Володя впервые посетил старую квартиру на проспекте Ленина, когда ему было двадцать два. Дом был старый, с высокими потолками, облупленными стенами в подъезде и скрипучими деревянными перилами. Квартира Иры была на третьем этаже. Сердце у Володи стучало как бешеное, не оттого, что он быстро поднимался по ступенькам, а от страха перед знакомством с мамой Ирины.
Он поправил рубашку, одолженную у соседа по общаге, «чтобы выглядеть поприличнее», и ещё раз посмотрел на пакет: в нём был торт и вино, которые Ира посоветовала купить для её мамы.
Дверь открылась почти сразу, как молодой человек нажал на кнопку. На пороге стояла невысокая, крепкая женщина в домашнем платье, с заколотыми в пучок волосами. Она посмотрела на него строго, внимательно не улыбаясь.
— Ты Володя? — спросила она.
— Да, здравствуйте… А вот это вам… — пробормотал он и протянул пакет.
Женщина взяла подарок, даже не заглянув внутрь пакета, и тихо, почти себе под нос сказала:
— Спаси и сохрани… Вот это задохлик…
Володя не понял, то ли она обругала его, то ли посмеялась над ним. Он смутился. Ира, появившаяся в дверях, сразу вмешалась:
— Мам, ну ты чего начинаешь?
— А что? Я ничего. Просто он и правда какой-то… худенький, испуганный. Ну ладно, проходи, раз уж пришёл.
Он зашёл, кое-как снял ботинки: шнурки никак не поддавались, ведь руки у него тряслись от волнения. На кухне Валентина Петровна налила чай, достала варенье: яблочное, густое, с прозрачными дольками.
— Ира говорит, ты на историка учишься? — спросила потенциальная тёща.
— Да, последний курс. Диплом пишу. Про древнерусскую письменность…
— Письменность, говоришь… — Она посмотрела на него внимательно. — А руками что-нибудь делать умеешь?
— Ну… Что-то умею…
— Тяжелее ручки в руки ничего не брал… Удобно…Понимаю.
— Мам! — снова вмешалась Ира.
— Что? Я же просто сказала. Пусть знает — у нас тут не курорт. Если ты с моей дочкой всерьёз, запомни: я тебе в ножки кланяться не буду. Мужик должен быть крепкий, уметь делать дела! А не задохлик и хлюпик…
Володя опустил глаза, потом набрался смелости и тихо сказал:
— Я её люблю. Очень. И буду трудиться!
На секунду повисла тишина. Валентина Петровна посмотрела на него, потом встала, подошла к буфету, достала коробку конфет и поставила на стол.
— Ну посмотрим, что ты с этой любовью будешь делать. Ешь конфеты. Таких и не пробовал наверное…
А потом пришли девяностые, и всё пошло совсем не по плану.
Работы у Володи почти не было, на кафедре, где он был аспирантом, не платили месяцами, в школе, куда он устроился учителем, тоже. Диплом у него был, но пользы от него не было. Ира пыталась устроиться в редакцию газеты, но и там денег не платили, только обещали что вот-вот наступят хорошие времена. Молодожёны переехали к Валентине Петровне. Жили втроём в старой квартире на проспекте Ленина, свое жилье снимать не было финансовой возможности.
Это было тяжёлое время.
Володя брался за всё подряд: разгружал машины, чинил кому-то проводку, даже пару раз ходил продавать книжки на развал. Приносил домой какие-то копейки, и каждый раз, переступая через порог, натыкался на злой тещин взгляд.
Спасало только то, что Валентина Петровна, получала пенсию немного больше обычного. Не голодали. Но и характер у женщины был соответствующий, закаленный тяжелыми годами жизни. И свою молодежь она держала в ежовых рукавицах.
Стоило Ире вернуться из магазина, мать сразу шла к пакету и начинала допрос:
— А чек где?
— У меня в кармане… Мам, ну я просто купила кофе, он был вроде дешевле, чем обычно…
— Дешевле! С ума сошла?! У нас вон цикорий в шкафу стоит, полезный и дешевый!
Зятю тоже перепадало.
— Ты чего до часу ночи тетради проверяешь? Люди спят! У нас что, школа круглосуточная?! Ходишь, скрипишь… топаешь!
— Я тихо проверял, честно…
— Тихо он проверял… А когда с подработки пришёл? В двенадцать?! Это что за работа такая? Может, ты на деньги где играешь?! Может, последние копейки просаживаешь?!
В такие вечера Ира и Володя тихо собирались, надевали куртки и уходили гулять. Просто бродили по улицам, мимо пустых витрин и киосков. Они делились друг с другом болью и обидами.
— Она меня как будто всё время проверяет, — говорила Ира.
— Меня — тоже, — отвечал Володя. — Каждый раз как будто ждёт, что я что-то не так сделаю.
— А я иногда думаю: может, она и права? Может, мы и правда никудышные люди с тобой?
Он обнимал её за плечи, и они шли молча, пока не становилось чуть легче. А потом возвращались домой. Валентина Петровна сидела у окна, пила свой цикорий, смотрела на улицу, и когда они заходили, только бурчала:
— Набродились, голубки. Завтра встанете — полы помойте. Пыль по углам.
Ира вздыхала, а Володя тихо шептал:
— Зато у нас любовь
— Это да, — кивала Ира. — Любовь. Терпения бы ещё столько же.
Ещё через пару лет у них родилась дочка Катя. Она появилась на свет в самый обычный, хмурый февральский день, но для Иры и Володи это было настоящее счастье. И неожиданно для всех, Валентина Петровна тоже как будто растаяла.
С Катей она была совсем другой — ласковой, терпеливой, мягкой. Могла часами сидеть у окна баюкать, напевать старые колыбельные, которых никто, кроме нее не знал. Только для внучки она варила особую кашу, делала пюрешки…
Когда Катя начинала плакать ночью, Валентина Петровна первая бежала к кроватке:
— Ну, солнышко, бабушка тут, всё хорошо…
А вот Ира с Володей снова стали мишенью для критики и непрошенных советов.
— Почему она без шапки?! На улице только апрель, ветер! Простудите ребёнка!
— Куда вы её потащили? В парк? Там сейчас сыро! У вас ума совсем нет?!
Иногда Валентина Петровна просто качала головой и бормотала:
— Современные родители… Ну вы даёте…
Раньше бы Ира с Володей обиделись. Поругались бы. А теперь только переглядывались и улыбались друг другу, пока Валентина Петровна ворчала.
— У нас строгая бабушка, — говорили они Кате смеясь.
А Катя серьёзно кивала в ответ родителям. Для неё бабушка волшебницей и самой большой любовью на свете. Ей казалось, что бабушка может все и умеет все.
Когда Кате исполнилось семь, Володя попал в больницу с сильным кашлем, температура почти под сорок, мужчина ужасно хрипел, да и дышал с трудом. Ира каждый день ездила к нему в больницу, поддерживала как могла… Но ему не становилось легче, а медсестры разводили руками: препаратов нет, лечим как можем.
Однажды вечером она сидела на кухне и плакала, глядя на мать, в надежде, что та, наконец, даст нужный совет.
— Он весь бледный… Говорит, что болит грудь… А врачи только капельницы ставят и говорят мне ждать… А ему это все не помогает! Мам, ну он же может умереть, понимаешь?! Умереть!
Валентина Петровна сидела молча. Потом резко отодвинула стул и ударила ладонью по столу.
— Хватит! Соберись! Не пришел ему срок еще, ты в своём уме? Чушь собачья. Мы с твоим дядькой такое пережили, а вы тут умирать собрались в мирное время!
Утром женщина встала ни свет ни заря. В доме ещё все спали, а она уже накручивала кудри на старые бигуди, собирала прическу, потом достала из шкафа строгое чёрное платье и натянула свою мутоновую шубу. Валентина Петровна накрасила губы, взяла сумку и повернулась к Кате, которая стояла и с открытым ртом наблюдала за бабушкой:
— Катюша, бабушка пошла за справедливостью!
В больнице Валентина Петровна устроила настоящий разнос. Не кричала, но говорила так пронзительно, что у медсестер поджилки тряслись. Шла от поста к посту, пока не добралась до заведующего.
— У вас тут больной Владимир Семёнов. Молодой мужчина, отец моей внучки. Он уже посинел весь, а вы ему «ждите-ждите, лекарств нет». Я ждать не буду. Я знаю, куда и что надо писать! Или вы его лечите, или завтра здесь будет телевидение. Вы меня поняли?!
На следующий день Володе сменили лечение. Откуда-то появились препараты… Ему стало легче. А через полторы недели его выписали домой.
Он шёл по лестнице, тяжело дышал, останавливался на каждом пролёте, но на лице была улыбка, ведь он возвращался домой. Володя позвонил, дверь открылась. Катя кинулась к нему с криком:
— Папа-а-а-а!
А Валентина Петровна, стоя в дверях своей комнаты, снова посмотрела на него строго, как в тот самый первый раз, когда они только познакомились. И сказала, качая головой:
— Спаси и сохрани… Вот это задохлик.
А потом подошла и взяла его за руку.
— Ну ладно, заходи, герой. Ужинать будешь?!
Она любила этого «задохлика», как родного сына, хоть никому никогда в этом бы не призналась.
