Когда Кира впервые увидела этот дом, он показался ей чуть кривоватым, но каким-то живым. Две половины, как близнецы с разными характерами: у соседей — с пластиковыми окнами, розовыми занавесками и спутниковой тарелкой, у них — пока ещё с облупленной штукатуркой, зато с виноградником вдоль забора.
Влад сказал: «Зато наш» и Кира улыбнулась, не раздумывая. Её имя стояло в ипотечном договоре, в расписках, в коммунальных счетах.
Ипотеку Кира оформила на себя — ей без проблем одобрили, зарплата позволяла. Влад попробовал сначала сам, но ему отказали: нестабильная работа, официальная зарплата не дотягивала до необходимого минимума. Всё было на ней, и всё было вроде бы — для них.
Она работала в бухгалтерии известного обувного магазина, оформляла отчётность, считала сметы, старалась говорить с людьми мягко. После шести возвращалась в пустой дом, скидывала туфли, завязывала халат и начинала резать лук для ужина. Влад часто задерживался: то на объекте, то «на встрече», то «в гараже» — с мужиками, как он говорил.
Он приходил позже, усталый, порой с запахом пива, целовал её в макушку и садился есть. Говорил мало, больше смотрел в телефон. Она — спрашивала, слушала, пыталась подбодрить.
Иногда, по выходным, всё было иначе: они обсуждали плитку, шторы, выбирали краску. Он рисовал схемы на салфетках, она заглядывала в прайсы. В такие дни Кира верила, что это просто этап — усталость, нехватка денег, временные трещины. Но потом наступал понедельник, и снова — вечерняя тишина, гул холодильника, и её одиночество в доме, который должен был стать их.
Однажды вечером раздался стук в дверь. Без предупреждения, на пороге стояла пожилая дама с двумя сумками и зонтом.
Она всплеснула руками, театрально воскликнула: «Ах, мои дорогие! Я добралась! Как же я соскучилась по южному воздуху, по родне, по дому!» — и, не дожидаясь приглашения, шагнула внутрь с таким видом, словно возвращалась туда, где её ждали. Это была бабушка Влада — София Антоновна. Позже Кира узнала, что адрес ей дал сам Влад — «на всякий случай». Влад только пожал плечами: «Она сказала, что у неё проблемы с квартирой. Надо пожить немного». Кира растерялась. Это было неожиданно, но спорить вслух она не стала.
София Антоновна оказалась женщиной с безупречной осанкой, яркой помадой и манерами актрисы. Она говорила про Москву, про БДТ, про то, как однажды спасла спектакль, заменив актрису за двадцать минут до начала.
В первый вечер Кира слушала её с удовольствием, даже восхищалась. На второй — напряглась, когда та переставила банки с крупами, потому что «настоящая хозяйка знает, где у неё гречка». На третий — поймала себя на том, что зажимается, входя на кухню.
София вставала рано, хлопала дверцами шкафов, возмущалась, если Кира оставляла кружку в раковине. Она комментировала одежду, блюда, то, как Кира сушит бельё. «Вот раньше женщины умели. А сейчас? Всё через силу, всё как будто должны», — говорила она, не глядя.
Влад смеялся: «Ну ты же знаешь, какая она. Потерпи». И ещё: «Это же временно». Потом — «Оформишь регистрацию, чтобы ей поликлинику было проще. Ну пожалуйста, что тебе стоит?»
Кира молчала, потом кивала. Она привыкла быть гибкой. Она верила, что так надо — ради мира, ради отношений. Но с каждым днём в ней росло странное чувство — как будто дом ускользает. Место, которое было её тихой гаванью, становилось чужим.
Однажды она нашла в корзине квитанцию на имя Софии — с их адресом. Рядом — старый чемодан, аккуратно поставленный в угол. Бабушка не спешила уезжать. Влад говорил, что ремонт в её квартире всё ещё продолжается, что там какие-то проблемы. Кира не спрашивала — боялась ответа.
А вечером он сказал, будто мимоходом: «Я тут машину заложил. Надо было подлатать гараж. Ничего серьёзного, потом закроем». Она сидела за столом с чашкой чая, и вдруг запах корицы стал вызывать тошноту. Она смотрела на него и не узнавала.
А потом он сказал, что Софии надо постоянную регистрацию. «Для льгот, для медстраховки. Просто формальность.» Впервые за долгое время Кира не ответила сразу. Только спросила: «А ты со мной это обсуждаешь или ставишь перед фактом?»
Он удивился. А потом ушёл — «освежить голову». И не вернулся до утра.
Дом был тёплым, но Кира мёрзла. Её голос дрожал не от холода. Она поняла: он не слышит. И, может быть, никогда не слышал.
На следующий день зашла соседка и принесла пирог. Сказала: «Ты хорошая. Но ты как будто всё время извиняешься. За что?» Кира не нашла ответа. Только кивнула. И подержала пирог в руках, как что-то важное.
Это было началом конца, хотя Кира тогда ещё этого не знала.
С каждым днём София Антоновна врастала в их дом, как виноградная лоза в старый забор. Она знала, где лежат все кастрюли, сама заказывала продукты по телефону, а однажды сказала Кире:— Я сшила тебе фартук, чтобы готовить было приличнее. А то твой халат совсем бесформенный.
Влад теперь почти не ночевал дома. То смена, то «подработка», то, как-то странно смутившись, сказал — «у Лёхи заночую, там ближе к объекту». Кира не верила. Но и не спрашивала. Она вдруг перестала верить, что имеет право спрашивать.
Она жила как будто внутри чужого сериала: София вела утренние монологи на кухне, говорила о «правильных женщинах», о театре, о трудных временах, когда «настоящие семьи держались друг за друга». Влад появлялся, ел, кивал, исчезал.
А потом он принёс на подпись заявление: «Надо только поставить подпись — бабушке нужна постоянная регистрация. Без неё не оформить страховку».Кира взяла бумагу. Там, черным по белому: «Согласие собственника на регистрацию». Она впервые за долгое время посмотрела на него в упор:— Влад. Это значит, она сможет остаться. Навсегда.
Он пожал плечами:— Она — семья. А у тебя с ней просто не сложилось.
Эти слова резанули. «У тебя не сложилось» — как будто проблема только в ней. Как будто это её недостаточность мешает идиллии.
Позже, вечером, Кира позвонила юристу, под предлогом узнать про налоги. Спросила между делом — что значит постоянная регистрация в частном доме. Ответ был сухой: «Оспорить выселение сложно. Особенно если человек пожилой. Будет считаться, что он имеет право проживания».Она не подписала.
На следующий день в дом зашёл Марек — старый друг Киры, когда-то вместе работали на складе до её бухгалтерии. Он был в командировке, приехал по делам и заехал на чай. София встретила его холодно, с натянутой вежливостью. Влад пришёл позже и заметно напрягся.
Марек, заметив, как потупилась Кира, как медленно говорит, вдруг резко спросил, глядя прямо на неё:
— Ты всегда была сильной. Но сейчас будто кто-то погасил тебя. Ты правда так хотела жить?
Кира не ответила. Но внутри неё что-то дрогнуло. Будто в стене открылся маленький оконный проём — и хлынул воздух.
В ту же ночь Влад не вернулся. Утром пришла СМС:
«Побуду у Паши. Надо подумать». А София встала и сварила овсянку. Без соли. Поставила перед Кирой и сказала:
— Вчера вы с этим Мареком долго сидели. Неприлично для замужней женщины. И потом — ты не хозяйка, пока в доме не уважают старших.
Кира положила ложку. Не ела. Просто смотрела, как та парит в миске.
Вечером она вызвала риелтора. Сказала: «Хочу сдать часть дома. На время. Нужна передышка».Риелтор сказал, что место хорошее, спрос есть.Потом Кира собрала чемодан. Положила туда тёплый свитер, ноутбук, папку с документами. Оставила ключи только от калитки.
София вышла к ней в коридор, как только услышала молнию на чемодане.
— Ты решила сбежать? Думаешь, так просто? — голос Софии дрожал от возмущения. — Ты здесь никто. Я — единственная семья ему. Я прожила жизнь, я заслужила право здесь быть.Кира подняла на неё глаза, спокойно, без злости:— А я — собственник. И я решила уйти. Потому что могу.
Она сменила замки на следующее утро. София ушла тихо. Чемодан стоял у калитки, как уехавшая эпоха.
А Влад, вернувшись, кричал. «Ты предала! Мы всё строили!»Она молча слушала. А потом закрыла дверь.
За ней оставалась тишина. И впервые — ощущение, что тишина не пугает.
Кира жила у родителей на даче. Небольшой дом под Евпаторией, с деревянной верандой и старыми шторами в цветочек. Первую неделю она просто спала. Глубоко, как не спала, наверное, с тех пор, как началась ипотека.
Она не плакала. Но каждый день ощущала, как в ней медленно рассасывается что-то тяжёлое. Будто из души выкачивают цемент — слой за слоем.
Она мыла полы, варила компот, помогала маме с огурцами. Иногда выходила к морю, садилась у самого берега и смотрела, как волны обнимают песок. Иногда писала в тетрадь — короткие фразы, мысли, наброски из прошлого: как Владу казалось «нормальным» взять на её имя кредит; как София однажды переставила её фотографии на полке, сказав:
«Это не лучшая поза для девушки»; как она научилась не замечать, как её отменяют.
Через три недели она зашла в почту. Там было письмо от Владислава — сухое, официальное: «Нам надо обсудить имущество. Я верну машину. Но считаю, что дом должен быть поделен, ведь мы покупали его вдвоем».
Кира закрыла письмо. И в тот же вечер отправила риелтору сканы: объявление на сдачу актуально. Дом сдаётся целиком. Влад может забирать, что считает нужным — по описи, в её присутствии.
Потом она встретила Марека снова. Он был в командировке, но предложил заехать на чай. Сели на веранде. Он смотрел на неё, потом вдруг сказал:
— Ты другая. Как будто тебя раскопали из-под снега.Кира рассмеялась. Тихо, с искоркой.— А я как будто впервые слышу, что смеюсь.
Они долго сидели молча. Потом Марек ушёл, а она осталась — с этим новым чувством внутри, похожим на лёгкость.
Через несколько недель она сняла квартиру — временно, потому что пока не была готова возвращаться в тот дом. Хотелось пространства, где всё будет только её. Небольшую, светлую, с балконом. Купила себе кресло-мешок и поставила на кухне вазу с лимонной вербеной. Каждое утро варила себе кашу с яблоками — с солью и корицей, как любила, но как раньше «не одобряли».
В выходной она пошла на рынок, взяла пирог с сыром и травами, сложила в рюкзак вместе с пледом и блокнотом. На берегу дул ветер. Он тянул волосы, шевелил траву. Кира шла босиком, собирая сухие стебли, и думала: она не знает, что будет дальше. Но впервые за долгое время это — хорошо.
Потому что теперь всё зависит от неё.
