— Ты только скажи мне честно, Ян, — Валентина Петровна сняла перчатки и бросила их на обувницу, — ты мне её в наследство не оставляй, понял?
— Мама, что ты несёшь? — Ян скинул куртку и, не поворачиваясь, пошёл на кухню. — Какая ещё наследственность? У нас квартира в доле, и…
— В доле?! — перебила она, топая за ним в след. — Ага! Сначала доля, а потом она тебя похоронит, и я с этой кислой мордой останусь в одной квартире до конца своих дней? Чудесно! Спасибо, сынок! Я прям счастлива до визга!
На кухне Татьяна сидела у окна, в старом спортивном костюме, с немытой головой и покрасневшими глазами. Чашка остывшего кофе стояла перед ней, но она её даже не тронула.
— Я всё слышу, Валентина Петровна, — спокойно сказала она, не поворачиваясь.
— Очень хорошо, Танюша, — с язвиной в голосе ответила свекровь. — Может, хоть теперь ты сама соберёшь вещи и уйдёшь из квартиры моего сына. А то и траур у тебя затянулся, и депрессия — а у нас тут живые люди, между прочим.
— Мам! — Ян резко обернулся. — Ты вообще слышишь, что говоришь?
— Слышу, сыночек. Прекрасно слышу. У тебя мозги поотшибало после свадьбы, а я осталась та же. Если она хочет жить в скорбном одиночестве — пусть живёт. Но в своей квартире. А не в нашей.
Татьяна медленно встала. Спокойно, не суетясь, как будто собиралась просто сходить в аптеку. Подошла к свекрови и, глядя в глаза, тихо произнесла:
— Это квартира мужа. И моего сына. Которого вы до сих пор называете «тем пацаном». Денис жил здесь, рос здесь, и погиб, возвращаясь домой именно в этот подъезд. А теперь вы мне предлагаете просто уйти? С глаз долой?
— Погиб он по своей дурости, — отрезала Валентина, — мотоцикл, мрак на улице, без шлема… Ты его мать, где ты была?
Эта фраза ударила как пощёчина. Ян вскинул руку, как будто хотел закрыть лицо. Татьяна побледнела до синевы.
— Я… была дома. Ждала. Готовила ужин.
Тишина в кухне стала звенящей.
Три месяца назад Валентина Петровна въехала к ним после перелома ноги. Временно, «на пару недель», как она тогда сказала. Прошло три месяца — и ни один её носок не покинул пределы квартиры.
Сперва Татьяна терпела. Уговаривала себя: «старый человек, ей тяжело, стресс». Потом начались упрёки: «посуду моешь плохо», «шторы у тебя серые, как кладбищенские», «кошка твоя тупая», «пыль на микроволновке».
А потом — потом был вечер, когда Валентина, не зная, что Таня стоит за дверью, сказала Яну: «Ты только квартиру ей не оставляй. Иначе я тебе там на том свете не прощу».
— А знаешь, Валентина Петровна, — голос Татьяны дрожал, но она говорила чётко, — я вот думаю, что вы и впрямь хотите, чтобы меня не стало. Тогда бы вы и комнату сына себе забрали, и посуду, которую я покупала, — и спокойно бы с мужем сидели тут, царствовали.
— Царствовали! — закатила глаза свекровь. — Ты слышишь, Ян? С ума сошла, точно. Раньше она тихая была, нормальная, всё в себе держала. А теперь — актриса.
— Раньше у меня сын был. Сейчас у меня пустота, — сказала Татьяна. — Так что не удивляйтесь, что я говорю иначе.
Ян смотрел на них обеих, как будто пытался выбрать сторону. Но его лицо выдавало — он просто устал. От этой квартиры. От своего положения между двух огней. От того, что не может сказать матери: «Уходи», а жене: «Забудь».
— Мама, — наконец выдавил он, — может, тебе правда стоит… вернуться к себе? У тебя же ремонт там почти закончился, и…
— Ага! Выгнать старуху, потому что молодая «в трауре», — фыркнула Валентина. — Спасибо, Ян. Очень по-человечески. Сколько я тебя растила, ночами не спала — всё, теперь «пожилая женщина, иди на все четыре стороны»?
Татьяна отвернулась и пошла в комнату. Не хлопнув дверью. Просто тихо ушла. Ушёл с ней и смысл разговора.
Спустя пару дней она всё-таки зашла к нотариусу. У них с Яном была совместная квартира, но доли не были оформлены чётко — всё «по любви, по договору». После смерти сына это было первым, что её пронзило: а если с Яном что-то случится, где она будет жить?
— Вы — не собственник, — строго сказала нотариус. — Имущество числится полностью на муже.
— А если с ним… ну, случится? — голос Татьяны дрогнул.
— Тогда квартиру будут делить его наследники. Родители, братья, сёстры. Вы — только если он оформит на вас завещание или подарит долю.
Татьяна вышла на улицу, как будто ей на плечи навесили плиты. Возле киоска с цветами она постояла минут пять, не замечая ни прохожих, ни сигналов машин.
Она вдруг поняла, что она — никто. Без сына. Без своего жилья. Без будущего. Только «сноха».
А её «семья» — это люди, которые при каждом удобном случае готовы её вытолкнуть из жизни Яна, как неудобную, сломанную мебель.
Когда Ян предложил «по-человечески всё обсудить», Татьяна даже обрадовалась. Он принёс два латте и плюшки из их любимой пекарни на углу. Посадил её на кухне и включил лампу, как будто готовился к серьёзному допросу.
— Танюш, — он говорил тихо, избегая взгляда, — маме тяжело. Она одна. Она с папой всю жизнь прожила, потом вдова, теперь внука нет…
— У неё ещё ты есть, — напомнила Татьяна.
— Я есть, да. Но ты понимаешь… — Ян замялся. — Ты тоже одна осталась. И я, в общем, между вами.
— Ян, скажи прямо: ты что хочешь? Чтобы я ушла?
— Нет! Конечно, нет! — он встал, нервно прошёлся по кухне. — Я просто… ну… Мы ведь даже не расписаны. Всё это время — гражданский брак, всё было нормально, сын, любовь…
— И?
— И… просто юридически ты тут ни при чём. А мама… ну… она начала спрашивать про завещание. На случай, если…
Татьяна не ответила сразу. Она чувствовала, как поднимается волна — не ярости, нет. Бессилия. Той самой, когда ты вроде бы жива, но тобой уже распоряжаются, как мебелью.
— Значит, она хочет, чтобы ты на неё квартиру переписал?
— Ну… не совсем. Просто… оформить долю. Чтобы, если что…
— Чтобы, если ты умрёшь, я оказалась на улице.
— Не на улице! — Ян всплеснул руками. — У неё ничего против тебя нет. Просто она — мать. Ей спокойнее будет, если…
— …если я не получу ничего.
Он замолчал.
Через три дня Татьяна пришла к нотариусу снова. В этот раз — не спросить, а сделать.
— Я хочу оформить заявление о праве пожизненного проживания, — сказала она. — Даже если собственник сменится.
Нотариус кивнула, привычно записывая.
— Кто собственник?
— Муж. Ну, гражданский. Мы не расписаны. Я вложилась в ремонт, жила здесь с ним и с сыном десять лет. Его мать — претендует.
Женщина-нотариус посмотрела на неё поверх очков.
— Претендует — это мягко сказано. Они обычно в суд подают. Но если собственник при жизни вас зарегистрирует с этим правом, вас выселить нельзя. Даже после его смерти.
Татьяна молча кивнула. В груди у неё было пусто, как в похоронном зале. Без слёз. Только тишина и холод.
Валентина Петровна узнала всё через два дня. Узнала так, как узнают все такие женщины — случайно, но моментально.
— Ян, — сказала она вечером, — я зашла в паспортный. Хотела узнать, как ты оформляешь квартиру. А там мне говорят — «зарегистрирована Татьяна, с пожизненным». Это что за цирк?
Татьяна подняла взгляд от книги.
— Это значит, что вы не сможете меня выгнать. Ни при каких обстоятельствах.
— Ага! То есть ты уже гроб себе поставила и сидишь тут, ждёшь, когда Ян ласты склеит, чтобы въехать в наследство?
— Мам! — взорвался Ян. — Прекрати! Я сам согласился, я сам всё подписал!
— Ты?! Ты?! Сынок, ты рехнулся? Она тебя что, шантажирует?
— Он ничего не рехнулся, Валентина Петровна. Он просто понял, что я тоже человек. А не временная квартирантка в вашей жизни.
— Человек, говоришь? — Валентина шагнула ближе. — А ты где была, когда Денис умер, а? Где ты была, когда он связался с этой компанией, с этими придурками на мотоциклах? Где ты была, когда он, мой внук, единственный, погиб как дурак?!
— Перестань! — крикнул Ян.
Но было поздно.
Татьяна вскочила, лицо её побелело, как простыня.
— Я была дома. И скорая приехала не ко мне, а к вам. У вас он украл ключи от мотоцикла. У вас он сидел ночами в гараже, пока вы спали с «ТВЦ» под подушкой. А я… Я узнала о смерти сына от полиции.
Тишина. Только тикали часы.
— Уходите, Валентина Петровна. Пожалуйста. Пока я вас не возненавидела окончательно.
Валентина тяжело опустилась на табурет. Она была бледна. Без слов.
И вдруг выдавила:
— Значит, ты меня выгоняешь?
Татьяна посмотрела прямо в глаза.
— Я — нет. Я не такая. Но если вы останетесь, я сойду с ума. Уйду я. И вы добьётесь того, чего так хотите — чтобы в этой квартире было только ваше.
Она ушла в комнату. Закрыла дверь. И заплакала — впервые за последние месяцы не тихо, не в подушку, а вслух. Так, чтобы даже сосед через стену услышал.
Через неделю Валентина уехала. Сама. Без скандала.
Она не прощалась.
Но это была не финальная сцена.
Однажды утром, проверяя почту, Татьяна нашла повестку из суда.
Иск от Валентины Петровны.
«О признании права на часть квартиры сына и выселении незаконно зарегистрированной гражданки».
Суд начался в среду. Мороз был сухой, липкий, с ледяной изморозью на стеклах маршрутки. Татьяна пришла за двадцать минут, в новом пальто, которое купила специально — не потому, что любила показуху, а чтобы не выглядеть потерянной.
В коридоре суда сидели женщины с папками и мужчины с грустными глазами. Одна плакала. Другая ругалась по телефону. Мир словно был подогнан под один сценарий: «Подайте на кого-нибудь. Желательно на родных».
Валентина Петровна пришла позже, с адвокатом. Щёлкнула каблуками, посмотрела строго. Вдова, мать, пострадавшая сторона — и ни одного взгляда в сторону Татьяны.
Ян не пришёл.
Суд длился два часа. Адвокат Валентины говорил бодро, почти жизнерадостно:
— …моя доверительница, пенсионерка, мать погибшего, имеет законное право… квартира приобреталась без официальной регистрации брака… отсутствие завещания… незаконная регистрация…
Татьяна сидела ровно. Не перебивала. Не плакала. Только один раз её голос дрогнул — когда судья спросила:
— Почему вы не вышли замуж?
— Мы не успели, — ответила Татьяна. — Мы растили сына. А потом его не стало. А потом — и смысла.
Судья что-то быстро записала, не глядя.
Когда заседание закончилось, Татьяна вышла на улицу и вдохнула. Глубоко. Без решения. Суд перенесли. Ещё месяц ждать.
Ян позвонил вечером.
— Прости.
— За что?
— Я не пришёл.
— Я заметила.
— Я не знаю, как быть. Я между вами. Между прошлым и настоящим. Между сыном и матерью. Между…
— А где я? В этом списке?
— Ты… ты права. Просто я не справляюсь. И с её болью. И с твоей. Я будто разрываюсь.
— А у тебя есть вообще что-нибудь, Ян? Что ты хочешь сам, без «между»?
Он молчал. Это и был ответ.
На следующей неделе Татьяна поехала в гараж.
Тот самый, где Денис когда-то возился с мотоциклом.
Старый дядька с соседнего бокса сказал:
— А, мать его? Он ведь часто сюда с письмами приходил. Сидел, писал. Умный был. Улыбчивый. Сразу видно — не городской. Такой, как старики говорят: с душой.
— С письмами?
— Ну да. В ящике, наверное, есть что. Вы посмотрите.
Татьяна нашла ящик. Маленький, металлический. С кодом — день рождения Дениса. Она вспомнила его моментально.
Внутри — пачка писем. И сверху — одно, подписанное её именем.
«Мама,
если ты читаешь это — значит, я не успел сказать.
Ты была самой настоящей. Даже когда кричала. Даже когда молчала.
Я любил тебя не за то, что ты была идеальной, а за то, что ты была — всегда.
Я знаю, ты с папой не расписаны. Я просил его написать завещание. Не потому что я знал, что умру. А потому что понимал: бабушка — другой человек. Она любит, но по-своему. Сильно. Громко. А ты — тихо. Но глубоко.
Я оставил копию. У адвоката. Потому что вам это пригодится.
Я хочу, чтобы этот дом был с тобой. И чтобы ты не чувствовала вину. Ни за меня, ни за него. Ни за бабушку.
Люблю.
Денис»
Татьяна сидела на полу гаража долго. Письмо дрожало в руках. Она позвонила по номеру, указанному на конверте.
Адвокат ответил.
— Да, у меня есть документ. Завещание Дениса. Он оформил его за полгода до смерти. Там указано: «Всё, что принадлежит мне или будет принадлежать, — моей матери, Татьяне Владимировне». У него тогда был вклад, мотик, доля в квартире. Мальчик был предусмотрительный.
Суд выиграли.
С завещанием Дениса всё встало на места. Квартира — осталась за Яном. Но суд признал за Татьяной не только пожизненное проживание, но и право на долю, купленную совместно, учитывая «фактические брачные отношения» и документы о вложениях.
А Валентина Петровна отказалась от апелляции. Без слов. Просто уехала. В Иваново, к сестре.
Ян больше не звонил.
Прошло три месяца.
Татьяна пила кофе на балконе, где когда-то сидел Денис, свесив ноги. За окном — весна, вишня зацвела, дворники матерились, голуби гулили, как в старом мультике.
Она была одна. Но впервые за долгое время — в безопасности.
Она достала письмо сына, снова прочла.
И подумала:
Иногда, чтобы вернуть себе дом — нужно его потерять. Чтобы получить любовь — её нужно отпустить.
