будто оно было написано на древнекитайском.
— То есть, всё? Это конец?
— Это только начало, — вздохнула Виктория. — Сейчас будет “прощай, родня”. В полный рост.
И она не ошиблась.
Вечером у двери стояла Екатерина Петровна. В руках — коробка с фотографиями, в глазах — буря.
— Это тебе, — сказала она и прошла мимо Виктории, как будто квартира была её.
— А здороваться нынче не модно? — бросила Вика, закрывая за ней дверь.
— Не с кем, — резко сказала Екатерина Петровна, ставя коробку на стол. — Здесь больше нет семьи. Здесь только собственность.
— Вы хотите что-то сказать — говорите, — сдержанно сказала Виктория. — Только без театра. Мы выиграли суд. Это факт.
— Выиграли? — усмехнулась Екатерина. — Ты думаешь, ты выиграла, потому что бумажка у тебя? А ты в зеркало на себя смотрела? Кто ты теперь? Женщина, из-за которой брат с сестрой больше не разговаривают. Мать с сыном друг на друга смотрят, как на врагов.
— Я — та, кто не дала превратить квартиру умершего человека в общественный туалет. Я защищала то, что он доверил мне. Не вам. Не “родне”. Мне.
— Ты думаешь, я её просто так не переваривала, — обернулась Екатерина к Дмитрию. — А ты слушал, говорил “мама, не трогай, мама, ну не надо”. А сейчас что?! Ты её слушаешь. А мы? А я?
— Мама, — спокойно сказал Дмитрий, — ты всегда хочешь, чтобы я выбирал. Между тобой и женой. Между семьёй и семьёй. Ты хоть раз пробовала не ставить меня в это положение?
— Это она тебя науськала, да?
— Нет. Это ты — всё эти годы. Я просто раньше закрывал глаза. А теперь открыл.
Екатерина Петровна вскочила, лицо у неё налилось красным.
— Понятно. Ну что ж. Живите. Но без нас.
Она резко развернулась и ушла. Хлопнула дверь.
Виктория молча подошла к коробке, открыла. Там были старые чёрно-белые фотографии. Николай Ильич в молодости. Служба. Рыбалка. Свадьба родителей Дмитрия. Потом — их с Дмитрием свадьба. И одна фотка, которой она не видела раньше: дядя Коля сидит у себя в кресле, а она — рядом. Лицо его — уставшее, но спокойное.
На обороте было написано рукой Николая:
“Её не обманешь. Умная. Пусть будет всё у неё.”
— Ну и что теперь? — спросил Дмитрий вечером.
— Теперь… — сказала Виктория, закутавшись в плед, — живём. В своей квартире. С долгами, врагами, но с чистой совестью.
— А родные?
— А что родные? Те, кто любит, останутся. А остальные пусть живут с тем, что выбрали.
Он сел рядом.
— Знаешь, я раньше думал, что сильные женщины пугают.
— И что, не так?
— Так. Очень пугают. Особенно, когда они правы.
— Но ты всё равно со мной.
— А ты всё равно — моя.
Они сидели молча. За окном шел снег.
На подоконнике стояла чашка с недопитым чаем и лист дела:
“Решение вступило в законную силу.”
И это было не про суд. Это было про них.
