Софья стояла у раковины, сжимая в руке мокрую губку, и глядела в окно. Там, за стеклом, плавно покачивались берёзы — июль был в самом соку. Солнце жарило безжалостно, а на душе было зябко, будто в ноябре.
— Моя кофточка где? — лениво донеслось из комнаты.
Софья закрыла глаза. Губка с чмоканьем шлёпнулась в раковину.
— Какая именно, Елена? — через силу спокойно ответила она, хотя уже знала, о чём речь.
— Ну та, твоя голубая. Я её взяла, помнишь? Она мне просто идеально пошла под юбку!
Софья не ответила. Просто медленно вытерла руки о старое кухонное полотенце и направилась в комнату.
На диване, небрежно закинув ногу на ногу, сидела Елена — безработная, но вечно занятой вид, с идеальным маникюром и телефоном последней модели в руке. На ней и правда была та самая голубая кофточка — лёгкая, шелковистая, дорогая. Софья берегла её для собеседования, которое так и не состоялось. А Елена, как оказалось, берегла только свои нервы.
— Лена, — начала Софья, стараясь говорить спокойно, — я просила не брать мои вещи без разрешения.
— Да ладно тебе, Соня, — отмахнулась та, не отрываясь от экрана. — Я же как сестра. Разве жалко?
«Сестра…» — эхом отозвалось в голове. Как сестра — это значило «можно всё». Как сестра — значит, можно прийти на две недели и зависнуть на полгода. Можно не платить за продукты, можно занимать ванную по полтора часа, можно курить на балконе и бросать окурки в пустой вазон с цветами.
Софья отошла к шкафу. Села. Закрыла глаза. И почему-то вспомнила, как Иван — её муж — в начале марта пришёл домой с виноватым видом.
— Соня, слушай, Лена… ну, у неё опять всё плохо. Этот её Димка, представляешь, выгнал. Она к нам. На недельку, пока квартиру не подыщет.
Тогда Софья только кивнула. Она умела сочувствовать. Умела терпеть. Умела быть «удобной». Глупое, наивное качество.
С тех пор прошло почти пять месяцев. Никакой квартиры. Никакой работы. Ни даже разговоров о съезде.
Елена же продолжала вести себя, как хозяйка. Заказывала еду через доставку — на имя Софьи, но платили они с Иваном. Пользовалась косметикой Софьи, как своей. А недавно Иван… купил ей фен. Новый. Дорогой. И сказал: «Ну она же девочка, Соня, ей надо хорошо выглядеть…»
Софья в тот вечер просто встала и пошла мыть посуду. Потом стирала. Потом гладила. А потом заперлась в ванной и просто сидела. Полтора часа. Без звука. Без слёз. Просто сидела, пока не застучали в дверь. «Соня, ну ты чего?»
Она ничего не сказала.
— Соня! — снова донёсся голос из комнаты. — А у тебя не найдётся резинки для волос? Я свою не могу найти. Наверное, в сумке у тебя осталась!
Софья встала и направилась к двери. Но не в комнату, а в прихожую. Оделась. Обулась. Взяла сумку.
— Куда ты? — Елена высунулась в коридор.
— В магазин, — коротко бросила Софья и захлопнула за собой дверь.
На улице пахло жарой и пылью. Софья дошла до ближайшего «Пятёрочки» и долго бродила меж стеллажей. Не в состоянии решить, нужно ли ей молоко или нет. Может, взять мороженое? Или пельмени? Или просто пропасть между макаронами и консервами, чтобы никто не нашёл?
Телефон зазвонил. Иван.
— Да, — ответила она спокойно.
— Ты где?
— В магазине.
— А чего не сказала? Лена переживает.
Софья улыбнулась. Горько.
— Скажи Лене, что я не резинка для волос. И не халат домашний. И вообще — не её вещь.
— Что ты говоришь такое… — начал он, но она уже нажала «отбой».
Возвращалась медленно. Мороженое растаяло. Пакет тянул руку.
Возле подъезда сидела соседка — тётя Люба, лет под семьдесят, в вязаной кофте, несмотря на жару.
— Ой, Софочка, привет! Как ты, милочка?
Софья остановилась. Хотела ответить «нормально». Но получилось только:
— Я устала, тётя Люба. Я очень устала.
— От кого же?
Софья посмотрела в окно своей квартиры. Там, наверху, за занавеской мелькнула фигура. Словно чужая. Хотя жила там она.
— От всех, кто думает, что можно быть доброй вечно.
Тётя Люба кивнула. Понимающе.
— Ты знаешь, детка… Добрых у нас любят только до тех пор, пока им удобно. А как начнёшь роптать — так сразу стерва.
Софья кивнула. Впервые за долгое время — искренне.
И пошла наверх.
Софья вернулась домой ближе к девяти. Специально. Знала, что если растянуть поход по магазинам до вечера, то и сидеть с Еленой меньше придётся. Вечно у неё то маски на лице, то созвоны с подружками, то сериал, который она смотрит с наушниками, но всё равно требует «не шуметь».
Дверь открыла ключом. Из кухни пахло подгоревшим — судя по всему, попытка сварить пельмени без воды закончилась ожидаемо. В коридоре стояла гора обуви — Елена опять привела подружку. «Ну а где нам ещё сидеть? Я же не на улице с ней обсуждать буду!»
— О, пришла! — донёсся голос. — А я тут… хе-хе… случайно твою кастрюлю подпалила. Она, видимо, не алюминиевая, да?
Софья молча прошла мимо. На кухне действительно было погромно. Подгорелое дно, кипячёное молоко на плите, грязная раковина, пакет с чипсами и огрызком колбасы. И рюмка. Елена выпила?
Иван сидел на балконе, ковырялся в телефоне. Услышал шаги, поднял глаза.
— Соня. Привет. Ты чего такая…
— Устала. — Она поставила пакет на стол. — Я на работе не была. Я не работаю. А устала так, будто смену отстояла на рынке. На ногах.
— Ну, не кипятись. Мы тут просто…
— Мы? — переспросила она. — Ага. «Мы» — это ты, она и её подружки. А я… Я здесь что?
Он поднялся, подошёл ближе.
— Соня, послушай, не начинай. Лена сейчас в трудной ситуации. Ей нужна поддержка.
— А мне? — голос стал тише, но твёрже. — А мне, Ваня, поддержка не нужна?
Он вздохнул.
— Ну ты же сильная, ты всё понимаешь.
Софья засмеялась. Сдержанно. Зло. Горько.
— Конечно. Именно из-за этого на меня всё и вешают, да?
Из комнаты снова показалась Елена. В розовом махровом халате — том самом, который Софья купила себе в отпуск. Без спроса. Как всегда.
— Ой, Соня, ты чего такая резкая? У нас тут, кстати, гости. Может, не будем сцены устраивать?
Софья обернулась.
— Гости. В моей квартире. На моей кухне. В моём халате.
— Ну что ты как старая дева, ей-богу, — скривилась Елена. — Всё твоё, твоё… Как будто мы чужие!
Софья почувствовала, как внутри поднимается что-то вязкое, тяжёлое. Злость? Нет. Отчаяние. Слёзы подступили к глазам, но она не позволила им пролиться.
— Вань, давай поговорим, — сказала она резко. — Сейчас.
Он растерянно оглянулся на сестру, потом пошёл следом за Софьей в спальню.
— Закрой, пожалуйста, дверь.
— Соня…
— Закрой.
Иван послушно захлопнул за собой дверь.
— Ваня. У нас с тобой была жизнь. Ты помнишь?
— Ну конечно.
— Мы хотели завести ребёнка. Мы мечтали о поездке на Байкал. Мы вместе ремонт делали. Я эти стены красила, пока ты спину лечил. А теперь… теперь я в своём доме чувствую себя посторонней.
— Ну что ты…
— Не перебивай. Я тебе сейчас скажу, и я не хочу ссор. Просто послушай.
Он кивнул.
— Твоя сестра мне чужая. Она вторгается в мою жизнь, моё пространство, мои вещи. Она не уважает меня. И, что самое обидное, ты — её прикрытие. Ты позволяешь ей меня топтать, потому что она твоя кровиночка. А я — всего лишь жена.
Иван сник.
— Ты же знаешь, Лена слабая. Она не справляется с жизнью.
— А я справляюсь? Я не жалуюсь — это значит, что мне не тяжело? Я устала быть сильной, Ваня. Я устала быть фоном для вашей семейной драмы.
Он подошёл, взял её за руки.
— Ну что ты… Я люблю тебя. Просто… я не умею по-другому.
— Тогда научись. Или мы… Или мы не выдержим, Ваня.
Он замер.
— Ты что, говоришь о разводе?
— Я говорю о границах. Пока не поздно.
Утром к ним приехала Ольга Петровна. С букетом ромашек и пакетом с пирожками из “Ашана”. Врываясь в прихожую с топотом, как десант на учениях, сразу принялась командовать:
— Ивусь, поставь чайник. Сонечка, а ты чего такая бледная? Опять свои женские штучки, да?
Софья промолчала. Она уже знала, зачем свекровь приехала. Елена успела нажаловаться. Это всегда работало.
— Значит так, — начала Ольга Петровна, не дождавшись даже чая. — Я вот что скажу, Соня. Умная женщина всегда найдёт способ сохранить семью. А ты, как я понимаю, сейчас устраиваешь истерики?
— Я не устраиваю истерики. Я прошу уважения.
— Да ты посмотри, какая деловая! А кто это тебя сюда пустил, девочка? Квартирка-то Ивана, между прочим. Он её от бабушки получил. А ты — что? Так, по любви пришла. Вот и живи по-человечески.
Софья впервые за много лет встала из-за стола и медленно подошла к окну. Несколько секунд молчала.
Потом повернулась.
— А вы уверены, Ольга Петровна, что квартира Ивана?
Та растерялась.
— В смысле?
— Мы с Иваном купили эту квартиру вместе. Бабушкина была однокомнатная. Он её продал, добавил к моим накоплениям, мы взяли ипотеку. Два года назад мы её закрыли. На двоих. А значит, это — моя квартира тоже. Поровну. А может, даже и больше.
Тишина повисла густая, как кисель.
— И знаете что? — голос Софьи дрогнул, но она не позволила себе слабости. — С завтрашнего дня здесь будет жить только семья. Без гостей. Без оккупации. Без хамства. А если кому-то не нравится — чемодан, вокзал, дом в пригороде. Вы же там вроде все прописаны, да?
Ольга Петровна побледнела. Вошла Елена.
— Что происходит? Ты что, выгоняешь нас?
— Нет. Я говорю, что мои границы — это не шлагбаум. Они не поднимаются по звонку. Они стоят. И если вы не хотите их уважать — значит, вам не сюда.
Иван молчал.
— Вань, — сказала Софья, — ты с нами или с нами?
Он не ответил.
И тогда Софья просто развернулась, прошла в спальню, заперла дверь и легла на кровать. Слушала, как за стенкой шипит мать, как визжит сестра. А потом — звук чемодана. Колёсики по полу. Шаги.
И тишина.
Звенящая.
Желанная.
Прошла неделя.
Квартира словно выдохнула вместе с ней. Без Елены и её вечно включённого фена, без громкой музыки из ванной и без бегающих ногтей по клавиатуре в три часа ночи. Даже холодильник стал закрываться тише — как будто понял, что теперь можно не нервничать.
Софья вставала рано. Варила кофе в турке, потому что капельная машина больше не радовала — это Елена заваривала в ней свои «льняные зёрна с куркумой». Читала. Молчала. Дышала.
Иван жил как будто между двух измерений. На работе задерживался, а дома будто растворялся. Ужинал молча, ложился поздно, ночью ходил по коридору, как сова — бесшумно, но ощутимо. Видно было — думал. Метался. Мучился.
Однажды вечером она его спросила:
— Ну что?
Он вздрогнул. Как будто она застала его в чём-то личном, хотя стояла всего лишь с чашкой чая у раковины.
— Что «что»?
— Ты определился?
Он долго смотрел на неё, потом сел за стол.
— Ты меня выгоняешь?
— Нет. Я тебя спрашиваю.
— Соня… Я… я просто не думал, что всё так серьёзно. Что тебя это так… раздавит.
Она медленно вдохнула.
— А я думала, ты меня знаешь. Я не истеричка. Не требую немедленного отчёта, где был и с кем. Я даже не спрашивала, сколько ты перевёл Лене. Но у меня тоже есть предел. Я не вещь. Не антураж. Я человек, Вань.
Он закрыл лицо руками.
— Я… я привык быть нужным. Лене всегда нужно что-то. Ей всегда плохо. Я чувствую себя значимым. Как будто… как будто только через неё я понимаю, что не зря живу.
Софья кивнула.
— Понимаю. А через меня ты не чувствуешь?
Он молчал.
— Спасибо. — Она поставила чашку в раковину. — Всё ясно.
На следующий день Иван собрал сумку. Без скандала. Без пафоса. Просто сложил вещи и вышел.
— Позвони, если что, — сказал на прощание. — Не хочу, чтобы мы вот так.
Она кивнула. Ей и правда не хотелось «вот так». Но ещё меньше — возвращаться к «как было».
Прошло три месяца.
Софья сняла деньги с накопительного счёта и сделала себе подарок: наконец-то закончила кухню. Убрала дурацкий кран, который хлюпал, купила нормальную вытяжку и поставила посудомойку. Ходила на йогу. Иногда ездила на выходные в Коломну. Впервые за последние пять лет позволила себе ехать без оглядки: «А что подумает Ваня, а вдруг Елена решит остаться одна…»
Она была счастлива? Нет. Она была в себе. В полном одиночестве, без театральных взрывов, без слёз по ночам. Проживала всё — честно, без украшений. Это было непривычно. Но правильно.
А потом он позвонил.
— Соня. Я… Я поговорил с мамой. С Леной. Они… ну, в общем, я сказал, что мы с тобой — семья. А не они. Я был слаб. Прости.
Софья молчала.
— Я понимаю, что, может, уже поздно. Но если ты захочешь… Мы могли бы… начать заново?
Она сидела на балконе. В руке — чашка. На коленях — тёплый плед. Лёгкий ветер. И весна.
— Знаешь, Вань, я не знаю. Пока — не знаю. Но спасибо, что позвонил.
— Я подожду. Сколько нужно.
Она улыбнулась. Ветер тронул её волосы.
— Вот это и отличает зрелую любовь от слабости, Ваня. Подожди. Но не ради меня. А ради себя. Научись быть сильным — не через других.
Через неделю пришло письмо. Официальное. От нотариуса.
Ольга Петровна решила оформить дачу на Елену, обойдя Ивана. «Чтобы не отдал жене в случае чего». Софья прочитала. Усмехнулась. Выбросила в мусор. Это уже не её забота.
В начале лета она поехала одна в Питер. Поселилась в маленькой квартире на Васильевском, пила кофе в «Кофе 22», смотрела на Литейный мост и думала: может, и не надо возвращать прошлое. Может, счастье — это когда в доме тихо. Чисто. И ты сам себе принадлежишь.
