— Ира, послушай… — голос у Алексея был тихим, почти извиняющимся, но от этого не менее раздражающим.
— Только не начинай, Лёша, — не поднимая головы от ноутбука, отрезала Ирина. — У нас через неделю налоговая проверка, у меня товар на таможне завис, и еще ты со своей Ольгой…
Она говорила быстро, ровно, как будто отбивалась от назойливого мухи, которая каждый раз жужжит с новой стороны, но всё равно лезет в лицо.
— Ольга в беде, — настойчиво продолжил Алексей. — Ей угрожают. Реально. Там какие-то коллекторы, вчера к маме приходили.
Ирина закрыла крышку ноутбука с резким щелчком, будто хлопнула дверью. Посмотрела на мужа с тем выражением, с каким обычно смотрят на гастарбайтера, который только что завалил стену в санузле.
— Так пусть звонит в полицию. Или идёт работать. В конце концов, тридцать три года — не детский сад. Она взрослый человек, который сам набрал кредитов, сам живёт как инстадива, и теперь, извини, но пусть сама и расхлёбывает.
Алексей тяжело сел на край дивана, как будто на нём висело всё мужское страдание земли.
— Ты знаешь, что мама тоже переживает. Она боится. Эти двое приходили к ней, угрожали. Стояли под дверью, звонили. Мама чуть давление не подняла.
— Лёш, — Ирина выдохнула и медленно встала, — давай ты скажешь сразу, чего хочешь. Не вот эти «мама переживает», «Ольга в беде»… Просто скажи: ты хочешь отдать ей наши накопления. На квартиру.
Он молчал. А тишина в этой однушке в Химках вдруг стала настолько плотной, что слышно было, как гудит холодильник и как с улицы доносится «Где деньги, Лебовски?».
— Так и знала, — Ирина устало усмехнулась. — Три года. Три, Лёша. Я на этих ярмарках как лошадь. Ты — по выходным в доставки, после смены. И теперь ты хочешь просто взять и всё отдать… твоей сестре?
— Она же семья, — сдавленно сказал Алексей. — Она не справится одна.
— А я, значит, не семья, да? Я — просто тот, кто копил, считал, экономил. А теперь — извини, дорогая, твои деньги ушли на то, чтобы спасать нашу инфлюэнсершу в кредитных кедах?
Он попытался что-то сказать, но Ирина уже подошла к вешалке, схватила куртку.
— Куда ты? — голос у него дрогнул.
— Подышать. До того как я скажу то, о чём потом пожалею.
Она вышла, хлопнув дверью, как финальной точкой в их диалоге.
В подъезде пахло куриными котлетами и плесенью. Лифт, как всегда, застрял между третьим и четвёртым этажами. Ирина пошла пешком. Дышать было тяжело — не от физической нагрузки, а от гнева, который сжимал грудь, как слишком узкий бюстгальтер.
На улице было пасмурно, тёплый майский ветер гонял пыль по двору, и у подъезда сидели две знакомые бабки с лавочки. Одну она помнила ещё с того дня, когда они с Алексеем въехали сюда — полтора года назад. Та всё говорила: «Молодые теперь редко покупают — в основном снимают…»
Она, кстати, была права. Только Ирина не просто снимала — она копила. На «своё». Чтобы уйти с этой съёмной площади с облупленной кухней и ванной, где кафель держится исключительно на вере и силиконовом герметике.
— А ведь он всё равно даст ей деньги, — сказала Ирина, вслух, сама себе.
И поняла: скажет он это не сейчас. Сейчас он будет молчать, делать вид, что размышляет. Потом — намекнёт, что раз не может помочь сестре, то он не муж, не человек, не брат. И всё равно отдаст. Потому что Алексей всегда выбирал быть «добрым». А за его доброту платила она.
Её телефон зазвонил. Мама. Вот не хватало только этого.
— Да, мам, привет.
— Ирочка, у тебя голос странный. Ты что, простыла?
— Нет, всё нормально, просто… на работе суматоха.
— Ты ешь нормально? Ты очень похудела. Я тебе фарш привезу — у нас на рынке хороший, с лопатки. Сама выбрала.
— Мама, спасибо, не надо, у нас с Алексеем проблемы.
— Что случилось?
— Его сестра набрала кредитов. А теперь у неё коллекторы. И Алексей хочет ей помочь. Нашими деньгами. Теми самыми.
На другом конце провода замолчали. Потом:
— Ир, ты прости меня, но я всегда говорила — нельзя в семье быть добреньким за чужой счёт. Он тебя подставит, милая. Хоть ты и не хочешь это слышать.
— Спасибо, мам. — Ирина сама удивилась, что не разозлилась. Даже наоборот — стало как будто легче. Потому что если мама сказала вслух то, что она сама боялась признать — значит, всё не так уж и с ней не в порядке.
— Береги себя, Ир. И, если что, возвращайся. Квартира у тебя всегда есть.
— Нет, мам. У меня должна быть СВОЯ.
Она положила трубку, посмотрела на серое небо и вдруг подумала: а если он правда отдаст деньги? И если да — что она сделает?
Ответ пришёл сам собой, как чек на кассе — беспощадный и конкретный:
Она уйдёт.
Тем временем в квартире Алексей сидел в той самой позе, что и час назад. Его телефон лежал на столе, мигал. «Ольга. 6 пропущенных».
Он не знал, как сказать Ирине, что уже два дня назад снял сто пятьдесят тысяч. И что половину отдал сестре. А вторая лежала в сером конверте в ящике с бельём. И там уже точно не было нужной суммы на первоначальный взнос.
Ему вдруг стало холодно, как будто не май за окном, а поздняя осень. Потому что он понял: самое страшное ещё не началось.
— Ну и что теперь, Ирина? — голос Алексея был срывающимся, усталым, как после двух суток без сна. — Оставим её одну? Под дверь ей положим записку — «сестра, держись»?
Ирина стояла у плиты, резала помидоры в салат так яростно, будто те были виноваты в крахе её брака. Лёд между ними с утра не растаял — он только стал толще, крепче, как у зимовки в Сибири. Алексей пил кофе. Горький, как их разговоры с вечера предыдущего дня.
— Она не одна. У неё мама. У неё подписчики. У неё кредитные карты, между прочим, ещё остались.
— Ира, да блин! — Алексей встал. — Я уже перевёл ей деньги. Половину. Остальное… я думал, мы обсудим.
Она замерла.
— То есть… — медленно, с каждым словом поднимая голову, прошипела она. — Ты. Уже. Перевёл?
Он кивнул. И тут же пожалел.
Потому что Ирина подошла вплотную. Медленно. Как тигрица. Не устрашающе — мёртво спокойно.
— Ты взял то, что мы копили три года. То, что мы считали по копейке. И… отправил своей блогерше-сестре, которая даже не работает?
— Она работает, — буркнул он. — У неё блог. У неё подписчики…
— У меня тоже есть блог, между прочим. Только я, в отличие от неё, не ною в сторис, как плохо мне живётся, лёжа в салоне маникюра.
Она обернулась и пошла в комнату. Алексей за ней. Он чувствовал себя щенком, которого застукали над порванными тапками. Только вместо тапок — общая мечта. А вместо щенка — почти сорокалетний мужик, не умеющий говорить «нет».
— Ира, ты бы видела их лица, когда эти двое пришли к маме. Она в халате, у неё давление. Ольга в слезах. Они угрожают — мол, засудят, из квартиры выселят. Ну как можно не помочь?
— Очень просто, Лёша. Надо вовремя говорить «Оля, тебе тридцать три. Учись быть взрослой». А не — «на, возьми деньги, которые я должен был вложить в своё будущее, чтобы ты могла раз в неделю заказывать суши и снимать сторис с фразой «ну хоть что-то радует»».
— Она не такая.
— Нет, она именно такая. И ты это знаешь. Просто не хочешь признаться. Потому что тогда тебе придётся сказать вслух: моя сестра — безответственная, эгоистичная и ни черта не умеет жить.
Он не ответил. Потому что Ирина попала в точку. А правду, как известно, чаще всего не любят не за ложь, а за точность попадания.
Дверной звонок прервал эту сцену. Ирина вздрогнула. Алексей побледнел.
— Не может быть, — пробормотал он.
— Что? — насторожилась Ирина.
— Это… наверное, они.
— Кто — «они»?
Он открыл дверь. На пороге стояли двое. Один в кожанке, второй в жилетке. Лица у обоих были одинаково равнодушные, как у кассиров в «Пятёрочке» в час пик. Только в руках у них не было пакета с овощами — у одного была папка, у второго — телефон с включённой камерой.
— Алексей Валерьевич? — сказал первый. — Мы по делу вашей сестры. Она указала ваш адрес как дополнительный контакт.
— Она что?! — Ирина обернулась на мужа, и на этот раз в её глазах был не гнев, а настоящий ужас.
— Мы просто побеседуем, — продолжил тот в кожанке. — У неё долг. Мы его вернём. Вопрос — как быстро и за чей счёт.
Алексей пытался говорить, но слова не складывались. Ирина стояла позади него и чувствовала, как у неё в голове пульсирует одна мысль: всё. конец.
— Вы не имеете права приходить по чужому адресу, — спокойно сказала она, делая шаг вперёд. — Я сейчас вызову полицию. Уходите.
— Мы имеем право беседовать. Мы не угрожаем. Мы… информируем. — Улыбка на лице второго была самой мерзкой, какую Ирина когда-либо видела.
— Алексей, ты закроешь дверь, или мне вызвать участкового? — спросила она, не отрывая взгляда от незваных гостей.
Он молча закрыл. Те ещё пару секунд стояли на лестничной клетке, потом ушли. По крайней мере — физически. Потому что в воздухе всё равно осталась липкая плёнка страха и унижения.
Поздним вечером, когда Ирина лежала на диване с телефоном в руке, уставившись в пустой экран, в дверь постучали. Без звонка. Просто тихо, по-хозяйски.
— Я открывать не буду, — сказала она.
— Это я, — раздался тихий голос с той стороны. — Ольга.
Тишина. Потом — шаги в коридоре. Дверь приоткрылась.
На пороге стояла сестра мужа. Без макияжа, в обычной серой кофте и с каким-то убогим рюкзачком в руках. Ирина чуть не сказала «вот так и надо было сразу», но сдержалась.
— Мне негде ночевать, — тихо проговорила Ольга. — Я съехала. Коллекторы узнали адрес. Мама в слезах.
— А ты — в Химках. У брата, который отдал тебе последние деньги.
— Я отдам. Правда. Я… уже нашла подработку. Курсы по сторителлингу. И контент-менеджером взяли — у одной девочки, блогера. За пятьдесят в месяц.
— Круто, — Ирина кивнула. — За пятьдесят в месяц ты будешь возвращать триста тысяч?
Ольга молчала. Стояла с опущенной головой, как подросток, которого застукали с пивом на лестничной площадке.
— Знаешь, — медленно проговорила Ирина, — я не против помощи. Но помощь — это когда человеку можно помочь. А ты… ты просто хочешь жить за чужой счёт. Только не за мой.
— Я поняла. Я… уйду.
— Нет. Ты останешься. Потому что ты должна. Жить рядом и видеть, что ты сделала. С нами. С Алексеем. С мамой. С собой.
— А ты меня простишь? — вдруг спросила Ольга.
Ирина посмотрела на неё долго. Очень долго.
— Нет. Но, может быть, ты себя простишь. Когда начнёшь меняться.
На кухне Алексей пил воду. Тихо. Сидел за столом, сутулившись.
— Спасибо, — сказал он, когда Ирина зашла. — За то, что пустила её.
— Это не доброта, Лёша. Это инстинкт самосохранения. Пока она под нашим контролем — есть шанс, что она не вляпается ещё раз.
— Она меняется.
— А вот ты, Алексей… — она посмотрела на него так, как смотрят на чужого человека. — Ты — нет.
Он понял: если он хочет сохранить эту семью, ему придётся меняться самому.
Алексей проснулся от звона кастрюль.
Нет, это не было что-то символическое. Просто Ирина искала крышку. И делала это так, чтобы он точно услышал.
На кухне стояла Ольга. Варила овсянку. Да, варила. Не разогревала модные снеки из фольгированных пакетиков, не снимала это на сторис. Просто варила. Как простая, смертная женщина. Возможно, впервые в жизни.
— Доброе утро, — сказала она тихо.
— М-м… — Алексей кивнул. В глазах стояли какие-то остатки сна и чувство, будто он всё ещё во сне. Неловком, долгом, с элементами семейной драмы.
— Не трогай сковороду, она прикипела, — сказала Ирина, даже не обернувшись.
— Хорошо, — ответил он. — Я… сам потом всё отмою.
— Уверена.
Она наливала воду в чайник, и даже в этом движении было больше агрессии, чем в словах.
К полудню пришла мама Алексея — Галина Степановна. Плотная, уверенная, с голосом, который в магазине перекрывал очередь и даже саму кассиршу. Она принесла контейнер с пирожками и ворох обид в глазах.
— Я не понимаю, за что вы так с Олечкой, — сказала она с порога. — Она ж девочка. Не справилась. Так вы что — её на улицу выгнать хотели?
— Не хотели. Просто хотели жить своей жизнью, — спокойно ответила Ирина. — В своей квартире. Которую копили три года. На которую ни вы, ни она не дали ни рубля.
— Ира, ну что ты начинаешь? — попытался влезть Алексей.
— Нет, пусть скажет, — вскинулась Галина Степановна. — Я, между прочим, ваших ссор слушаю уже полгода. Всё у вас через ультиматум. Всё — по твоему. А мой сын — он кто? Мальчик на побегушках?
— Нет, — резко сказала Ирина. — Он твой сын. А должен быть — мой муж. И вот тут у нас с вами, Галина Степановна, происходит путаница.
Та вспыхнула. Поднялась бровь. Ольга замерла с ложкой над тарелкой.
— Я его вырастила! — громко сказала мать. — В одной куртке ходил два года, всё ради него! Ты думаешь, ты тут единственная пострадавшая?
— Я — нет, — кивнула Ирина. — Но я — единственная взрослая. Потому что ваш сын, уважаемая Галина Степановна, до сих пор не научился принимать решения. Он делает вид, что помогает, но на самом деле просто откладывает взрыв. Вперёд, в завтрашний день.
— Ну всё, хватит, — влез Алексей. Голос у него дрожал. — Хватит. Мама, пожалуйста, не начинай.
— А ты, — повернулась к нему Ирина, — вообще когда-нибудь начнёшь? Начнёшь быть мужем, мужчиной, человеком, принимающим решения? Или ты и в сорок будешь писать маме: «а что лучше — пельмени или гречку»?
— Я просто хотел помочь… — пробормотал он.
— Хотел? Или чувствовал вину?
Он замолчал.
— Ты, Лёша, спасал не сестру. Ты спасал свою совесть. Чтобы потом сказать себе: «я же сделал, что мог». Только ты не подумал, какой ценой.
Молчание. Даже Галина Степановна села. Как будто разряд пошёл по комнате, и никто не решался вдохнуть.
Вечером Ирина сидела одна в парке. Она включила «Авито» на телефоне и листала объявления: «однушка в Юго-Западном», «студия, срочно», «альтернатива, маткапитал не подходит». Думала, как бы всё могло быть, если бы Алексей когда-то сказал: «давай жить своей жизнью». А не — «давай сначала поможем Оле».
Телефон зазвонил. Алексей.
— Алло, — коротко сказала она.
— Прости.
— Поздно. Тебе нужно было быть мужем, когда я просила, а не когда всё развалилось.
— Я выгнал маму. И Ольга нашла жильё. Сама. За те пятьдесят. И работу тоже.
Ирина молчала.
— Я продал свою машину, — добавил он. — Деньги верну в фонд. И… ипотека на квартиру — на тебя. Целиком. Я всё оформлю. Всё будет твоё. Я — просто хочу быть рядом. Как взрослый. Как муж. Без мамы. Без сестры. Просто с тобой.
— Ты сейчас опять меня покупаешь?
— Нет. Я просто хочу, чтобы ты знала — я всё понял. И если хочешь уйти — уходи. Но я останусь. Не ради сестры. Ради тебя.
Через полгода в их квартире всё было новое: диван, шторы, ковёр (Ирина всё-таки пошла на компромисс), даже посудомоечная машина. Старое осталось только одно — чайник, из которого Алексей наливал воду, когда она просыпалась с утра.
Ольга теперь работала контент-менеджером у Ирины. С зарплатой, с обязанностями. Под сторис она больше не писала: «всё плохо». Теперь были фразы вроде «учусь жить заново» или «не всегда нужно спасение — иногда достаточно встать и идти».
Однажды вечером Ирина подошла к Алексею, обняла и прошептала:
— Знаешь, я, может, и не прощаю тебя полностью. Но… теперь я могу с тобой жить. Потому что ты стал не братом, не сыном, не спонсором. А человеком, с которым можно идти вперёд.
— Спасибо, — тихо сказал он.
— Вот только больше ни копейки — никому. Даже если она родит троих и назовёт всех в твою честь.
Он рассмеялся. И понял: кризис, через который они прошли, сделал их сильнее. Даже если цена была высока.
