— Ты не поверишь, но у неё даже носки с моими цветами! — вскинулась Виктория, опуская телефон на стол, как будто это был кусок мыла, которым только что мыли ноги в общественной бане.
Света, подруга с работы, не растерялась:
— Какие — в смысле твои?
— Ну… в сине-белую полоску. Я такие ношу по пятницам. Ты не замечала?
— Конечно, Вика, каждый день мониторю твой носочный стиль. Подожди, ты про кого опять?
Виктория резко выдохнула и закатила глаза.
— Про Ирину. Золовку мою. Она и стиль тянет, и зарплату. Только стиль — через глаза, а зарплату — через Сбер.
Света хмыкнула:
— И всё это под крышу Ольги Сергеевны?
— Ага. В мою, между прочим, крышу. Я её ещё восемь лет назад перекрыла. Сама платила. Тогда «семейный бюджет» вдруг сломался, и у всех резко обнаружились аллергии на банки и кредиты.
Даже по телефону было слышно, как Света вздыхает.
— Ну и как там в твоей летней резиденции?
— Как в колонии общего режима. Подъём в шесть, огород до одиннадцати, потом обед — который я готовлю, кстати — и снова трудотерапия. И на всём этом фоне — вечные разговоры о том, как «всё держится на семейных женщинах».
— А ты, значит, не женщина?
— Я, видимо, киборг с удалённой работой и карточкой, которая плюёт деньги.
Дача, оставшаяся ещё от деда Алексея, была расположена «в живописном месте» — это значит, что туда ехать два часа, если повезёт. За восемь лет Виктория успела отремонтировать дом, переделать санузел, утеплить веранду, оплатить септик, и — это её личный фаворит — купить газонокосилку, которую трогала только она. Ни Алексей, ни его мама, ни, тем более, Ирина — к ней не подходили. Газонокосилка была символом.
Как и сама Виктория.
— Викусь, ты не можешь с утра сбегать в «Пятёрочку»? — голос Ольги Сергеевны, звонкий и вкрадчивый, раздался из кухни. — У нас кончилась мука. Я хотела блинов напечь. Алексей так любит с творожком…
— Я работаю, — не оборачиваясь, ответила Виктория, печатая в ноутбук. — У меня вон встреча через десять минут.
— Ну ты ж дома, — сладко протянула свекровь. — В смысле, здесь же. Удобно. И пешком недалеко.
Да, удобно, особенно когда твой сын лежит на диване и выбирает между пивом и пивом, подумала Виктория, но вслух сказала другое:
— Пусть Ирина сбегает. Она вчера картошку не полола, кстати.
— Ирина — гостья. Она ж из Москвы.
Виктория фыркнула.
— А я из Дубая? Или у меня прописка «карта Сбербанка»?
Ольга Сергеевна сделала вид, что не слышит. Как она это умела — просто мастер.
В тот же вечер был «семейный совет». Смотрелся он как пьеса по Чехову, только с хуже подобранными актёрами. Все сидели на веранде — Ольга Сергеевна с платочком, Ирина с маникюром, Алексей с пивом, а Виктория — с лицом, на котором уже давно не было макияжа, зато прекрасно проступало раздражение.
— Викусь, давай честно, — начала Ирина, играя ногтем по банке «Pepsi Zero». — Мы тут все на расслабоне, у нас отпуск. А ты как бы всё время в компьютере. Неужели тебе не хочется… ну, отдохнуть?
— Мне бы хотелось отдохнуть. Особенно — от этого театра.
Алексей поднял глаза, морщась:
— Опять ты начинаешь. Мы же просто хотим, чтобы всем было комфортно.
— Комфортно? — Виктория резко поставила кружку на стол. — Мне? КОМФОРТНО? Когда я в семь утра иду копать грядки, потом кормлю вас всех, оплачиваю бензин, интернет, «удобства для семьи» — и при этом слушаю, как я всех тут напрягаю?
— Ну ты же зарабатываешь… — неуверенно сказал Алексей.
— А ты — нет. И это никого, похоже, не тревожит!
Молчание повисло плотное, как сырники Ольги Сергеевны. Потом она, конечно, взяла слово:
— Виктория, мы семья. В семье всё общее. Ты просто… чуть успешнее. Мы гордимся тобой. Но у всех бывают трудные времена.
— Уже восемь лет? Трудные времена? Как удобно!
— Ты чего на мать-то? — Алексей встал, но не грозно. Так, чисто обозначил фигуру. — Она же старается.
— А ты стараешься, Лёш? Хотя бы иногда? Или только вечером — «Викусь, принеси пивасик»?
— Ну ты тоже не подарок…
— Я — не подарок. Я — единственный человек в этом доме, который зарабатывает. И всё ещё верит, что семью можно спасти. Хотя бы статистику по разводам.
— Вик, — тихо сказала Ирина, — ну не надо так…
Виктория посмотрела на неё. Долго. Внимательно. Потом вдруг спокойно сказала:
— А ты знаешь, сколько ты мне стоишь в месяц? Плюс-минус двадцать семь тысяч. Включая «ой, у меня в приложении опять лимит», «ой, такси дорогое», «ой, доставка платная». А потом — «ой, ты же всё равно зарабатываешь».
— Да я верну, — пискнула Ирина.
— Вернёшь? Когда? Когда выйдешь замуж за биткоин?
Ольга Сергеевна всплеснула руками:
— Ну нельзя ж так, Виктория! Это родная душа!
— Родная? Тогда пусть вымоет туалет! Он, между прочим, тоже в мой счёт.
— Ага, счёт у неё… — пробормотал Алексей.
Виктория вскочила.
— Знаешь что, Лёш? Я думала, ты просто пассивный. А теперь понимаю — ты соучастник.
— Чего?
— Этого грабежа под соусом «семейных ценностей». Только без оружия и с блинами.
Поздно вечером Виктория сидела на веранде, закутавшись в плед, и смотрела на заросший палисадник.
Мухи жужжали. Где-то в доме стонала Ирина: то ли сериал грустный, то ли крем не подошёл. Алексей храпел уже с девяти.
Виктория достала телефон и набрала сообщение:
«Привет, Тань. А у тебя в Питере жильё ещё сдается? Срочно нужно. Без вопросов. Деньги — завтра. Просто напиши адрес». Она нажала «отправить» и впервые за неделю улыбнулась.
Но это была та улыбка, от которой холодеет в животе у тех, кто недооценил человека рядом.
Виктория выехала с дачи в восемь утра, не позавтракав. В доме было тихо — Ирина спала, Алексей дышал через рот, как рыба, выброшенная на берег, а Ольга Сергеевна тихо перекладывала банки с аджикой в кладовке, как будто заранее подозревала, что сезон закруток будет неполным.
Сумка у Виктории была лёгкой: ноутбук, зарядка, паспорт. Всё остальное — «пусть остаётся в музее эксплуатации и семейного паразитизма».
Ключ она повесила на гвоздь у дверей. И на всякий случай подписала листок:
“Я — не ваша няня, спонсор и санитарка. Я человек. P.S. Это была последняя мука, купленная на мои деньги.”
Она думала, что у неё будут угрызения совести. Они пришли ровно на три минуты. Потом отпустило. Где-то на трассе, между магазином “Куриный край” и шиномонтажом “У Вити”.
К вечеру она уже обустраивалась в съёмной квартире на Васильевском острове. Стены — в серой штукатурке, пол — старый паркет. Душновато, зато никто не требует покупать уголь, кормить золовку и объяснять свекрови, как работает онлайн-банкинг.
Виктория не сказала Алексею, где она. Да и вообще не сказала ничего. Телефон звонил каждые двадцать минут, пока она просто не включила авиарежим.
Сообщение от Татьяны — хозяйки квартиры — было коротким:
“Ты у меня первая арендатorka, которая привезла только ноутбук и праведную ярость. Осторожно с соседом снизу — у него голуби и алкоголизм.”
Это её даже повеселило.
На третий день она отправила Ольге Сергеевне официальное письмо — заказное, с уведомлением.
В нём было сухо:
“Уважаемая Ольга Сергеевна, уведомляю, что с 15 июля я приостанавливаю финансовое участие в содержании дачного дома по адресу ________. Все расходы, включая коммунальные платежи, продукты, транспорт и текущие ремонты, впредь несут пользователи и владельцы. Все мои вложения, произведённые за 8 лет (включая капитальный ремонт крыши, септик, электрику и бытовую технику), считаю благотворительным вкладом в развитие вашей семьи.
Спасибо за опыт. Желаю удачи. P.S. Газонокосилку можете оставить. Только не включайте — там нож не заточен.”
Свою копию она положила в папку “Развод”, рядом с брачным договором, перепиской с юристом и скриншотами переводов Ирине.
Вечером раздался звонок. Впервые — от Алексея. Без звонков, без “мамина сим-карта”, напрямую.
— Ну что, всё? — сухо спросил он, как будто речь шла про испорченный омлет.
— Всё, — коротко ответила она. — И не “ну что”, а “спасибо, что не выдала нас в налоговую”.
— Это твой способ уйти?
— Это мой способ остаться человеком.
— У тебя был дом. Была семья…
— У меня была галлюцинация. А дом… — она сделала паузу — …дом у меня и сейчас есть. Только он без клопов, родственников и чувства вины.
— Это низко, Вика.
— Да? А восемь лет «давай ты заправишь», «давай ты купишь», «у тебя же есть» — это высоко?
Он молчал.
— Послушай, — наконец заговорил он, — ты же понимаешь, маме тяжело. У неё пенсия…
— У неё золотой набор кастрюль, два холодильника, три сковородки и сын, который умеет только обвинять.
— Вот ты опять!
— Опять — это когда я снова вернусь и всё оплачу. А этого не будет. Знаешь, что самое интересное? — голос Виктории стал тише. — Я проснулась сегодня и впервые не почувствовала тревогу. Ни за холодильник, ни за баклажаны, ни за дебет.
— И что ты теперь? Свободная женщина в Питере?
— Именно.
— И ты думаешь, у тебя получится? Одна?
— Алексей… — она чуть усмехнулась. — Я была одна всё это время. Только теперь — официально.
Через два дня звонки прекратились.
На почту пришло письмо. Простое, без печатей.
“Виктория. Я не понимаю, что ты делаешь. Мы — семья. Алексей страдает. Ирине стыдно. Мне тяжело. Разве это не эгоизм? Мы на тебя надеялись. А ты… просто ушла. P.S. В доме проблемы с бойлером. Можешь подсказать, где ты его покупала?” Виктория долго смотрела на экран.
Потом ответила.
“Покупала в Леруа. Как и надежду, что когда-нибудь вы станете взрослыми.” В воскресенье она позвонила маме. Та всё уже знала — информация у пенсионеров в WhatsApp передаётся быстрее света.
— Вик, ну а ты чего сразу вон так — хлоп дверью?
— Мам… я не хлопнула. Я просто закрыла. Она давно была открыта.
— Тебе же будет тяжело. Всё самой.
— Мне уже не тяжело. Мне — ясно. Ты представляешь, что я восемь лет считала нормой?
Мать вздохнула.
— Ну а если вернётся?
— Кто?
— Алексей. Или кто-нибудь другой.
— Пусть сначала научится сам себе стирать трусы. А потом — может, поговорим.
На следующий день в её новую квартиру пришёл курьер.
— Виктория Борисовна? Вам передача. Из Тверской области.
На пороге стояла коробка. В ней — газонокосилка.
Без письма.
Без объяснений.
Старенькая, но рабочая. И немного заточенная.
Виктория улыбнулась. Первый раз — по-настоящему.
Прошло три недели.
Виктория работала из кафе, покупала себе те самые «глупые» фисташки в шоколаде, жила на восьмом этаже без лифта и каждый вечер удивлялась — как же много воздуха, когда никто не нависает над тобой с вопросами: «ты не против, если Ирина у нас пока поживёт?» или «нам бы только до зарплаты».
Но в эту субботу воздух был особенно густым — пахло кофе, начавшимся августом и письмом от нотариуса, пришедшим утром.
«Наследственное дело №____. В связи с кончиной Прудникова А. В. Вас вызывают на оглашение завещания».
Виктория перечитала трижды.
Алексей? Умер?
Пальцы заскользили по экрану. Ни звонка, ни смс. Только короткое сообщение от Ирины:
«Если придёшь — не устраивай шоу. Папа бы не одобрил». Провинциальный нотариус принимал в здании бывшего ЖЭКа. Ковёр у входа лип, как совесть у тех, кто зовёт “дочкой” только когда надо всучить сумку с картошкой.
В зале сидела Ирина в чёрном платье, непривычно тихая. Ольга Сергеевна — вся в трауре, но, как всегда, с маникюром цвета “бордо делюкс”. И Алексей. Живой. Пухлый. И, судя по глазам, уже успел выпить валерьянки стаканами три.
Виктория вошла — и можно было слышать, как напряглись все кости в комнате.
— Здравствуй, Виктория, — сухо бросила Ольга Сергеевна, будто ела лимон и одновременно взывала к Господу.
— Ты же не думала, что я приду? — холодно уточнила Ирина.
— А я думала, что вы будете рады. Я ж вроде как «всё разрушила», — с иронией ответила Виктория и села ближе к выходу.
Нотариус кашлянул:
— Итак. Завещание господина Прудникова Анатолия Викторовича, вашего отца.
Ирина побледнела:
— Мой отец? Подождите… Я думала, речь о другом…
— Минуточку! — выкрикнула Ольга Сергеевна. — Это ещё зачем её вызывать?
Нотариус поправил очки:
— Согласно официальным документам, гражданка Виктория Прудникова — признанная приёмная дочь Прудникова А. В. С 1989 года. Он её удочерил. Это юридический факт.
Повисла пауза. Настоящая. Без диалогов. Только гул крови в ушах у всех, кроме Виктории.
Алексей покашлял:
— Так ты… даже фамилию не поменяла?
— А что ты знаешь обо мне вообще? — спокойно ответила Виктория.
Нотариус продолжил:
— Согласно завещанию, господин Прудников оставляет:
Гараж на проспекте Металлистов — Виктории. Дачный участок в Лодейном Поле — Ирине. Все денежные накопления — благотворительному фонду помощи пенсионерам. Основное место проживания — Ольге Сергеевне, с условием, что она не будет продавать квартиру в течение трёх лет после его смерти. — Какой ещё гараж?! — заорала Ирина.
— Я туда картошку возила! — вскрикнула Ольга Сергеевна.
— Это мой отец был! — вскочила Ирина.
— Мой тоже, — мягко произнесла Виктория. — Только я его не сдаю в санаторий за чужой счёт и не зову «старым маразматиком», когда он забывает выключить чайник.
Ольга Сергеевна побледнела.
— Ты… ты специально пришла?
— Нет. Я пришла, чтобы вы посмотрели на человека, который вас не боится.
— Ну гараж, Вик, ну что тебе этот сарай… — попытался смягчить Алексей. — Продай его нам. Или хотя бы Ире. Там ведь…
— Там сейф, Алексей. И завещание. И мой диплом. Всё, что он прятал от вас. Знаешь, что он сказал в последнем письме?
Она достала из сумки аккуратный, жёлтый конверт.
— «Ты единственная, кто не стал меня осуждать за ошибки. Прости, что молчал всё это время. Я горжусь тобой».
Тишина стала глухой. Только пыль кружила в свете лампы.
— Он же нас бросил! — закричала Ирина. — Ушёл от мамы, когда я была маленькой!
— Нет, Ирина. Это мама ушла. Только вы об этом не говорите. И мне не надо.
— Убирайся! — прошипела Ольга Сергеевна. — Своим присутствием ты портишь память о нём!
Виктория встала.
— Память о нём — это гараж с сейфом, а не ваши жалобы на то, как дорого нынче ЖКХ.
— Виктория! — крикнул Алексей. — Ну прости их. Всё уже… всё случилось. Мы же жили вместе, мы…
— Нет, Алексей. Мы выживали. Только ты — за мой счёт.
Она надела пальто, даже не взглянув на копию завещания.
— Я оставлю вам газонокосилку. Она подойдёт к вашему участку в Лодейном. Только аккуратнее: нож уже заточен.
И вышла. Не хлопнув дверью. Просто — вышла.
Через три дня она открыла гараж. Внутри — старенький «Москвич», металлический сейф, несколько фотографий и папка с квитанциями.
И аккуратная записка:
«Для тебя. Ты всегда была моей дочерью. Даже если все были против.» Виктория села в машину. Старенькую. Но свою.
Ирина пыталась продать дачу. Никто не покупал — участок оказался под временным запретом. Какие-то долги, штрафы. Земля — не в собственности, а в аренде.
Ольга Сергеевна подала в суд. На Викторию. Но проиграла — юридически, морально и по-человечески.
Алексей пытался дозвониться. Потом пришёл к ней в офис — в костюме, с цветами и странной ухмылкой.
Она не пустила. Только через домофон тихо сказала:
— Алексей, я теперь покупаю фисташки в килограммах. У меня нет бюджета на лишних.
И отключилась.
На кухне её новой квартиры висела доска. На ней — фраза, вырезанная из газеты:
«Свобода — это не уйти. Свобода — это знать, что можно.» Виктория пила кофе, закусив крекером. И думала, что впереди — первый сентябрь, в который она не везёт золовку по магазинам.
И точно знала: назад — не будет.
