Метро гудело, как старый холодильник на даче у родителей. Шум, толчея, кто-то наступил на ногу. Елена стояла, зажав между пальцев чашку с кофе и зажимая портфель локтем. В голове гудело — не от транспорта, а от сегодняшнего разговора на планёрке. Гендиректор, обычно мрачный как конец квартала, вдруг подмигнул:
— Елена Сергеевна, у вас хватит огня, чтобы не только наш отдел поднимать. Давайте подумаем о кресле зама.
Кто бы мог подумать — сорок девять, а всё только начинается.
Она мечтала рассказать Дмитрию. Он когда-то так смотрел на неё, будто гордился. «Ты у меня звезда», — говорил он, лежа на диване, а она в ту ночь до двух доделывала проект. Но в последние месяцы его взгляд изменился: что-то кислое, уколотое — будто она не жена, а неудобство.
Дома встретила тишина. За ней — шорох в кухне и голос свекрови:
— У неё, видите ли, опять совещание. А у тебя что, руки нет, сынок? Я бы на твоём месте…
Елена сняла туфли, будто сбросила два мешка цемента. С кухонного стола пахло борщом. Ольга Михайловна уже третий день «по делам в столице». Перевод: приехала на разведку. Проверить, как живёт «эта, которая считает себя умной».
— Привет, — спокойно сказала Елена, проходя мимо, но из-за её «привет» можно было построить бетонную стену.
— Привет, дорогая, — с преувеличенной теплотой сказала Ольга Михайловна. — Надеюсь, ты не слишком устала от своей важной работы?
— Немного, — Елена не повелась. — Но когда дело приносит удовольствие, усталость не страшна.
— Да, удовольствие… — протянула свекровь и взглянула на сына. — А у тебя, Дим, как дела? Или ты ещё не нашёл того, что тебе по душе?
Елена сжала кулаки. Дмитрий ничего не ответил. Смотрел в тарелку, как будто пытался разгадать там секрет жизни.
— Ты поела? — спросил он, не поднимая глаз.
— Нет, — сухо сказала она. — Но и аппетита нет.
Ольга Михайловна фыркнула, встала и начала перекладывать ложки. Специально громко.
— Ну ты же понимаешь, Дмитрий, — сказала она, обращаясь к сыну, — это ненормально, когда женщина зарабатывает больше мужчины. Это унижает мужское достоинство. Виктор Павлович мне всегда говорил…
— Мама, — попытался вставить Дмитрий, но безуспешно.
— …что женщина должна быть за мужем. За, понимаешь? А не впереди, не на три этажа выше и не с машинами под окнами.
Елена засмеялась. Не громко — тихо, но смачно. Как будто увидела в витрине распродажу идиотизма.
— Ольга Михайловна, вы, случайно, не из 1975-го телепортировались?
Свекровь вспыхнула.
— Ты чего себе позволяешь? Я тебе не подружка! Я твоему мужу мать!
— Да, вы ему мать, а мне вы не кто, — Елена впервые за много месяцев не попыталась сгладить. — И я устала жить с вашей тенью за спиной. Вас никто не звал сюда на ПМЖ.
Дмитрий вскочил, как от горячего утюга.
— Ну ты могла бы сдержаться! Она просто волнуется! Ей не всё равно!
— А тебе всё равно? — голос Елены дрожал, но не от слабости, а от накопленного. — Тебе всё равно, что меня выдавливают из жизни, пока ты смотришь в телефон?
— Не начинай…
— Я не начинаю. Я заканчиваю. Вот с сегодняшнего дня — всё по-честному. Если твои родители считают, что я им мешаю — пусть уезжают. Или я уеду. Третьего не будет.
Наступила гробовая тишина. Даже холодильник встал.
— Ты же женщина, Лена, — прошептала свекровь. — Ну веди себя как женщина. Стерпится — слюбится. Мы так жили, и ничего. Не развалились.
— А я не вы, — ровно ответила Елена. — Я себя уговаривать больше не буду.
На следующее утро она проснулась от стука. Сначала подумала — это сосед сверлит. Но нет. Это был её внутренний голос, долбящий в висок:
«Ты либо живёшь, либо играешь роль. А дальше — только боль.»
Дмитрий пришёл домой с двумя пакетами из «Пятёрочки». Один — с яблоками и молоком, второй — с минами замедленного действия. Там, как ни странно, лежал батон, яйца и… папа.
Точнее, новости от папы.
— Слушай, Лена, — он снял куртку, не глядя ей в глаза. — Батя хочет заехать. Ну, поговорить. Пару дней всего. Ты не против?
— Против, — ответила Елена сразу. — И даже не спрашивай, почему.
— Ну ты не перегибай, — Дмитрий нервно швырнул куртку на стул. — Это мои родители. Мои! И ты могла бы хотя бы раз не ставить меня в дурацкое положение.
Она медленно поставила чашку с кофе на подоконник. Налитый утром, остывший, как их брак.
— В дурацкое положение ты сам себя ставишь, Дим. Когда позволяешь родителям лазить в нашу жизнь, как в свой гараж. Хочешь — живи с ними. Но без меня.
Он раздражённо зашёл на кухню.
— Ты специально сейчас начинаешь, да? Когда на работе у меня завал, когда проект горит, когда…
— Когда ты забыл, кто твоя жена, и стал поддакивать маме, как школьник. Всё я начинаю.
— Ну прости, что я не начальник отдела в айти-империи и не езжу на корпоративы в Сочи, — саркастично бросил он.
Она усмехнулась.
— Да ты и в свой отдел без карты не попадёшь. Дим, хватит завидовать. Начни, наконец, жить.
На следующий день Виктор Павлович въехал, как танк. Без звона, но с бронёй. Бежевого цвета пальто, в клеточку. Бесцеремонность — как у прокурора на пенсии, уверенность — как у стоматолога без лицензии.
— Ну здравствуй, Елена, — хмыкнул он, проходя в зал, будто осматривая территорию. — Ты, говорят, у нас теперь генеральша?
Она кивнула, не вставая с кресла.
— Рабочие вопросы. У нас в IT тоже бывают подполковники. И даже полковники.
— Ага, только полковники, которые забыли, что в семье главное — мужчина, — с иронией добавил он. — Ты прости, но я прямым текстом скажу. Ты с ума сошла, что ли?
Ольга Михайловна уже наливала борщ.
— Витя, не начинай…
— Да нет, Надь, не могу молчать. Это не брак, это — бизнес-союз. Она пашет, как ломовая, он — как будто на подработке. Деньги в доме есть, но нет уюта, нет женщины. Где забота? Где пирожки, в конце концов?
— В магазине, Витя. И борщ тоже. Сегодня ты ел мой. Нормально? — голос Елены был ледяной.
— Да не об этом речь. Ты, Лена, извини, но ты портишь парню жизнь. Он мужик. Он хочет быть главой семьи, а у него жена-начальник. Тебе не стыдно?
— Знаете, Виктор Павлович, — она встала, — мне стыдно. За то, что я пыталась заслужить ваше уважение. За то, что я годами терпела ваши взгляды, советы и фразы вроде «в семье должен быть один лидер». Так вот — я не хочу, чтобы мой муж был «лидером», сидя у мамы на подоконнике с телефоном. Я хочу партнёра. Равного. Думающего. А не того, кого надо «восстанавливать в правах», увольняясь с работы и надев фартук.
— Вот, видишь, — рявкнул Виктор Павлович. — Сама сказала — увольняйся. Вот и молодец. Уволишься — всё встанет на свои места. Вы снова станете нормальной семьёй.
— А если я скажу: «Пусть Дмитрий найдёт настоящую работу, чтобы я могла уйти в декрет»? Что скажете вы?
— Женщина должна быть в доме, — отрезал он.
— Тогда я должна быть в другом доме, — спокойно сказала она. — Где меня уважают. И не по полу определяют, а по сути.
Вечером Дмитрий сидел в ванной. Смотрел в воду, будто там был ответ. Вышел с красными глазами.
— Лена… Ну уволься ты. Не совсем. Просто… снизь темп. Для семьи. Для нас.
Она смотрела на него. Как на прохожего, который когда-то казался родным.
— А ты подними свой. Для нас.
Он опустил голову. Слов не осталось.
— Я тебя люблю, — глухо сказал он.
— А я — себя, — тихо ответила она. — Наконец-то.
В квартире стояла тишина. Та самая, что пугает. Не уютная вечерняя, не томная выходная, а такая, где между словами можно услышать треск швов на семейной ткани.
На кухне в микроволновке холодел борщ, тот самый, что варила Ольга Михайловна — напоследок. Родители Дмитрия съехали утром, молча, после финального аккорда: «Не хотим быть обузой». Да и не нужно было говорить — они уже давно были гирей на ногах его брака.
Елена сидела за ноутбуком. Не работала — просто щёлкала папки. В голове пусто, в груди — жгло. Словно сердце пыталось сбежать, но не знало как.
Дмитрий зашёл в комнату. Осторожно, как в чужое пространство. И в этот момент она поняла: он и есть чужой.
— Лена… ну давай поговорим.
Она закрыла ноутбук. Резко.
— Опоздал.
— Ну не глупи, — он сел напротив. — Мы же семья. Ну были… есть. Я всё понял. Ты права. Я слабак. Я не защитил тебя. Я…
— Ты не просто не защитил. Ты сдал меня. Родителям. Их ожиданиям. Своим комплексам.
— Да, — он выдохнул. — Я не знал, как быть. Я привык, что мама всё решает. А ты — другая. И меня это пугало. Но я хочу всё исправить.
Она посмотрела на него. И впервые за долгое время — без злости. Просто с усталостью.
— А ты помнишь, как я пришла с первой премией? Радостная, с шампанским. А ты спросил: «А меня повысят, если ты больше зарабатываешь?». Тогда я впервые почувствовала себя виноватой за успех. Хотя он был мой. Знаешь, как это — стыдиться своей победы?
Он молчал. Опустил взгляд.
— Лена… ну пожалуйста. Давай с начала. Я изменюсь. Клянусь.
Она медленно встала. Пошла к комоду, достала документы. Вручила ему одну тонкую папку.
— Что это?
— Заявление о разводе. Я подала на прошлой неделе. Там только тебе расписаться осталось. Без суда. Без претензий. Просто… свобода.
— Это шутка?
— Нет. И не истерика. Я взрослая. И устала быть на два фронта — дома и на работе. Я всё тащу. А ты… ты ждал, что я уволюсь. А я решила уволить тебя. Из своей жизни.
— Но ты же обещала быть женой…
— А я не обещала быть служанкой. И жертвой. И девочкой, которая всё проглотит. Я хотела быть счастливой. С тобой. Но с тобой не вышло.
Он взял заявление. Смотрел, как на приговор. Как на чек за бездумно купленную жизнь.
— А если я всё-таки всё пойму?
— Поздно. Понимать нужно, когда ещё есть что спасать. Я ухожу. Но не от тебя. А к себе. Настоящей.
Прошло полгода.
Офис. Окно. Лёгкий дождь. У Елены — новая должность. Директор по развитию. Два этажа выше, чем раньше. И два уровня спокойствия в душе.
Она сидела на встрече с партнёрами из Сингапура, но мыслями — не здесь.
В телефоне — сообщение от Дмитрия. «Я уволился. Начал всё с нуля. Без мамы. Без папы. Спасибо, что научила. Люблю».
Она не ответила. Просто закрыла экран. И посмотрела в окно. Там светило солнце. Сквозь дождь. Значит, всё правильно. Значит, время перемен. Значит, она дома. В себе.
