— Наташ, ты помнишь, как ты в детстве всегда сама уроки делала? Ни у кого помощи не просила. Такая самостоятельная была, — мама улыбнулась, наливая чай, как будто это был комплимент.
Наташа кивнула. Помнила. И как уроки делала сама, и как в шесть лет сама утром вставала, потому что мама уже на работе, а папа — «не буди его, он устал». И как в десять сама записалась в музыкалку, на копейки от обедов покупала тетради, и как после школы мыла полы в классе — бесплатно, «надо помочь школе». А Катя — младшая — спала по утрам до девяти, не знала, как к автобусу подойти, и никогда не несла рюкзак сама.
Прошло двадцать лет. Наташа была замужем, работала бухгалтером в коммерческой фирме, муж — тоже бухгалтер, но в школе. Сыну — десять. Жили в двушке на окраине, в ипотеке. Наташа считала себя в целом счастливым человеком, пока не приходилось снова и снова сталкиваться с родительской арифметикой: ты сама справлялась, тебе и дальше можно одной.
В этот раз она приехала к маме с отчётами — помогала оформить пенсионные выплаты. Работа муторная, но на платные услуги у родителей «не было денег». Хотя недавно папа хвастался, что «вложились в Катю, купили ей мебель в спальню и частично покрыли первый взнос за новостройку».
Наташа тогда не сказала ничего. Пожала плечами. Ну купили — и ладно. Только вот Катя уже третий раз замужем. Последнего мужа зовут Саша, у него своя строительная фирма, но живут они, по словам мамы, «напряжённо». Саша копит на расширение бизнеса, а Катя — не работает. Её последний салон красоты «не пошёл», и теперь она занимается «семейным очагом».
— Мам, — Наташа села на табуретку у стола. — А почему вы не помогали нам с Ваней, когда мы брали ипотеку?
Мама сделала вид, что не услышала. Протянула блюдце с пирожками:
— Вот, свеженькие. С капустой. Ты же любишь?
Наташа вздохнула. Это была старая тактика — еда вместо ответа.
— Мама, серьёзно. Я не обижаюсь, просто понять хочу. Нам тогда сто тысяч не хватало. Мы чуть не отказались от квартиры. А вы сказали: «Учитесь жить сами, нечего всё на родителей валить». А Кате — сразу два миллиона. И ещё шкаф-купе. Где логика?
Мама отложила ложку. Губы поджались.
— Потому что ты с Ваней надёжные. Сами всё тянете. А Катя у нас ранимая, ей сложнее. Да и ты уже взросленькая была, а она — всё ещё девочка…
— Мам, я старше её на два года. Мы обе были взрослые. Просто ей с детства всё на блюдечке. А мне — «ты же у нас умненькая, ты разберёшься».
— Наташ, ну чего ты начинаешь? Всё у тебя хорошо, муж, ребёнок, работа. А у Кати с мужьями не везёт. Надо же хоть как-то поддерживать.
Наташа услышала в голосе матери что-то странное — не укор даже, а упрёк за то, что не создала достаточно проблем, чтобы тоже «заслужить» помощь.
Тема зависла до вечера. Наташа собрала бумаги и уже была в коридоре, когда мама не выдержала:
— Ты же не в обиде?
— Я не в обиде, — устало ответила Наташа. — Я просто устала объяснять, что у вас не две дочки, а одна — Катя. А я так… приложением иду.
Вечером дома Наташа рассказала Ване.
— Ты же знаешь, — сказал он спокойно. — Они никогда не поменяются. Я давно это принял. Хочешь — меньше с ними общайся. Не хочешь — оставь всё как есть. Но не жди, что справедливость случится.
Наташа молча кивнула. А потом ночью не спала, прокручивала разговор. И вспоминала, как в детстве хотела в художку, но не пошла, потому что «у нас нет денег на две кружки, а Катя у нас танцует». А как купили Катюше зимнюю куртку за шесть тысяч, а ей — пальто по скидке. Как Наташа на выпускной сшила платье сама из маминой юбки, а Кате купили новое, дизайнерское, «потому что у Наташи руки из правильного места, а Катя не справится».
Прошлое не исчезало. Оно просто замирало где-то под кожей — и начинало зудеть, когда снова звонили с домашнего:
— Наташ, у тебя же есть знакомый нотариус? Нам тут нужно Кате по сделке кое-что уточнить…
Через пару дней Наташе позвонила сама Катя.
— Слушай, Наташ, привет. Ты же разбираешься во всех этих налогах? Нам Саша говорит, что можно какую-то вычетную штуку оформить за квартиру. Можешь посмотреть?
— Катя, а почему не Саша? Он же строитель, у него наверняка есть бухгалтер.
— Ну, ты же сестра… — в голосе проскользнула обида. — Мы же семья. Или уже нет?
Наташа помолчала.
— Скинь, что у тебя есть, я посмотрю на выходных.
— Ой, спасибо, Наташ, ты как всегда выручаешь! — в голосе сразу потепление. — Я маме скажу, какая ты молодец.
Словно это было премией — похвала от мамы. Словно Наташа жила ради неё.
На выходных они с Ваней поехали к его сестре. У Юли был день рождения, собиралась вся родня. В коридоре Наташа услышала, как Юля говорила матери:
— Нам с Сашей, если честно, никто ничего не давал. Зато Наташке машину родители подарили. Повезло, что сказать.
— Машину? — переспросила Наташа. — Какую машину?
Юля замялась:
— Ну как, ту старую «десятку», которую тебе отдали лет восемь назад. Мама же говорила, что это тебе на свадьбу была помощь.
Наташа чуть не рассмеялась.
— Это была отцовская развалина, которой уже двадцать лет. Мы за свой счёт её ремонтировали и продали в убыток. Я даже прав тогда ещё не имела. Просто папа решил, что вам она ни к чему, а нам — «сгодится».
Вечером, уже в машине, Наташа сидела в тишине. Всё то, что она годами глотала — мелочи, как ей говорили, незначительные эпизоды, — складывалось в слишком чёткий узор. Катя — нуждающаяся, Наташа — выносливая. Катя — «ей тяжело», Наташа — «ну ты же справишься». И это было не между строк — это было на поверхности, нагло, открыто, и почему-то всё ещё принятое за норму.
В среду мама позвонила утром:
— Наташ, ты не занята? Нам нужно поговорить.
Они встретились в кафе. Мама была нарядно одета, на лице лёгкий макияж. Заказала себе пирог с рыбой и чай, Наташе — латте, «ты же любишь с молоком».
— Мы с отцом тут подумали. Кате тяжело. Вы ж сами видите, муж не особо помогает. Работа нестабильная. Ребёнка она пока не может завести — здоровье, нервы. И вообще, вы же всё уже устроили: у вас ипотека, но работа стабильная, сын растёт.
— Мам, ты к чему?
Мама сделала глоток чая.
— Мы решили — хотим оформить на Катю дачу. Всё равно вы туда не ездите. А у неё появится своё. Мы же не вечные. Пусть хоть у кого-то что-то будет.
— А вы с нами это не хотели обсудить? Или я — это так, просто сосед по крови?
— Не говори глупости, — мама вздохнула. — Мы не хотим ссор. Просто справедливо — у всех что-то своё. Тебе вот — квартира, вам с Ваней помогли машиной, вы всё тянете. А Кате мы дачу отдадим. Это не против тебя. Просто у всех разная судьба.
Слово «справедливо» у Наташи снова вызвало горячую волну под кожей. Она даже не стала спорить.
В тот же вечер у них собрались гости — коллеги с работы, тихое чаепитие. Наташа сидела с подругой Светой на кухне, делилась. Света слушала, не перебивая.
— А ты пробовала сказать им всё как есть? Не «почему вы её любите больше», а прямым текстом — «я устала быть той, кто всегда обязан понимать, а вы — тех, кто всегда требует»?
— Пробовала. Они делают вид, что не слышат. Или обижаются. Мама даже плакала как-то: «Мы тебе жизнь отдали, а ты теперь нас упрекаешь».
Света кивнула:
— Классика. Удобная дочь — это как бесплатная услуга. Ты вроде есть, вроде помогаешь, но признания никогда не получишь. Потому что слишком надёжная.
В воскресенье Наташа решила всё же заехать на дачу — проверить, в каком она состоянии, прежде чем её «отдадут». Папа встретил её хмуро:
— Катя уже смотрела участок. У неё идеи. Хотят сарай снести, террасу сделать. Им хочется уют.
— А вы спросили, мне как?
— Наташа, ты с Ваней там не появлялась уже три года. Мы думали, тебе всё равно. Катя же ближе, удобнее. А вообще — не начинай. Всё это ради спокойствия. Мы не хотим, чтобы вы потом судились или обижались.
— Не обижаться — это когда делят хотя бы по-честному. А у нас всё по любви. Только любовь — односторонняя.
Папа ушёл в дом, хлопнув дверью. А Наташа осталась на крыльце. В голове пульсировала одна мысль: а если бы она однажды не согласилась «понять», что было бы? Если бы в детстве не промолчала? Если бы на каждый несправедливый жест отвечала — отказом?
Скорее всего, её просто назвали бы эгоисткой.
В понедельник Наташа не выдержала и позвонила маме. Словами заранее не запасалась, просто шла наугад, по наитию.
— Мам, можно я скажу прямо? Без твоего «ты всё не так поняла»?
— Ну, говори, — мама насторожилась.
— Мне больно. Вы с папой систематически делаете вид, что у вас одна дочь. Всё внимание, деньги, поддержка — Кате. А мне — дежурная фраза «ты же сильная». Я не железная. И знаешь, я давно это замечаю, просто всё глотала. Но теперь не хочу.
— Наташ, ну что ты начинаешь? Мы что, тебе мало дали? У тебя же есть всё!
— Мама. Что — всё? Мы с Ваней всё сами вытянули. Ипотеку. Машину. Ребёнка. Даже кухню собирали по частям, когда денег не хватало. А вам было не до нас — вы в тот момент как раз занимались Катиным разводом. Очередным. Вы отдали ей свои сбережения, а мне — поддержку на словах. Но и то — с оговоркой: не жалуйся, у тебя всё нормально.
— Ну, Наташа, мы не хотели тебя обидеть…
— Обидеть — это когда случайно. А вы строите эту схему сознательно. Катя — ранимая, значит, её надо беречь. А я — тяну, значит, можно и ещё навесить. Только знаешь что? Я устала.
Мама позвонила через два дня. Голос был сухой:
— Ну, раз тебе так обидно, дачу никому пока не оформим. Посмотрим, как будет. Только ты учти, мы с отцом старались как лучше. Но если ты решила всё пересчитать…
— Я не считаю. Я просто перестаю притворяться, что меня устраивает.
На том разговор и закончился.
Прошло две недели. Наташа не звонила родителям, они ей — тоже. Катя сбрасывала звонки. Ваня только вздыхал: «Ну, неужели ты правда надеялась, что они поймут?»
Она не надеялась. Но всё равно внутри что-то щёлкнуло. Стало проще. Тише. Как будто вышла из комнаты, где годами кричали, а ты всё думала: может, я глуховата, раз не понимаю, чего они от меня хотят?
На выходных Наташа с сыном поехали в лес. Погода была тёплая, и они сидели на бревне, ели бутерброды и смеялись, когда Ваня-младший устроил сценку с изображением школьного учителя. Наташа смотрела на него и думала: «Я не повторю. Я не буду делать вид, что один ребёнок — лучше, а другой — выносливее. Я выберу быть честной».
А потом был звонок. Снова от мамы. Наташа чуть не проигнорировала, но всё же ответила.
— Наташенька… Ты не обижайся на нас. Просто Катя — в трудной ситуации. Саша ушёл. Она одна. Нам придётся ей помочь. Мы думали — продать дачу, но она просит оставить. У неё нет другого жилья.
— У неё квартира, которую вы ей купили.
— Та в залоге. Всё сложно. Мы сейчас ищем, где взять денег. Хотим взять кредит. А тебе, конечно, неприятно, что мы всё делаем для неё. Но, милая… — мама замялась. — Мы же тебе дали старую машину, а Кате теперь с жильём надо срочно помогать…
Наташа закрыла глаза.
Та самая фраза. Словно жирная точка.
— Мам, — спокойно сказала она. — Это не помощь. Это расплата за ваше чувство вины, которое вы превращаете в новые долги. Я больше не играю в эту игру. Мне не нужна ваша «справедливость». Мне нужно — от вас отстраниться. Немного. Чтобы сохранить то, что во мне ещё осталось.
— Наташ…
— Пока, мам. Я тебе потом перезвоню.
Она положила трубку и выключила звук. За окном светило солнце. На плите что-то кипело. А внутри было тихо. Впервые за долгое время — по-настоящему тихо.
Конфликт не был решён. Но Наташа наконец поставила границу.
Пусть и не получили все своё по справедливости, но теперь хотя бы — каждый по-честному.
