— Ты не представляешь, Дима, как я жду этого отпуска! — Ольга, сияя, кружилась по комнате с распечаткой программы курсов в руках. — Наконец-то повышение квалификации, новые методики, да и просто смена обстановки. Я уже и блокноты новые купила на каждую лекцию, и ручки мои любимые. Через неделю начинается, представляешь? Как раз успею немного выдохнуть перед учебой.
Дмитрий, до этого момента лениво листающий каналы на телевизоре, отложил пульт и как-то неопределенно кашлянул. Он не смотрел на жену, его взгляд был устремлен в темный экран.
— Оль, тут такое дело… Мама звонила. Ей на даче помощь нужна с ремонтом. Крыльцо подлатать, там еще по мелочи… Я бы сам туда поехал и помог ей, ты же знаешь, но мне отгулы никак не дают, завал на работе. А у тебя как раз отпуск начинается… Она очень рассчитывает на тебя.
Ольга замерла на полуобороте, улыбка медленно сползла с ее лица. Она опустила руку с распечаткой, и бумага безвольно повисла вдоль ее бедра. Несколько секунд она просто смотрела на мужа, на его напряженную спину, на то, как он старательно избегал ее взгляда. Внутри у нее что-то неприятно екнуло, предчувствие очередного испорченного плана, очередной «небольшой просьбы», которая обернется неделей каторги и унижений.
— Нет, милый мой! Я не буду больше помогать твоей матери! И вообще, если она меня терпеть не может, почему она постоянно просит моей помощи?
Дима не поворачиваясь, хотел что-то возразить, но Ольга продолжала говорить возмущённо, пока еще сдерживая громкость и подходя ближе. Голос ее звучал твердо, без обычной мягкости.
— Ты прекрасно знаешь, чем заканчивается вся эта «помощь».
Дмитрий наконец повернулся. На его лице было выражение плохо скрытого раздражения и той самой упрямой сыновней преданности, которая каждый раз становилась для Ольги непреодолимой стеной.
— Ну, Оль, не начинай. Маме действительно нужна помощь. Она одна не справится. Кто ей еще поможет, если не мы?
— Мы? Или я? — уточнила Ольга, скрестив руки на груди. Она чувствовала, как внутри начинает закипать знакомое раздражение, смешанное с обидой. — Давай вспомним прошлый раз. Когда я три дня красила этот ее бесконечный забор, а потом выяснилось, что цвет «совершенно не тот, что она представляла», и вообще «нормальные люди так не красят, только те, у кого руки не оттуда растут». Или когда я перемыла все окна в ее трехкомнатной квартире перед Пасхой, а она потом ходила за мной с тряпкой и демонстративно вытирала «мои разводы», громко сетуя подруге по телефону, какая ей «непутевая невестка досталась»? А ее любимая пластинка «Олечка, ты, конечно, стараешься, но получается у тебя все как всегда»? Ты забыл? Или тебе удобно забывать это всё?
Дмитрий поморщился, словно от зубной боли.
— Ну, характер у нее такой, ты же знаешь. Она не со зла. Просто привыкла все контролировать, чтобы идеально было. Да и возраст, Оль, надо делать скидку на это.
— Возраст? — Ольга усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья. — Дима, ей шестьдесят два. Она еще полна сил, чтобы командовать и находить недостатки в каждом моем действии. И дело не в возрасте, а в отношении. Она меня откровенно не переваривает, и ты это прекрасно знаешь. Но как только нужно что-то сделать, где требуются мои руки или мое время, она тут же вспоминает о «любимой невестушке».
Она подошла к столу, положила распечатку с программой курсов. Мечты о спокойной учебе, о новых знаниях уже начинали подергиваться дымкой разочарования.
— У меня планы на этот отпуск, Дима. Я полгода ждала эти курсы. Это важно для моей работы, для моего развития. Я не собираюсь тратить две недели на то, чтобы выслушивать очередные придирки и чувствовать себя бесплатной прислугой, которой еще и недовольны.
Дмитрий встал, подошел к ней, попытался обнять за плечи, но Ольга едва заметно уклонилась. Его прикосновения сейчас казались ей фальшивыми, частью той же игры, где ее интересы всегда оказывались на последнем месте.
— Оль, ну не будь такой категоричной. Ну съездишь на пару дней, поможешь самое основное сделать. А потом на свои курсы. Мама обидится, если ты совсем откажешь. Ты же знаешь, как она к этому относится. Будет потом месяц дуться и мне мозг выносить.
— Вот именно, тебе! — подхватила Ольга, и в голосе ее появились металлические нотки. — Потому что ты боишься ее обидеть, боишься ее недовольства. А на мои чувства, на мои планы тебе, получается, наплевать? Почему я должна жертвовать своим отпуском, своими нервами ради ее комфорта и твоего спокойствия? Пусть нанимает рабочих, если ей так нужен этот ремонт. У нее есть на это средства, я знаю.
Она смотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде уже не было просьбы, только холодная, упрямая решимость. Раздражение, копившееся годами от подобных ситуаций, от его вечного «мама права», «маме надо уступить», начинало выплескиваться наружу. Она чувствовала, что на этот раз не уступит. Цена была слишком высока – не просто испорченный отпуск, а очередное подтверждение того, что ее собственные желания и стремления в этой семье ничего не значат.
— То есть, как это «нанимает рабочих»? — Дмитрий отступил на шаг, его лицо начало приобретать то самое выражение обиженного упрямства, которое Ольга так хорошо знала и ненавидела. — Ты что, предлагаешь моей матери, пенсионерке, тратить деньги на каких-то чужих людей, когда у нее есть сын и невестка? Это просто… это неуважение, Оля! Ты не уважаешь мою мать, раз так говоришь!
Он повысил голос, и это был первый тревожный звоночек, предвещающий полноценную бурю. Ольга сделала глубокий вдох, стараясь сохранить самообладание, хотя внутри у нее все клокотало. — Дима, давай без этих громких слов про уважение. Уважение – это взаимный процесс. А я от твоей матери его не видела ни разу за все пять лет нашего брака. Только бесконечные придирки, критика и попытки показать, какая я никчемная. И ты прекрасно это знаешь, просто предпочитаешь закрывать глаза.
— Я ничего не предпочитаю! — почти выкрикнул он, делая еще один шаг к ней, сокращая дистанцию, словно пытаясь задавить ее своим напором. Его руки сжались в кулаки. — Мама есть мама! Я не могу отказать ей в помощи, а ты моя жена, значит, это и твоя обязанность! Что скажут люди, если узнают, что ты отказалась помочь свекрови, имея свободное время? Подумают, что ты эгоистка, которая только о себе думает!
«Опять эти «люди», — с горечью подумала Ольга. — Вечный аргумент, когда свои исчерпаны».
— А мне плевать, что скажут твои «люди»! — ее голос тоже стал громче, приобретая стальные, незнакомые даже ей самой нотки. — Мне не плевать на то, как я себя чувствую после каждого «общения» с твоей матерью! Ты хоть раз задумался, каково мне выслушивать, что я «бездарь», потому что суп у меня «не такой наваристый, как у нее»? Или что я «полная тупица», потому что не смогла с первого раза разобраться с ее новым смартфоном, который она сама же и попросила настроить? А помнишь, как она при всех гостях на твоем дне рождения заявила, что я «яблочко от яблоньки», намекая на мою маму, с которой у нее, видите ли, «разные взгляды на жизнь»? И ты, Дима, ты тогда что сделал? Ты промолчал! Ты всегда молчишь!
Воспоминания, которые она старательно запихивала в самый дальний угол сознания, чтобы не отравлять себе жизнь, хлынули наружу, обжигая горечью. Ее щеки вспыхнули, но не от смущения, а от праведного гнева.
— Ты стоял рядом и делал вид, что ничего не происходит! Или, еще лучше, начинал поддакивать: «Ну, мама, ты же знаешь, Оля у нас не по хозяйственной части». Будто я какая-то недоразвитая, неспособная ни на что, кроме как ходить на свою «непонятную» работу! Ты хоть раз заступился за меня? Хоть раз сказал ей: «Мама, не смей так говорить с моей женой»? Нет! Ни разу!
Дмитрий отшатнулся, словно она его ударила. На его лице отразилось что-то похожее на растерянность, но она быстро сменилась новой волной раздражения.
— Да что ты такое выдумываешь! Какие-то старые обиды сейчас приплетаешь! Мама просто прямолинейный человек, говорит, что думает. Она не хотела тебя обидеть! Это ты все воспринимаешь в штыки, накручиваешь себя! Вечно ты всем недовольна, вечно ищешь повод для скандала!
— Я ищу повод?! — Ольга рассмеялась, но смех этот был сухим, безрадостным. — Дима, ты серьезно? То есть, это я виновата, что твою мать не устраивает все, что я делаю? Это я виновата, что она при каждом удобном случае пытается меня уколоть, унизить, показать мое место? И это я виновата, что мой собственный муж предпочитает делать вид, что так и надо, лишь бы не нарушать маменькин покой?
Она смотрела на него, и в ее взгляде уже не было ни капли прежней любви или даже жалости. Только холодное, отрезвляющее понимание. Он не изменится. Он всегда будет выбирать свою мать, ее комфорт, ее мнение. А она, Ольга, так и останется на вторых, если не на третьих ролях, вечно виноватая, вечно обязанная.
— Слушай, Дима? — она говорила уже спокойнее, но от этого спокойствия веяло ледяным холодом. — Ты прав. Я действительно эгоистка. Я эгоистично хочу потратить свой законный отпуск на то, что считаю нужным для себя. Я эгоистично не хочу больше выслушивать оскорбления от твоей матери. И я эгоистично не хочу больше видеть, как мой муж молчаливо с этим соглашается.
Она подошла к окну, посмотрела на суетливый город внизу. Несколько секунд собиралась с мыслями. Потом медленно повернулась.
— Поэтому, запомни раз и навсегда. Это был последний раз, когда мы вообще обсуждали тему помощи твоей матери. Для меня этой темы больше не существует. Я. Больше. Никогда. Не буду. Помогать. Ирине Анатольевне. Ни с дачей, ни с квартирой, ни с чем-либо еще. Ни при каких обстоятельствах. Можешь считать это моим окончательным решением.
Ее слова повисли в воздухе, тяжелые и неотвратимые. Дмитрий смотрел на нее расширенными глазами, в которых смешались гнев, недоумение и, кажется, впервые за весь разговор, что-то похожее на испуг. Он явно не ожидал такого отпора, такой стальной решимости от своей обычно уступчивой Ольги.
— Ты… ты что такое говоришь? — Дмитрий смотрел на Ольгу так, словно она внезапно заговорила на неизвестном языке. Его лицо медленно наливалось багровой краской, а ноздри хищно раздувались. — Не смей так говорить о моей матери! Ты слышишь? Немедленно извинись и возьми свои слова обратно! Это… это просто возмутительно!
Он шагнул к ней, почти вплотную, его массивное тело нависало, излучая волны плохо сдерживаемой ярости. Ольга не отступила, хотя инстинкт самосохранения настойчиво шептал обратное. Она видела, как ходят желваки на его скулах, как подрагивают кончики пальцев, словно он едва сдерживался, чтобы не сделать что-то еще.
— Извиниться? За что? За то, что я наконец-то сказала правду? За то, что я больше не хочу быть удобной и безотказной? Дима, ты меня не слышишь. Или не хочешь слышать. Я сказала – все. Точка. Больше никаких дач, никаких ремонтов, никаких «Олечка, принеси-подай».
Она попыталась обойти его, чтобы уйти в другую комнату, подальше от этого удушающего напряжения, от его искаженного гневом лица. Ей нужен был воздух, нужно было пространство, чтобы ее собственная ярость не выплеснулась раньше времени разрушительным потоком. Но Дмитрий резко преградил ей путь.
— Ты никуда не пойдешь, пока мы не закончим этот разговор! — прорычал он, и его рука мертвой хваткой вцепилась в ее предплечье, пальцы больно сдавили кожу. — Ты будешь меня слушать! Ты будешь делать то, что я говорю! Я твой муж, а она моя мать!
Этот жест, это грубое физическое принуждение, стало для Ольги тем самым спусковым крючком. Внутри что-то оборвалось, окончательно и бесповоротно. Годы мелких унижений, проглоченных обид, невысказанных претензий, его вечное «мама не это имела в виду», его слепота и глухота к ее чувствам – все это разом взорвалось ледяным пламенем. Она с силой выдернула руку, отшатнувшись, и на ее коже остались красные следы от его пальцев.
— Руки убрал! — голос ее был низким и опасным, таким, каким Дмитрий его никогда не слышал. В ее глазах полыхнул такой холодный огонь, что он невольно отступил на полшага. — Ты еще смеешь требовать, чтобы я тебя слушала? После всего? Ты действительно думаешь, что имеешь на это право?
Она сделала паузу, переводя дыхание, собирая воедино разрозненные, обжигающие мысли. Ее взгляд буравил его, не давая отвести глаза.
— А хочешь, я расскажу тебе, что на самом деле думает обо мне твоя «святая» мамаша? Хочешь узнать, как она ласково называет меня за глаза, обсуждая с подружками, какой ей «подарочек» в виде меня достался?
Дмитрий смотрел на нее с недоумением и нарастающей тревогой. Его злость на мгновение сменилась каким-то неприятным предчувствием.
— Что… что ты несешь? Какие подружки? Что ты опять выдумываешь?
— О, я ничего не выдумываю, милый, — в голосе Ольги звенел металл. — Я просто однажды имела неосторожность помочь твоей маме с ее телефоном. Она просила показать, как отправлять фотографии, жаловалась, что ничего не понимает в этих «новомодных штучках». И пока я ей показывала, открыла ее переписку. Случайно, разумеется. Не думай, я не рылась специально. Но то, что я там увидела, мне хватило на всю оставшуюся жизнь.
Она видела, как меняется его лицо, как недоверие борется с проступающим страхом. — Так вот, твоя дорогая матушка, Дима, в красках описывала своим задушевным подругам, какая я «бестолковая неряха», как я вообще ничего не умею и мы с тобой тут в бомжатнике живём из-за меня, и как ей «жаль своего кровиночку-сыночка», то есть тебя, что ему так «не повезло с женой». Но это еще цветочки. Самое интересное было дальше. Они там целые стратегии разрабатывали, как «эту дрянь», то есть меня, «постепенно выжить из твоей жизни». Обсуждали, как бы так сделать, чтобы ты сам понял, что «совершил ошибку», и «нашел себе нормальную, покладистую женщину, которая будет уважать мать мужа». Подбирали тебе кандидатуры, представляешь? Одна подруга даже свою племянницу расхваливала, «умницу-красавицу, и готовит божественно».
Ольга говорила ровно, почти бесстрастно, но каждое ее слово было заряжено такой уничтожающей силой, что Дмитрий физически съеживался. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, в которых плескался ужас и полное неприятие услышанного. — Это… это неправда… — прошептал он, голос его сел. — Ты… ты врешь! Ты все это выдумала! Специально! Чтобы очернить ее! Чтобы оправдать свое нежелание помогать! Моя мама… она не могла такого написать! Она не такая!
Он почти задыхался от возмущения, от невозможности поверить в то, что слышит. Образ идеальной, любящей матери, который он так тщательно выстраивал и оберегал все эти годы, трещал по швам, грозя обрушиться и погрести его под обломками.
— Ты просто… просто подлая лгунья! — выкрикнул он наконец, находя спасение в привычном обвинении. — Ты всегда ее ненавидела, вот и сочиняешь гадости!
Ольга встретила его обвинение во лжи странным, почти отстраненным спокойствием. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Она смотрела на него так, будто он был посторонним человеком, чьи истеричные выкрики ее совершенно не трогали. Эта холодная непроницаемость злила Дмитрия еще больше, чем открытая перепалка.
— Да, конечно, Дима, — тихо, почти равнодушно произнесла она. — Я подлая лгунья. Так тебе проще, правда? Проще поверить, что я все выдумала, чем допустить мысль, что твоя идеальная мама способна на такую низость. Пусть будет так. Мне уже, если честно, все равно, во что ты веришь.
Ее слова, лишенные всякой эмоциональной окраски, подействовали на Дмитрия сильнее, чем если бы она кричала в ответ. Он ожидал слез, оправданий, яростных опровержений – чего угодно, но не этого ледяного безразличия.
— Что значит «все равно»?! — он снова надвигался на нее, но Ольга сделала едва заметное движение рукой, останавливая его на расстоянии. В этом жесте не было страха, только усталая брезгливость. — Ты не можешь просто так… просто так обвинить мою мать в таких вещах и сказать, что тебе «все равно»! Ты должна доказать! Покажи мне эти сообщения! Сейчас же!
Ольга медленно покачала головой.
— Зачем? Чтобы ты сказал, что это фотошоп? Что я сама их написала? Или чтобы ты побежал к мамочке, и она устроила бы очередной спектакль, а ты бы ей поверил, а меня снова выставил чудовищем? Нет, Дима. Я не буду больше играть в эти игры. С меня хватит.
И с этими словами она развернулась и спокойно, не оборачиваясь, направилась в спальню. Дмитрий несколько секунд ошеломленно смотрел ей вслед, не в силах поверить в происходящее. Потом до него донесся характерный звук – щелчок открываемых замков чемодана. Это подействовало на него как удар.
— Что ты делаешь?! — он влетел в спальню, застав Ольгу возле раскрытого на кровати чемодана. Она уже доставала из шкафа аккуратно сложенные вещи. — Ты… ты куда-то собралась? Ты решила сбежать, потому что твоя ложь раскрылась?
Ольга не удостоила его ответом. Она отстранённо складывала в чемодан блузки, брюки, белье, косметичку. Ее движения были точными и лишенными суеты, словно она собиралась в давно запланированную деловую поездку, а не рвала с прошлой жизнью посреди грандиозного скандала. Это ее невозмутимое спокойствие выводило Дмитрия из себя, лишало его последних остатков самоконтроля.
— Оля, я с тобой разговариваю! — он схватил ее за плечо, пытаясь развернуть к себе. — Прекрати это немедленно! Ты никуда не поедешь! Ты останешься здесь! Мы должны… мы должны все обсудить! Ты должна извиниться перед мамой!
Ольга осторожно, но твердо высвободила плечо.
— Мы уже все обсудили, Дима. И извиняться мне не за что. А вот твоей маме, возможно, когда-нибудь придется извиняться перед тобой. За то, что она разрушила твою семью своей ненавистью и своим эгоизмом. И тебе – передо мной. Но этого, я так понимаю, никогда не случится.
Она застегнула молнию на почти полном чемодане, затем достала из шкафа небольшую дорожную сумку, куда начала складывать ноутбук, зарядные устройства и документы для курсов. Дмитрий метался по комнате, как зверь в клетке. Его лицо было искажено гневом и каким-то отчаянным непониманием. Он то начинал кричать, что она сама во всем виновата, что она неблагодарная и злая, то вдруг переходил на сбивчивые уговоры, просил «подумать», «не рубить с плеча». Но Ольга словно не слышала его. Она действовала как робот, запрограммированный на одну-единственную цель – уйти.
Когда все было собрано, она поставила чемодан и сумку у двери спальни. Затем подошла к туалетному столику, сняла обручальное кольцо и аккуратно положила его на стеклянную поверхность. Дмитрий замер, глядя на это простое действие, которое ощущалось как окончательный приговор.
— Можешь и дальше жить в своем выдуманном мире, где твоя мать святая, а я – исчадие ада, — сказала она тихо, не глядя на него, ее голос был ровным и лишенным всяких эмоций. — Только меня в этом мире больше не будет. Я еду на курсы. А потом… потом посмотрим. Но сюда, к тебе и твоей матери, я больше не вернусь.
Она взяла свои вещи и, не оборачиваясь, вышла из спальни, прошла через гостиную, где всего час назад они так мирно обсуждали ее планы на отпуск. Дмитрий, ошеломленный, остался стоять посреди спальни, глядя на пустое место на кровати, где только что лежал ее чемодан, и на маленькое золотое колечко на столике. Он услышал, как щелкнул замок входной двери. И только тогда до него начало доходить. Не умом, нет – ум все еще яростно сопротивлялся, твердя, что это Ольга виновата, что это она все разрушила. До него начало доходить где-то на уровне пустоты, внезапно образовавшейся в квартире, в его жизни. Он остался один. Один со своей правотой, со своей преданностью матери и с развалинами того, что когда-то было его семьей. Ярость медленно уступала место холодной, гнетущей пустоте, в которой тонул его крик, так и не сорвавшийся с губ. А где-то там, в глубине, шевельнулось крошечное, острое, как иголка, сомнение, от которого он тут же попытался отмахнуться, как от назойливой мухи. Но оно уже было там…
