Наследство
Алефтина Петровна вошла в гостиную с тем величавым видом, с каким некогда помещицы осматривали свои владения после долгого отсутствия. Каждое её движение было отточено, как у хозяйки, которая заранее знает, где должна стоять каждая вещь. Невысокая, плотная фигура в тёмно-синем жакете, туго обтягивающем полную грудь, на секунду застыла в дверях.
В комнате царил образцовый порядок — ровные складки на пледе, натёртый до блеска паркет, ни одной пылинки. Всё было как всегда… почти всё. Острые карие глаза сразу выхватили подушку, сдвинутую на несколько сантиметров в сторону, и едва различимый след на ковре, будто кто-то тяжело ступал. Незаметно, но ощутимо.
Что-то здесь изменилось. Как будто воздух стал плотнее. Как будто кто-то чужой прошёлся по её территории.
Она машинально поправила брошь в виде листочка на груди — жест, больше напоминающий подготовку к бою, — и, не снимая туфель, прошла вглубь комнаты, громко постукивая каблуками.
— Ну что, Софьюшка, — протянула она с той особенной мягкостью, в которой опытный слух сразу уловил упрёк, — опять в гостинице живёшь, а не в доме. Где занавесочки с рюшечками? Где подушечки цветастые? Где хоть одна вазочка на полочке?
Софья Михайловна медленно подняла глаза от книги. Тонкие пальцы с аккуратным маникюром чуть крепче сжали обложку. Её каштановые волосы были туго стянуты в строгий узел. В тридцать лет она сохраняла подтянутость, выработанную годами самодисциплины.
— Алефтина Петровна, — спокойно сказала она, откладывая книгу на подлокотник кресла, — мы с Дмитрием Петровичем предпочитаем простоту. Если бы супругу требовалось что-то иное, полагаю, он бы высказался.
Слова прозвучали ровно, почти бесстрастно, но Алефтина Петровна, словно опытный рыболов, уловила внутреннее напряжение. Поджав губы в тонкую линию, она опустилась в кресло напротив.
— Мужчина, голубушка, может и промолчать, — заметила она, переплетая руки в кольцах с потёртым блеском. — А жена должна чувствовать. Вот у моего младшенького, у Коленьки, жена — золото. И дом убирает, и готовит, и на работе успевает, а мужа как лелеет!
Софья встала, подошла к окну. За стеклом моросил дождь. Асфальт блестел в жёлтых отсветах фонарей. Из глубины квартиры доносился глухой стук — Дмитрий, как всегда, отступил вглубь квартиры при первых нотах материнского голоса.
— Наташа ждёт ребёнка, — сказала она, не оборачиваясь. — Понятно, что сейчас всё внимание обращено на неё.
— А ты что, не женщина разве? — вскинулась Алефтина Петровна. — Тебе тридцать, а детей нет! Всё карьера да деньги!
Софья резко обернулась. В её серых глазах сверкнуло холодное.
— Мои личные дела касаются только меня и моего мужа.
— Какие там личные! — всплеснула руками свекровь. — У Коленьки с Наташенькой денег кот наплакал. Втроём в моей двушке ютятся, а скоро вчетвером будут! А ты с Димкой в просторной трёшке живёшь, машину имеешь — всё родители твои купили! И детей не рожаете!
Повисла тишина. Софья села обратно, взяла книгу, но не раскрыла её.
— Алефтина Петровна, — спокойно сказала она, — если у вас есть просьба, скажите прямо.
Свекровь вскочила, заходила по комнате, хватаясь за спинки стульев.
— Просьба! Да разве ж просить нужно! Сама должна понимать — свекровь в тесноте мается, деверь с невесткой скоро с младенцем будут ютиться в одной комнате! А у тебя… — она обвела рукой комнату, — дворец!
— И что вы предлагаете?
Алефтина Петровна остановилась, впилась взглядом в невестку.
— Перееду к вам. Коленьке с Наташенькой место освобожу.
Софья Михайловна закрыла книгу. На обложке золотыми буквами было вытиснено: «А.П. Чехов. Рассказы».
— Нет, — сказала она просто.
Лицо Алефтины Петровны налилось краской.
— Как нет?! Ты мать мужа выгоняешь?!
— Я не выгоняю. Я отказываюсь от предложения, которого не просили.
Свекровь схватилась за сердце, зашаталась.
— Господи! До чего довели! Мать родного сына на улицу!
— Алефтина Петровна, — устало произнесла Софья, — прекратите театр. У вас есть квартира, есть младший сын. Мы с Дмитрием Петровичем живём своей семьёй.
— Эгоистка! — выкрикнула свекровь. — Бессердечная! Димка, иди сюда!
В дверях появился Дмитрий Петрович — высокий, сутуловатый мужчина в домашней рубашке, с молотком в руке. Русые волосы растрепались, на лице читалась растерянность человека, выдернутого из привычного укрытия.
— Что случилось? — пробормотал он, переводя взгляд с матери на жену.
— Твоя супруга мать родную на улицу выставляет! — заголосила Алефтина Петровна.
Дмитрий Петрович виновато глянул на Софью.
— Соня, может, действительно стоит подумать? Маме правда тесно…
Софья Михайловна поднялась. В движении её стройной фигуры появилась особая собранность.
— Дмитрий Петрович, это наш дом. Наши решения принимаем мы. Если вы считаете иначе — извольте обсудить это наедине.
Мать и сын переглянулись. Алефтина Петровна схватила сумочку.
— Понятно! Чужая я вам! Ухожу и больше не приду!
Хлопнула дверь. Дмитрий Петрович беспомощно пожал плечами.
— Опять ты её расстроила.
— Я никого не расстраивала, — холодно ответила Софья. — Я просто сказала правду.
Март принёс в их жизнь неожиданную перемену. Дедушка Софьи Михайловны, отставной профессор математики Михаил Иванович, скончался во сне в своей небольшой квартире в Замоскворечье. Софья Михайловна очень любила деда — единственного человека в семье, который никогда не учил её жизни и не навязывал своих представлений о женском счастье.
Нотариус — сухощавый мужчина в очках — зачитал завещание монотонным голосом. Двухкомнатная квартира на Ордынке доставалась внучке. Квартира требовала ремонта, но располагалась в самом сердце старой Москвы, в доме постройки начала прошлого века.
— Что делать будем? — спросил Дмитрий Петрович, листая правоустанавливающие документы. — Продадим?
Софья Михайловна стояла у окна дедушкиной квартиры, глядя во двор-колодец. Внизу пожилая женщина кормила кошек, а из соседнего окна доносились звуки фортепиано.
— Не знаю пока, — задумчиво ответила она. — Нужно всё взвесить.
В воскресенье Алефтина Петровна объявилась без предупреждения. В руках у неё была корзинка с пирогами, на лице — деланная улыбка.
— Сюрприз! — пропела свекровь, проникая в квартиру. — Принесла вам гостинцы! Примирение!
Дмитрий Петрович просиял и обнял мать. Софья Михайловна молча наблюдала эту сцену, мысленно готовясь к тому, что последует дальше.
За столом Алефтина Петровна была сама любезность. Расспрашивала о работе, хвалила Софьин вид, подкладывала в тарелки свежие пироги. Но Софья Михайловна не обманывалась — слишком хорошо она изучила повадки свекрови за эти годы.
— Вот и хорошо, что наследство получила, — как бы между прочим заметила Алефтина Петровна, отпивая чай из тонкого стакана. — Теперь у тебя две квартиры будет. Зачем тебе столько? А Коленька с Наташенькой…
Софья Михайловна поставила чашку на блюдце. Фарфор звякнул.
— Простите?
— Да что такого! — беспечно махнула рукой свекровь. — Дедушкину квартиру Коленьке отдай — им скоро с ребёночком где-то жить надо. А тебе она зачем? У тебя и так всё есть!
Дмитрий Петрович поперхнулся чаем.
— Мама, ты о чём?
— О справедливости говорю! — Алефтина Петровна выпрямилась. — У Софьи две квартиры, а у Коли — ни одной! Семья ведь должна помогать семье!
Софья Михайловна встала из-за стола. Движения её были медленными, как у человека, который изо всех сил сдерживается.
— Алефтина Петровна, это моё наследство. От моего дедушки. Решение о том, что с ним делать, принимаю только я.
— Ах, эгоистка! — всплеснула руками свекровь. — Николай — тоже твоя семья! Племянник скоро родится! А ты только о себе думаешь!
— Я думаю о справедливости, — спокойно ответила Софья. — И справедливо, когда каждый сам заботится о своём жилье.
Алефтина Петровна вскочила, опрокинув стул.
— Да как ты смеешь! Николай — сын моего сына! Брат твоего мужа! А ты как чужая!
— Мама, перестань, — попытался вмешаться Дмитрий Петрович.
— Молчи! — рявкнула на него мать. — Видишь, какая у тебя жена? Родной семье не поможет!
Софья Михайловна подошла к двери, открыла её.
— Алефтина Петровна, уходите.
— Что?!
— Я сказала — уходите. Из моего дома. Сейчас же.
Свекровь побагровела.
— Дима! Ты видишь, как она со мной?!
Дмитрий Петрович растерянно переводил взгляд с жены на мать.
— Соня, может, не стоит так резко…
— Дмитрий Петрович, — ледяным тоном произнесла Софья, — либо ваша мать уходит сама, либо я вызываю милицию.
Алефтина Петровна схватила сумку и бросилась к выходу.
— Ещё пожалеете! Оба пожалеете!
Дверь грохнула. В квартире повисла тишина.
— Зачем ты так? — растерянно спросил Дмитрий Петрович. — Она же мать…
— Которая требует моей собственности для своего любимчика, — холодно ответила Софья. — И ты, Дмитрий Петрович, похоже, с ней согласен.
Следующие месяцы походили на затяжную осаду. Алефтина Петровна атаковала с разных сторон: звонила Дмитрию на работу, жалуясь на тесноту и Наташину беременность; присылала фотографии детской кроватки, не помещающейся в крохотной комнате; рассказывала знакомым о жестокосердии невестки, получившей две квартиры и не желающей поделиться.
Дмитрий Петрович мялся, уговаривал, намекал. После очередного материнского звонка он подходил к жене с виноватым видом.
— Соня, может, всё-таки стоит рассмотреть? Мама права — нам действительно две квартиры ни к чему…
— А детей мы где рожать собираемся? — резко спрашивала Софья. — Или ты планируешь всю жизнь обеспечивать Николая Петровича?
— Да при чём тут это! Просто Коля сейчас в сложной ситуации…
— В сложной ситуации мы все. Но каждый решает свои проблемы сам.
Отношения между супругами натягивались, как струна. Дмитрий Петрович стал задерживаться на работе, а дома говорил мало и неохотно. Софья Михайловна видела, как муж постепенно склоняется на сторону матери, и с горечью понимала, что её семейная жизнь висит на волоске.
В один из майских вечеров Алефтина Петровна появилась без предупреждения. Дмитрия Петровича дома не было, и свекровь, воспользовавшись моментом, прошла в квартиру прежде, чем Софья успела что-то сказать.
— Ну что, голубушка, — заговорила Алефтина Петровна, усаживаясь в кресло как хозяйка, — совсем ты семью мужа возненавидела? Наташенька на сносях, в июле рожать, а где младенца принимать? В коридоре?
Софья Михайловна заварила чай, расставила чашки. Руки её были спокойны, но сердце колотилось.
— Алефтина Петровна, мы уже всё обсудили.
— Ничего мы не обсудили! — вскинулась свекровь. — Ты как стена — ни в какую! А ведь Коленька — кровная родня твоему мужу! Неужели жена должна быть врагом мужниной семье?
— Я никому не враг. Но я не намерена отдавать свою собственность.
Алефтина Петровна поднялась, начала ходить по комнате, размахивая руками.
— Собственность! Всё у тебя собственность! А душа где? А сердце? Смотрю на тебя и не понимаю — как Димка на такой женился!
— Если вас что-то не устраивает в выборе вашего сына, обратитесь к нему, — сухо ответила Софья.
— Обращалась! Он говорит: «Софья не хочет». А ты его под каблук взяла! Мой сын раньше такой не был!
Софья Михайловна встала. В её движении появилась особая решимость.
— Алефтина Петровна, я устала от ваших обвинений. Устала от давления, от упрёков, от попыток заставить меня чувствовать себя виноватой за то, что у меня есть собственность! Это мой дом, моя жизнь, моё наследство. И никто — слышите, никто! — не имеет права указывать мне, что с этим делать!
Свекровь остановилась, глядя на невестку круглыми глазами.
— Ты… ты на мать мужа кричишь?
— Я говорю правду. И если она вам не нравится — дверь вон там.
Алефтина Петровна схватилась за сердце.
— Господи! До чего дожили! Сын жену выбрал, а она мать его выгоняет!
— Уходите, — тихо сказала Софья. — Немедленно.
Когда за свекровью захлопнулась дверь, Софья Михайловна опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Слёз не было — только усталость и горькое понимание того, что дальше так продолжаться не может.
Дмитрий Петрович вернулся поздно, когда Софья уже лежала в постели с книгой. Он прошёл в ванную, долго плескался, потом сел на край кровати.
— Мама звонила, — сказал он, не глядя на жену. — Рассказала, что ты её выгнала.
— Выгнала, — подтвердила Софья, не отрываясь от книги.
— Зачем?
Софья Михайловна закрыла книгу, положила на тумбочку, повернулась к мужу.
— Дмитрий Петрович, ответьте мне честно: вы считаете, что я должна отдать дедушкину квартиру вашему брату?
Дмитрий Петрович почесал затылок.
— Ну… в общем, если подумать… У нас действительно две квартиры, а у них ни одной…
— Понятно, — кивнула Софья. — Тогда завтра соберите вещи и переезжайте к маме. Помогайте брату, сколько душе угодно.
— Что? — Дмитрий Петрович вскочил. — Ты о чём?
— О разводе. Я больше не могу жить с человеком, который не способен защитить свою семью от посягательств родственников.
— Да что ты говоришь! Какие посягательства? Мама просто…
— Мама просто хочет получить мою квартиру для своего любимого сына. А вы, Дмитрий Петрович, её в этом поддерживаете. Следовательно, вы тоже считаете, что я должна отдать своё наследство вашей семье.
Дмитрий Петрович замахал руками.
— Да не должна! Но можешь же! Из доброты!
— Из доброты, — повторила Софья. — К людям, которые третий месяц меня травят, упрекают, обвиняют в жестокосердии? К свекрови, которая каждый раз, приходя в мой дом, устраивает скандал? К вам, который ни разу не встал на мою защиту?
— Соня, ну что ты! Это же семья!
Софья Михайловна встала с кровати, прошла к окну. За стеклом майская ночь пахла сиренью.
— Семья, Дмитрий Петрович, это когда муж защищает жену, а не заставляет её оправдываться перед своими родственниками. Семья — это когда супруги вместе принимают решения о своём имуществе, а не один из них давит на другого по указке мамочки.
— Да никто не давит!
Софья повернулась к мужу. В лунном свете её лицо казалось мраморным.
— Вы лжёте, Дмитрий Петрович. И себе, и мне. Три месяца ваша мать требует мою квартиру, а вы её поддерживаете. Если я не отдам квартиру — я эгоистка. Если отдам — значит, в этой семье можно решать за жену, что ей делать с наследством. В любом случае я проигрываю.
— Соня, ну подожди…
— Нет, — твёрдо сказала Софья. — Довольно. Завтра я обращусь к адвокату. Живите, как хотите, но без меня.
Дмитрий Петрович ещё пытался уговаривать, объяснять, обещать. Но Софья Михайловна уже не слушала. Она понимала: линия перейдена, и пути назад нет.
Через полгода, студёной декабрьской ночью, Дмитрий Петрович лежал на раскладушке в коридоре материнской квартиры и слушал, как за стеной плачет племянник. Николай Петрович с женой и ребёнком ютились в единственной комнате, Алефтина Петровна спала в зале на диване, а ему достался узкий коридор между кухней и ванной.
Наташа не выдерживала тесноты, постоянно плакала; Николай Петрович раздражался и хлопал дверями; мать ворчала на всех и припоминала каждому каждую немытую чашку. Дмитрий Петрович чувствовал себя лишним во всей этой каше.
По ночам, когда в квартире наконец наступала тишина, он думал о Софье, о их просторной трёшке, о воскресных завтраках на кухне, залитой солнцем. Он вспоминал, как жена читала вечерами, устроившись в кресле у окна, как они ходили в театр, как планировали ремонт в дедушкиной квартире.
Теперь Софья жила одна. Дедушкину квартиру она отремонтировала и сдавала приезжим. Развод прошёл быстро и без скандалов — имущество не делили, детей не было. Дмитрий Петрович встречал бывшую жену изредка, в магазине или в метро. Она выглядела спокойной и даже помолодевшей, будто сбросила с плеч тяжкий груз.
А он всё лежал на раскладушке в коридоре и думал о том, как легко променял семью на материнские упрёки, покой — на чужую неблагодарность, любовь — на иллюзию сыновнего долга.
За стеной снова заплакал ребёнок. Наташа зашикала, Николай проворчал что-то недовольное. Алефтина Петровна стукнула кулаком в стену:
— Тише там! Люди спать хотят!
Дмитрий Петрович закрыл глаза и подумал, что справедливость, оказывается, иногда приходит быстрее, чем ожидаешь. И бьёт точно в цель.
А в своей просторной квартире на Ордынке Софья Михайловна сидела у окна с чашкой чая и смотрела, как падает снег. На коленях лежала раскрытая книга, в камине потрескивали дрова, а из радиолы тихо звучала музыка.
Она не чувствовала ни торжества, ни злорадства — только глубокое спокойствие человека, который поступил правильно и не жалеет об этом.
Иногда, думала она, самое мудрое, что можно сделать, — это просто сказать «нет» и не оборачиваться.
