— У тебя ключи от калитки остались? — голос Дмитрия, бывшего мужа, звучал в трубке как-то особенно натянуто, будто он собирался не просто спросить, а огрызнуться, но передумал.
— Остались. А что, новая баба твоя не может через забор перелезть? — Ленка, не меняя интонации, размешивала ложечкой холодный кофе. Вчерашний, между прочим. Плита не работает с недели, сломалась — как и их брак, вдруг и навсегда.
— Лена, я серьёзно. Мама там одна. Ты же знаешь, у неё давление. И вообще, она тебя уважала. Когда-то.
— Угу. Особенно когда шипела мне вслед, что я «нажилась на их семейной квартире». Такая любовь, аж в глазах темнеет.
— Не начинай. Это всё из-за нервов. После смерти отца она… изменилась. Сама не своя.
— Не поверишь, но я тоже после развода не вполне цвету и пахну, Дим. Хотя могла бы, конечно, если бы не ипотека, ваш дом и твоя милая мамаша, которая даже на похоронах отца умудрилась назвать меня «приживалкой».
Дмитрий молчал. Лена услышала в трубке только его нервное сопение. Значит, задела. Отлично.
Этот дом был яблоком раздора. Дом в Подмосковье, двухэтажный, с облупленной верандой, сиренью по забору и скрипучей калиткой, которую Лена ненавидела всей душой. Не из-за калитки — из-за запаха. Там пахло прошлым. Их молодостью. Ошибками. И этой вечной бабской войной за влияние на Дмитрия.
Когда они с ним развелись, Лена думала, что всё — закончилось. Но нет. Дом остался на троих: ему, Ольге Петровне — свекрови — и… сюрприз! Лене, как бывшей супруге с долей по брачному договору. Та самая доля, которую теперь хотели у неё оттяпать — официально, через суд, или неофициально — слёзно и коварно.
Вчера Дмитрий прислал сообщение:
Нужно встретиться. Мама хочет поговорить. Лучше лично. Дом — воскресенье, к 12.
И вот она сидит в пробке, в своей «Шкоде» с пыльным торпедо, воняет освежителем «Морской бриз», а внутри — как в микроволновке: всё бурлит и клокочет.
— Пусть она сама скажет, чего хочет. Не хватало ещё, чтоб я перед бывшей свекровью на табуретке сидела и объясняла, почему я имею право на этот клоповник.
Но в 12:07 Лена уже стояла перед калиткой. Нажала звонок — тишина. Второй раз. Потом решила: Ну уж нет. Не дождётесь, чтоб я тут стояла, как нищенка у чужого порога.
Стукнула по калитке кулаком — в ответ хлопнула дверь. Изнутри.
— Да иду я, иду, чего орёшь-то, как будто лошадь угнали, — раздался знакомый голос Ольги Петровны. И через секунду перед Леной предстала та самая женщина, из-за которой в своё время пришлось глотать валерьянку, прятать в шкафу свои платья и убирать с кухни каждый раз, когда свекровь заходила «на минуточку».
— Ольга Петровна, — вежливо, сквозь зубы сказала Лена. — С праздником.
— Какой ещё праздник? — буркнула та, отпирая замок. — У нас тут беда, а она с праздниками. Вот и видно — чужая.
— Ну слава богу, настроение как всегда, — усмехнулась Лена. — А я уж боялась, вдруг с годами у вас характер испортился.
— Заходи, если уж пришла, — бросила та, уходя в дом.
Лена прошла по знакомой тропинке к крыльцу. Сердце стучало в груди, как гвозди в крышке гроба. На кухне пахло гречкой и нафталином.
— Садись, чайник вскипел. Не думай, что ради тебя кипятила — себе ставила, — сказала Ольга Петровна, наливая чай.
— А вы не меняетесь. Даже приятно. Так, что у нас за разговор?
Ольга Петровна поставила перед Леной кружку с треснутым краем и села напротив. Села с таким выражением лица, будто собиралась огласить завещание, в котором Лена оставлена без всего, включая право дышать.
— Я старею. Ты, может, думаешь, что я бессмертная. Но сердце, давление, ноги… Всё разваливается. А Димка…
— А Димка — молодец. Успел жениться через два месяца после развода. И даже ребёнка завёл.
— Это не ребёнок, это наказание. Эта его Катя — змея подколодная. Сидит у него на шее, всё выжидает, когда я сдохну. А дом — он не её. Он наш. Семейный.
— Простите, а я здесь кто? Летучая мышь?
— Ты… — Ольга Петровна закусила губу. — Ты бывшая. Но хоть ты работала, кормила Димку, пока он не оклемался. Я это помню. Потому и хочу, чтобы мы договорились.
Лена молчала. Пережёвывала чай без сахара.
— Ты ж умная. Долю свою продай. Или подари Димке. Или мне. За сколько ты хочешь?
— О как. Значит, теперь — бизнес, да? А почему не раньше, когда я тут обои клеила с животом на шестом месяце?
— Не драматизируй. Тогда ты была женой. А теперь — чужая.
Лена встала. Кофе внутри бурлил, как химия в девятом классе.
— Вы знаете, Ольга Петровна, мне казалось, что после развода уже не может быть хуже. Ошиблась. Унизить меня решили, да? По цене спросить? Серьёзно?
— Не драматизируй, — повторила свекровь, потягивая чай. — Я ж по-хорошему. Внук твой, между прочим, тоже тут жить будет. Подумай о нём.
— О, так вы уже и на мораль надавить хотите? Прогресс! Только знаете что: я не отдам ни метра. Ни вам, ни вашему сыну, ни этой Катеньке с её шпильками за пятнадцать тысяч. Дом делился на троих — так и будет. Хотите купить — готовьте деньги. Рыночная цена — семь миллионов. Моя треть — два с хвостиком.
— Ты в своем уме? Это же…
— Это же Москва, Ольга Петровна. Тут даже курятники по миллиону. Так что… с праздником.
Она вышла, громко хлопнув дверью. Калитка захлопнулась с таким звоном, будто кто-то поставил жирную точку.
А на душе стало легче. Впервые за год.
— Пусть знают, что бывшая не значит слабая. И вообще… я ещё им покажу, кто тут мышь летучая.
В понедельник Лену вызвали в суд. Не по повестке, по WhatsApp. Тонкое, интеллигентное приглашение от новой жены её бывшего мужа.
Елена, добрый день! Это Екатерина, жена Дмитрия. Хотели бы обсудить вопрос по дому. Неформально. Если вы не против, можем встретиться на нейтральной территории. Например, в кафе «Гнездо».
— «Гнездо», мать их. Символично, — усмехнулась Лена и бросила телефон на диван. Через пять минут всё же подняла и ответила.
Здравствуйте. Да, конечно. На нейтральной. Лучше только, чтобы ножей в меню не было — вдруг не сдержусь.
Кафе оказалось таким же, как и их встреча: стерильным, вылизанным и с претензией. Екатерина уже сидела за столиком, в руках — меню, в глазах — победа.
— Елена, здравствуйте, — с улыбкой сказала она, вставая. — Как хорошо, что вы нашли время. Вы замечательно выглядите. Свежо.
— Спасибо. Это всё злость и ипотека. Работают лучше любого крема, — уселась напротив Лена, не удосужившись снять пальто. — Ну что, начинаем спектакль?
— Я надеюсь, у нас получится конструктивный разговор. Без эмоций, — Катя поправила белоснежную манжету. Маникюр — идеальный, как будто ей не дом нужен, а обложку глянца забрать. — Дмитрий волнуется. И мама тоже. Все мы волнуемся.
— Правда? Ну что ж, передавайте Дмитрию: его бывшая жена всё ещё жива и не подалась в секту. А мама его пусть волнуется не о квадратных метрах, а о давлении.
Катя выдержала паузу. Слишком длинную, чтобы не быть нарочитой.
— Я скажу прямо. Дом нужно разделить. Жить в подвешенном состоянии никто не может. Вы ведь не собираетесь возвращаться туда?
— А вы собираетесь туда переехать?
— Мы уже переехали, — спокойно произнесла Катя и отпила воды. — С сыном.
— А меня кто-то спросил? У меня там, между прочим, юридическая треть. Где мой угол? Кладовка?
— Мы предлагаем выкуп. Честный. По кадастровой цене.
— Ой, Катя, давайте без анекдотов. Вы бы ещё по цене гречки предложили. Там земля уже дороже, чем ваша машина.
Катя впервые опустила глаза. Значит, машина — слабое место. Лена отметила.
— Хорошо. Если вы отказываетесь от выкупа, мы подаём в суд. Признание доли нецелесообразной для проживания, с последующим взысканием. Вы же знаете — ребёнок, бабушка, семейные интересы. Вам самой будет неприятно.
— Мне уже неприятно. Особенно слушать, как молодая «жена» рассказывает мне про бабушкины интересы. Вы там не у свекрови на голове сидите, Катенька?
— У нас с Ольгой Петровной хорошие отношения. Мы нашли общий язык.
— Ага, верю. Только держитесь подальше от кастрюль. Она любит выливать суп внезапно. Особенно на женщин, которые моложе и красивее.
— Я не хотела с вами ссориться, — Катя вдруг смягчилась. — Но поймите, там живёт ребёнок. Ваш внук.
Лена резко выпрямилась. Сердце защемило.
— А вот не надо внуком прикрываться. Вы с мужем меня выжили. Молча. Без скандалов. Это было даже хуже, понимаете? А теперь приходите с чашкой мира — и с юристом на хвосте.
— Я пришла с надеждой, что мы можем договориться. Дмитрий не хочет войны. Он хочет, чтобы всё было мирно.
— Ну конечно. Он теперь весь такой гармоничный. А раньше кто бил дверью в ванной, когда мама к нам переезжала «временно»?
Катя вздохнула. И Лена поняла — перед ней не дура. Манипуляторка, но умная. Играет в долгую.
— Я предложу вам 2,2 миллиона. Это честно.
— 2,7. И ключи мне оставите. Пока всё не оформим.
— Хорошо, — неожиданно согласилась Катя. — Только вы обещаете, что не будете вмешиваться в воспитание ребёнка?
Лена рассмеялась. Громко. Даже бариста обернулся.
— Я и не собиралась. Пусть растёт в вашем стерильном «гнезде». Только если однажды он спросит, почему бабушка не приезжает — вы ему скажете честно?
Катя ничего не ответила. Только снова отпила воды. Лена встала.
— Деньги переводите — оформим у нотариуса. Я не держусь за стены. Только имейте в виду: однажды он вырастет. И захочет знать, почему его бабушка ушла.
— Он будет знать, что вы выбрали деньги, — тихо сказала Катя.
— Нет, милая. Он будет знать, что я выбрала себя. А это — редкость среди бабушек.
Когда Лена вышла из кафе, она не чувствовала победы. Только опустошение. Её выгнали красиво. Без скандала. Без грязи. С уважением. Но выгнали.
Она села в машину, включила зажигание — и тут же услышала звонок.
— Лена? — это был Дмитрий. — Катя сказала, вы договорились.
— Да. Передавай ей: ходит по тонкому льду, но уверенно. Может быть хорошей актрисой.
— Ты злишься. Но так будет лучше. Для всех. И для сына. И для внука. И для мамы.
— А для меня, Дим? Для меня это лучше?
Он помолчал.
— Ты ведь сама сказала, что не хочешь туда возвращаться.
— Я не хочу туда возвращаться, но это не значит, что я должна исчезнуть. Ты, кстати, когда последний раз звонил своему сыну?
— Лена…
— Ладно. Передай маме: жива, здорова, зла. Пусть тоже держится.
В ту ночь Лена не спала. Ходила по квартире, смотрела в окно. А потом, около трёх, села и написала письмо.
Ольга Петровна. Дом — ваш. Я не хочу судиться. Не хочу стоять на крыльце, как чужая. Деньги мне переведут — по рыночной. Я сдалась, но не проиграла. А вот вы — всё ещё живёте в старом.
Но наутро… ей позвонил нотариус.
— Елена Михайловна? Вас просили не приезжать. Всё оформим дистанционно. Без личных встреч.
Лена молча кивнула, глядя в окно. А потом произнесла:
— Я так и думала. Гнездо заперто.
Телефон зазвонил в воскресенье, в семь утра. Лена не любила ни раннее утро, ни воскресенья, ни уж тем более неожиданные звонки от бывшего мужа. А это был он.
— Лена, у нас ЧП, — голос Дмитрия звучал так, будто он пытается одновременно говорить и глотать панадол. — Гоша сбежал. К тебе. Он сказал бабушке, что пошёл на качели, а сам уехал на автобусе.
— Сколько ему? Шесть? — Лена приподнялась в кровати. — Он на автобусе?! В воскресенье?! Один?
— Он сам! Сел на 101-й, перешёл улицу. Как он вообще узнал, где ты живёшь?
— А ты ему не говорил?
— Нет.
— Вот и ответ на твой вопрос, — Лена встала, накинула халат. — Он здесь. Спит. С собакой. Я его не будила. В глазах — страх, на щеках — слёзы. Увезу его в космос, если вы ещё раз заставите его так плакать.
— Ты не имеешь права его держать! — взвизгнула Катя в трубке. Видимо, теперь они включили громкую связь.
— И ты не имеешь права его воспитывать в стерильной атмосфере с мёртвой бабушкой и живым напряжением! — Лена почти кричала. — Он ребёнок, Кать. Ребёнок, которому хочется бега, фрикаделек, криков на кухне и запаха жареной картошки! А не вашего театра абсурда с йогой и паролями на планшет!
Они приехали через час. Катя — с покрасневшими глазами, но в макияже. Дмитрий — с серым лицом. Ольга Петровна — в шали. Почему-то в чёрной. Как будто ехала на панихиду, а не за ребёнком.
Лена открыла дверь молча. На кухне сидел Гоша. Ел блины с вареньем, обмазанный с ушей.
— Я не хочу к ним, — сказал он, не глядя. — У них всё тихо. Даже ссоры тихие. А у бабушки весело. Тут пахнет чем-то настоящим.
Катя подошла и опустилась перед ним на корточки.
— Гошенька, милый. Мы просто хотим, чтобы тебе было хорошо. Там — твоя комната. Твои игрушки.
— А здесь — бабушка. И у неё я сплю не один.
— С кем? — насторожился Дмитрий.
— С собакой.
— Какой ещё собакой? — подскочила Ольга Петровна.
— С тем, кто не врёт, не шипит и не говорит «не сейчас, Георгий, у нас медитация».
Лена встала. Медленно. Как будто всю жизнь к этому моменту шла.
— Давайте так, — сказала она, глядя на Дмитрия. — Смотрим в лицо реальности. Ваш брак — декоративный. Мама — командует. Катя — декор. А вы, как всегда, мямлите. У вас, Дим, спина гнётся под давлением чужой воли, как у старой вешалки.
— Лен…
— Молчи! — она показала на него пальцем. — Молчи, иначе я скажу вслух, что ты сделал с теми деньгами, которые были на Гошкину операцию. А это, поверь, будет не «в духе конструктивного диалога».
Ольга Петровна всплеснула руками.
— Да вы что, с ума сошли?! Это внук. Его нельзя держать здесь. Вы хотите разрушить семью?!
— Семью? — Лена усмехнулась. — Так она уже разрушена. Только вы ещё не поняли.
Катя вдруг вскочила. Подошла к Ленке вплотную. И — шлёп! — пощёчина. Не сильно, но звонко.
— Вы не имеете права! Он мой сын! Не ваш! Не ваш!
Лена чуть отшатнулась, а потом… засмеялась. Громко. До слёз. И шлёпнула в ответ — тоже не сильно, но символично. По щеке и по всему фасаду новой жизни Екатерины.
— Ты, милая, хозяйкой себя не сделаешь. Даже если у тебя и дом, и муж, и бабка на побегушках. Гоша сам сделал выбор. А я его уговаривать не буду.
Дмитрий схватился за голову.
— Господи, вы как две… обезьяны! Что вы устроили?! Это ребёнок! Это суд! Это органы опеки!
Лена подошла к телефону и вызвала такси.
— Собирайтесь, ребята. Езжайте. Только оставьте внука. До вечера. Пусть сам решит. Один день, без принуждения. Я — не святая. Но я — честная. В отличие от вас.
Они ушли. Катя — в слезах. Ольга Петровна — с дрожащими губами. Дмитрий… так и не попрощался.
Гоша остался на два дня. Потом — на три. Потом сказал:
— Я хочу жить с тобой.
Лена не радовалась. Она понимала: это не навсегда. Его заберут. Или уговорят. Или заманят планшетом. Но этот момент был её. Без условий.
Через неделю она пришла в суд. Без адвоката. С документами. В зале сидел Дмитрий, Катя и, как ни странно, одна только Ольга Петровна.
Судья была женщина. Сухая, в очках. Типичная «не надо эмоций».
— Лена, скажите, почему вы считаете, что внуку лучше с вами?
Лена встала. Прямо. Говорила твёрдо.
— Потому что я не боюсь запаха еды, шума, пятен на диване и крика в доме. Потому что я не заменяю любовь диетой и молчанием. Потому что я бабушка, а не дизайнер интерьеров. И потому что я — единственная, кто говорит Гоше правду.
Судья опустила взгляд, вздохнула. И сказала:
— Не вы одна. Но ваш голос я услышала.
Решение было промежуточным: оставить ребёнка с отцом, но с регулярными выходными у бабушки. Гоша потом обнял её и прошептал:
— Я выберусь. Только подожди.
А вечером, в пустой квартире, Лена достала старый ящик с бумагами. Там были фото, письма, копии свидетельств. Она смотрела — и не плакала. Просто вспоминала. Где она была, кем стала, и что потеряла по пути.
А потом она взяла ручку и написала:
Завещание. Всё своё имущество, включая новую квартиру, я завещаю своему внуку Георгию Дмитриевичу. С условием: когда вырастет — пусть не врёт. Никому. Даже если все вокруг притворяются.
И, подписав, Лена впервые за долгое время улыбнулась.
