— Я не понимаю, Вик, ну что тебе жалко, что ли? — Дмитрий шёл за ней по кухне, неуклюже лавируя между табуреткой и сушилкой с бельём. — Они ж на месяц, максимум! Пока с ремонтом у себя разберутся.
Виктория молчала. Не потому что не было, что сказать, — наоборот, слишком много всего. Просто она устала повторять. А ещё — страшно устала от этого глухого, упёртого спокойствия мужа, которое почему-то всегда оказывалось на стороне кого угодно, только не её.
— Ты не понимаешь, — наконец проговорила она, отрывая взгляд от окна, где уныло капала майская морось. — Это моя квартира. Родители оставили её мне, не вам, не твоим Ильям и Ольгам. Мне. И я не хочу, чтобы там кто-то устраивал шашлыки на балконе и курил в спальне.
— Ты опять… — Дмитрий вздохнул, — да они взрослые люди, всё поймут, я с ними поговорю…
— Ага, ты уже говорил, когда Илья жил у нас в «двушке» после развода. Помнишь, как он «поговорил» с участковым, когда соседи вызвали полицию из-за его ночных визитов и пьяных друзей?
Молчание повисло, как сырость в ванной после душа. Дмитрий не нашёлся, что сказать.
Виктория работала терапевтом в районной поликлинике. Утром — полная смена, потом — вызова. Уставала до одури, и квартира родителей — трёхкомнатная на тихой улице с каштанами — была её гаванью. Там пахло маминым лавандовым саше, там всё было под её контролем: пыль вытиралась вовремя, окна чистились раз в месяц, и даже кот, подобранный на улице, знал, что на кухонный стол лапами — ни-ни.
Сейчас же в её гавань собирались ввалиться родственнички Дмитрия — брат Илья с «новой бабой» Ольгой, которую тащил по квартирам лет пять, не в силах накопить даже на однушку. У Ильи был дар: он всегда жил на всём готовом. И знал, кому на уши вешать лапшу — особенно Дмитрию, которому с детства вдалбливали: «Семья — это святое, брат за брата, своих не бросают».
Виктория не была против «своих». Она была против наглых халявщиков.
Через два дня Виктория стояла у дверей квартиры на Мясницкой, проверяя замки. Давно туда не заходила — с тех пор, как после похорон отца решила: сдавать не будет, пусть будет запасной аэродром, вдруг развод или просто… чтобы было куда уйти, если станет совсем плохо.
Теперь, похоже, придётся. Дмитрий, не дождавшись её согласия, отдал ключи Илье. «Ну чего ты, Вика, всё равно пустует, а им до конца месяца надо где-то пожить!»
Уже на следующий день соседи звонили.
— Виктория Сергеевна, вы там квартиру что, под хостел сдали? У нас лифт неделю не чинили, а ваши там по пятому разу пиво из «Пятёрочки» таскают. Вчера ночью — шум, музыка, маты. Илья, видимо, сел праздновать новоселье!
— Ну чего ты сразу напряглась? — Илья встретил её в майке с жирным пятном, с пивом в руке, нагло ухмыляясь. — Ты же не против, да? Мы аккуратно. Ничего не сломали, не переживай.
Ольга лежала на диване в маминой комнате, ногти сушила. На ногах. В телевизоре гремел сериал, а на полу в прихожей стояли чужие кроссовки — явно не их. Пахло сигаретами, шаурмой и грязной обувью.
Виктория смотрела на всё это, как на чужой сон. Бессмысленный, липкий. Вспомнился отец, аккуратный до щепки, как он щёлкал пальцами, когда что-то не лежало на месте. Мать, которая гладила постельное бельё даже для гостей. Они бы не пережили этого.
— Собирайтесь. У вас двое суток. Потом меняю замки, — сказала она спокойно.
Илья хмыкнул.
— Ты чё, серьёзно? Вика, ну ты не в себе. Мы же с тобой родня, считай…
— Ты мне никто. И давно. У тебя двое суток.
— Ты перегибаешь, — сказал Дмитрий вечером. — Устроила сцену, как будто они тебе дом сожгли. Что ты за человек, а?
— Я? — Виктория уставилась на него, как на чужого. — Я человек, который хочет жить в чистоте и покое. А не в свинарнике, который твои родственники устраивают, где бы ни появились.
Он промолчал.
На следующий день полиция снова звонила — на Илью поступила жалоба от соседей: шум, музыка, пьяная компания. Виктория приехала первой.
— Это моя квартира, — сказала она молоденькому сержанту, — и я официально заявляю: эти люди здесь проживают без моего согласия.
— Есть документы? — тот даже не удивился. Видимо, не в первый раз.
— Есть. И заявление я тоже напишу.
К вечеру Виктория стояла в пустой квартире — запах духов Ольги всё ещё витал в воздухе, будто ехидная насмешка. Она открыла окна, достала швабру, перчатки и начала убирать. Каждый жест — как выдох, как окончательное «нет». Она была не просто зла. Она была тверда. Впервые за долгое время.
— Я верну себе дом, — сказала она вслух. — Свою территорию. Свою жизнь.
А муж… Муж пусть сам решает, с кем он.
— Ну ты вообще, Вика, конечно, жжёшь, — с усмешкой проговорила Лена, подруга Виктории, когда та, наконец, дошла до своей смены. — Полный боевой разворот. Мужа в стойло, родственников — вон, и квартиру — в порядок. Я горжусь тобой, подруга. Правда. Хотя… чего-то мне подсказывает: это не конец.
— Да я и сама это чувствую, — хмуро пробормотала Виктория, отпивая остывший чай из термокружки. — Дмитрий молчит. Третий день. Ходит как по минному полю. Не разговаривает. Не обижается. Просто — воздух с ним рядом как будто тягучий стал. Мол, сама всё решила, ну и живи.
— А ты что, советоваться должна была? — Лена склонила голову. — Это твоя квартира. Если уж и с кем-то советоваться, так это с юристом. Или с участковым.
Молчание дома действительно стало звенящим. Дмитрий приходил поздно, ужинал молча, смотрел телевизор, не включая звук, и спал на диване.
Он не орал, не скандалил, не хлопал дверьми. Просто… был рядом, как большой и печальный предмет интерьера.
Викторию это бесило.
— Может, скажешь уже хоть что-то? — бросила она однажды, не выдержав, когда он снова сел ужинать, не глядя на неё.
— А чего говорить? — он пожал плечами, отломив кусок батона и макая в борщ. — Всё и так понятно. Я для тебя никто. Моя семья — тоже никто. Ты всё решила сама.
— Я решила, потому что иначе меня бы раздавили. Потому что ты не способен сказать своим «близким» ни одного твёрдого слова. Потому что в твоей системе ценностей мои границы — это пустое место.
— Да не было у тебя никаких границ, пока ты не почувствовала власть. Как квартиру отхватила — сразу корону примерила.
— Спасибо, Дим. Это многое объясняет.
На выходных он ушёл к Илье.
— Надо по-мужски поговорить, — бросил, собирая рюкзак. — Я не могу быть крысой в собственном доме.
— Ну конечно, — усмехнулась Виктория, — а кто я? Жаба на сундуке с золотом?
Он ничего не ответил. Ушёл, громко хлопнув дверью.
Вечером позвонила соседка с Мясницкой.
— Виктория Сергеевна, у вас сегодня, случайно, никто ключи не просил?
— Нет. А что?
— Тут ваш муж приходил с тем братцем. Пытались попасть в квартиру. Дверь закрыта, они по лестничной клетке бродили, ругались. Я с балкона слышала. Потом уехали. Но, по-моему, он… он вам мстит.
Виктория долго сидела в машине возле дома, прежде чем решилась подняться. Ключ в замке проверила дважды. Всё было как и оставила. Только… на коврике лежала бумажка.
«Не думал, что ты такая. Предательница. Сама останешься в этой клетке.»
Подписи не было. Но почерк Дмитрия она знала с закрытыми глазами.
— Ты не понимаешь, — в понедельник, на работе, она вывалила всё Лене. — Он не злобный. Он просто… как будто не видит меня. Для него я — функция. Готовка, порядок, здоровье, опора. Но когда я сказала: «Хватит» — он словно почувствовал угрозу.
— А ты не думала, что он всю жизнь был так воспитан? Что «семья» — это значит молчать и терпеть?
— А я, значит, должна молчать и терпеть его «семью»?
— Нет, Вик. Просто… может, он не за тебя. Не потому что плохой, а потому что не может. У него спина мягкая.
К вечеру Виктория решилась.
Она зашла в «Мои документы», оформила заявление на смену замков и подала документы на временную регистрацию квартиры за собой. Формально. Но она знала — такие ходы учат людей соблюдать границы. Особенно тех, кто этих границ не чувствует вовсе.
Через три дня Дмитрий вернулся.
— Ключ не подходит, — бросил с порога. — Ты сменила замки?
— Смести — не смела. Я — хозяйка. И поступила, как мне велит закон. Не эмоции. Закон.
— То есть, теперь ты против нас по закону?
— Я — за себя, Дима. Я больше не хочу быть мишенью в собственной жизни.
Он стоял, не зная, куда девать руки.
— Они же всё равно семья, — глухо сказал он. — А ты… ну, сдала нас всех. Продала.
Виктория засмеялась. Сухо. Громко. Почти хрипло.
— Знаешь, кто продаёт? Те, кто свою мать променял на мужика и шаурму. А я просто… спасаю то, что ещё осталось от нормальности.
Он молча развернулся. И ушёл.
Поздним вечером она включила телефон, который весь день лежал в авиарежиме. Десятки сообщений. От Дмитрия — ни одного. От Ильи — три. Все с угрозами.
«Ты заигралась. Посмотрим, кто смеяться будет последний.»
— Смешно, — прошептала Виктория, — я уже не боюсь.
В эту ночь она уснула в квартире на Мясницкой. Одна. Впервые за долгое время — спокойно.
Утром Виктория проснулась рано. Холодный свет пробивался сквозь жалюзи, и в квартире стояла звенящая тишина. Та самая, которая сначала пугает, а потом становится спасением. Ни храпа, ни щелчков выключателей, ни бубнежа с кухни: «Ты масло куда опять спрятала?..» — ничего.
Виктория надела халат, сварила крепкий кофе и села у окна. Телефон был по-прежнему в беззвучном режиме. И пусть.
Днём раздался звонок. Номер незнакомый. Она не хотела брать, но подняла — привычка врача.
— Это вы, Виктория Сергеевна? — голос был строгим, мужской.
— Да. А вы?
— Старший лейтенант Кулаков. Ваш адрес фигурирует в заявлении о незаконной блокировке доступа к жилплощади. Вам нужно подъехать в участок. Желательно сегодня.
На месте её встретили вежливо, но холодно. Вызов поступил от Ильи. Он утверждал, что проживал в квартире на законных основаниях, и его вещи остались внутри. Приложил липовый договор аренды с поддельной подписью Дмитрия и даже справку о «ремонте, который он проводил за свои деньги».
— Они что, с ума там все посходили? — Виктория сидела у участкового как на вулкане. — Это моё жильё. Унаследованное. Никто из них не зарегистрирован. Это просто… цирк!
— Мы всё проверим, не переживайте, — спокойно ответил лейтенант. — Но вы понимаете: будут разбирательства. И с вашим супругом тоже. Он фигурирует в жалобе как соучастник.
К вечеру Виктория снова зашла в «Мои документы». Там уже лежала заготовка — исковое заявление о защите права собственности. Она заполнила всё, подписала и отправила. Без дрожи в пальцах. Потому что всё стало ясно: игра пошла на уничтожение, и она должна быть готова.
Дмитрий объявился сам.
— Ты зачем в суд подала? — взгляд его был уставшим, но агрессивным.
— Затем, что у меня нет другого выхода. Потому что вы все решили, что я просто мебель. Или банкомат. Или проходной двор.
— Я хотел договориться. Сказать, что Ольга беременна. Им негде жить. Мы бы как-то… временно…
— Нет, Дима. Вот тут стоп. — Она подняла ладонь, как шлагбаум. — Ни беременность, ни голод, ни война — не повод лезть ко мне в квартиру. Потому что я — не «мы». И я больше не дам собой прикрываться. Ни тебе, ни им.
Он опустил глаза. Потом, вдруг, вспыхнул:
— А что, если я подам на раздел имущества? Ты же жена! Половина квартиры — моя!
— Ага, — кивнула Виктория спокойно, — подавай. Учитывая, что квартира до брака, по наследству, и оформлена только на меня — шансы у тебя, как у тапка на параде.
Он выдохнул зло, но понял: проиграл. Не просто спор. Битву за контроль.
Через неделю пришло письмо — Илья отказался от претензий. Наверное, кто-то объяснил ему, что суд — штука упрямая, и жалобы в полицию — это не «по понятиям».
Дмитрий собрал вещи. Молча. Без скандалов. Виктория не мешала. Только подала ему на прощание пластиковый контейнер с рубашками.
— Это тебе. Вдруг где-то пригодится быть чистым.
Он кивнул. На выходе задержался.
— Ты знаешь, — сказал вдруг, — я думал, ты просто злишься. А ты, оказывается… сильная.
— Нет, Дима, — ответила она, улыбнувшись. — Я просто больше не слабая.
Месяц спустя она сидела в МФЦ, оформляя завещание. Квартира переходила её племяннице — тихой студентке, дочери брата, которого уже не было в живых. Без пафоса. Без семьи, что «пристала как банный лист». Всё по закону. Всё по-человечески.
— Ну и как ощущения? — спросила Лена, когда они потом пошли на кофе.
— Как будто я вылезла из тесного лифта, где пахло чужими носками, — фыркнула Виктория. — И наконец-то — дышу.
Вечером она сняла цепочку с ключами от Мясницкой и повесила её на гвоздь у двери. Дом больше не был ловушкой. Он стал крепостью. И она — его единственная хозяйка.
