Екатерина впервые за последние двадцать лет пила утренний кофе в тишине. Без новостей, без «Катя, ты опять соль не туда насыпала», без храпа. Только она, табуретка с отломанной ножкой и дом, который она купила сама. Да, с ипотекой. Да, в Тучково. Зато никто не мешает расставлять тапки, как ей удобно.
— Идеальная жизнь, — вздохнула она, разглядывая солнечное пятно на стене.
В это утро всё казалось правильным. Даже мусор, который она с вечера не вынесла, лежал эстетично. Екатерина только начала улыбаться собственным мыслям, как услышала знакомый скрежет ключа в замке. Секунда — и дверь распахнулась. На пороге, как привидение, стояла Тамара Петровна. В кожаных перчатках, как будто сейчас пойдёт грабить банк.
— А я стучу, стучу, ты не слышишь! — громко, с обидой на лице, произнесла свекровь.
— А ничего, что это мой дом? — Екатерина поднялась. — Не твой, не Дмитрия. Мой. Купленный. В ипотеку. Моими нервами и печенью.
— Ой, да ладно тебе. Ты ж в семью вошла. Всё теперь общее, — отмахнулась Тамара Петровна, проходя на кухню. — Чай есть? Или как обычно — пыль и гордость?
Екатерина стиснула зубы. Чай она, конечно, заварила. Чисто из уважения к возрасту и ради того, чтобы не облил кипятком в сердцах. А потом села напротив.
— А чего ты пришла-то? Не просто же так, — прищурилась она.
— Ой, да есть разговор. Дмитрий к тебе возвращается. Временно. У него с Ольгой не срослось.
— Какой Дмитрий? Твой сын или твоя проблема?
— Ну не начинай! Он же твой бывший муж! И ты не чужая ему, между прочим. Да и дом-то ты на его фамилию оформила. Помнишь?
О, началось.
— Я оформила, потому что нотариус был пьян и перепутал документы. Но платёжки все мои. И хрен вам, а не квадратные метры.
— Нервная ты, Катюша. Мы ж как семья. А семья — это святое, — проговорила Тамара Петровна, закатывая глаза, как Мария Магдалина в драмкружке.
— Только не надо про святое. Вы с Дмитрием меня из квартиры выгнали, когда я с температурой сорок три была. Помнишь?
— Ну и что? Мы думали, ты психосоматику решила прокачать, — свекровь говорила спокойно, как будто обсуждала посадку картошки.
Екатерина вдруг почувствовала, что задыхается. Не от злости — от несправедливости. Всё, чего она боялась, начинало повторяться. Только теперь у неё был дом. И замки. Пока ещё старые, но это вопрос времени.
На следующий день Екатерина вернулась с работы и увидела, что в доме кто-то хозяйничал. Половик в прихожей сдвинут, мусорное ведро полное, но рядом пакет с апельсиновыми корками. И — самое главное — на вешалке висела куртка Дмитрия. Та самая, из кожзама, с потертостями под мышками, как будто он обнимался с асфальтом.
— Нет. Только не он. Только не сюда. Не в мой дом.
Дмитрий вышел из ванной с полотенцем на шее. Голый торс, пузо, взгляд с прищуром.
— Привет, Катя. Как жизнь?
— Ты чё здесь делаешь?
— Мамка ключ дала. Сказала, ты не против. Я временно, буквально на недельку. Пока с работой разрулю. Ольга меня выставила, представляешь? — Он сказал это, как будто Екатерина была его адвокатом в суде по разводам.
— А мама ещё сказала, что у меня сердце каменное, да? — Катерина подошла ближе и шепнула, — Я сейчас не ору только потому, что соседка в декрете, и мне жаль её ребёнка. Но если ты не соберёшь шмотки до вечера — я вызову участкового. Или наряд. Или наркоманов. Кого первого найду.
— Ой, ну ты как всегда! — Дмитрий всплеснул руками. — Всё через край. Мы же семья.
— Слово «семья» я теперь воспринимаю как угрозу, — подумала Екатерина.
К вечеру приехала Ольга. Та самая, сестра Дмитрия. Вся в обтягивающем, с ногтями как лезвия и запахом духов, от которого можно упасть в обморок даже в соседнем районе.
— Привет-привет! — воскликнула она, как будто зашла на день рождения. — А можно я тут поживу пару дней? Мне мама сказала, ты не против. Мы тут с Алексеем не поделили жилплощадь, у него теперь его Танька живёт. А мне негде.
Екатерина взяла себя в руки. Буквально. Обняла, сжала и поставила рядом стул.
— Нет, нельзя.
— Чего это? — Ольга даже растерялась.
— Это мой дом. Купленный. По ипотеке. Платёжка вот. Ключи ваши будут в тазике, если не уйдёте через десять минут.
— Ты чё, с катушек? — Ольга округлила глаза.
— Нет. Я с регистрации. На вас тут никого нет. Всё. Выходите. И маму свою заберите.
Ольга ушла с видом, как будто у неё отобрали пенсию. Дмитрий остался сидеть на диване и чесать пузо. Екатерина молча пошла в комнату, закрыла дверь и впервые за долгое время заплакала. Не потому, что жалко. Потому что больно. И страшно. Потому что всё это снова повторяется.
Утром она пошла и вызвала слесаря. Старый знакомый, Паша, с которым когда-то выпивали на даче. Он приехал, как супергерой, с чемоданом и улыбкой.
— Кто опять лезет в твою жизнь, Катюх?
— Все. Кроме налоговой. Хотя, думаю, и они на подходе.
Паша рассмеялся.
— Сейчас всё сделаем. Вон те, польские замки — броня. Даже танк не вскроет. Ты ж хочешь, чтобы никто не вошёл?
— Я хочу, чтобы вошёл только тот, кого я позову. А не все, кто считает, что «мы семья».
Когда замки были поменяны, Екатерина наконец почувствовала покой. Дмитрий пытался звонить. Тамара Петровна писала сообщения капслоком. Ольга выкладывала сторис с подписью «Когда бывшая брата — змея».
А Екатерина сидела на веранде, пила чай и впервые за много лет чувствовала, что дома.
Но это было только начало. Потому что на следующий день ей принесли повестку в суд. Иски о выселении, раздел имущества, признание вложений семьи мужа в ремонт…
И Катерина только и сказала:
— Ну, раз война — значит война. Только я теперь с новыми замками. И со стальными нервами.
Катерина шла в суд, как на допрос к КГБ. Только вот вместо офицеров — судья с отёкшим лицом, как будто ел на ночь солёную скумбрию, и адвокат Тамары Петровны — сухонький мужчина в очках, похожий на долговую расписку.
Судебное заседание началось с того, что Тамара Петровна вошла в зал, будто на модный показ: в новом платке, с папкой в руках и лицом мученицы, которая спасала всех от наводнения, а они её — в суд.
— Уважаемый суд, — с надрывом начала она, — мы пришли сюда не за деньгами. Мы пришли за справедливостью! Этот дом был куплен в браке, на совместные деньги. Мы с Димой помогали! Я даже в кредит брала посудомойку!
Катерина посмотрела на судью.
— Я извиняюсь, уважаемый суд, но при чём тут её посудомойка, если кредит оформили они, а я даже не знала об этом?
— Всё ты знала! — вскочила Тамара Петровна. — Ты пользовалась техникой, пила наш чай, спала на наших кроватях!
— Простите, а у вас есть чек на чай?
Судья кашлянул, адвокат Тамары Петровны пытался вжаться в стену. Дмитрий сидел, смотрел в стол. Его новая Ольга, кстати, тоже пришла. В леопардовых лосинах. С жвачкой. В суд. Почему бы и нет?
— Гражданка Панкратова, — строго сказал судья, — суд рассматривает иск о признании долей в доме. Уточните, на чьё имя оформлен договор купли-продажи?
— На Дмитрия Сергеевича. Он тогда сказал, что так будет проще с оформлением, потому что у него “пенсионный стаж”. Я была дура. Верила. Любила. И ипотеку платила одна. Есть справки. Есть переводы. И вообще — пусть он скажет, кто платил!
Все посмотрели на Дмитрия. Он, как жаба под ультрафиолетом, мялся, сопел и наконец выдал:
— Ну, в основном Катя, конечно… Но я же тоже помогал! Я мусор выносил!
— Всё. Пиши завещание на бак и совок, — прошипела Екатерина.
Судья отложил дело. Назначили повторное заседание через месяц.
Катерина вышла из зала суда и сразу зашла в аптеку. Сердце колотилось, будто кто-то внутри стучал кулаком: выпусти меня отсюда, женщина!
— Что-нибудь от нервов, но чтоб без сонливости, — попросила она фармацевта.
— У нас есть настойка пустырника. Без спирта. Без вкуса. И, к сожалению, без результата, — та устало усмехнулась.
Катерина купила всё. И пустырник, и валерьянку, и пачку “Нервостопа”. Вышла, села на скамейку и впервые позволила себе матернуться. Тихо, в платочек. Почти благородно.
— Ну ничего, Катерина Сергеевна, — проговорила она сама себе. — Ты не такая дура, как они думают. И не такая слабая, как им бы хотелось.
Вечером ей позвонила Марина. Подруга. Та, которая пережила два развода, ипотеку, геморрой и дачу в глухомани.
— Ну чё там, рассказывай, как шоу прошло?
— Как обычно. Тамара Петровна теперь хочет процент с моей посудомойки. Говорит, она её благословляла. Дмитрий про мусор вспомнил, как будто носил его на лбу в мешке.
— Ха! Ты им скажи, что ты дом сама перекладывала! Кирпичи таскала, как Муромец в декрете. — Марина хохотала. — Слушай, а хочешь я к тебе приеду? Будем вдвоём сидеть, хреном мазаться и проклинать патриархат.
— Приезжай. Только хрен привози сама, — устало усмехнулась Катерина.
На следующее утро у дома снова появилась Тамара Петровна. Но уже не одна. С ней был Алексей, брат Дмитрия, и два мужика с рулеткой. Один даже в каске.
— Это чё тут? Ремонт собрались делать? — Катерина выскочила на крыльцо в халате и с телефоном наготове.
— Мы по оценке, — сухо сказал Алексей. — Суду надо предоставить техническую экспертизу. А то мало ли, вдруг тут трёхкомнатная с бассейном?
— Бассейн у вас в голове, — ответила Катерина. — Тут максимум два спальных места и одна дыра в полу, куда я вас сейчас и провалю, если не уйдёте.
— Мы имеем право! — возразила Тамара Петровна. — У нас есть временное соглашение!
— Соглашение можете засунуть обратно в ту же папку, где у вас рецепты молодости лежат.
Катерина вызвала полицию. Мужики с рулетками быстро слились. Алексей тоже. Тамара Петровна осталась и выдала:
— Ты думаешь, ты победишь? У тебя нет семьи, нет поддержки, ты одна! Кто тебя защитит?
— А ты думаешь, мне теперь кто-то нужен? Я с вами была в семье — и чуть не сдохла. А одна — и ипотеку выплатила, и окна поменяла. Так что иди своей дорогой, Тамара Петровна. Пока я тебя не вписала в налог на воздух.
Поздно вечером к Катерине приехал Паша. Тот самый, со слесарным чемоданом. Привёз сыр, вино и сигареты. Они сели на веранде, как подростки.
— У тебя тут красиво, Катюх. Тихо.
— Угу. До следующей повестки.
— Знаешь, ты сильная. Ты выстояла там, где у любого мужика тряпка бы из носа полезла. А хочешь — я рядом побуду. Просто, чтоб был кто-то. Молча. Без требований и претензий.
Она молча налила в два пластиковых стаканчика. Выпили.
— А хочешь, — добавила она, — я буду рядом с тобой. Только ты тогда тоже без глупостей. Не предай, Паш.
Он посмотрел на неё серьёзно, по-человечески. Как никто не смотрел уже лет двадцать.
— Договорились.
Утром Екатерина открыла почтовый ящик. Внутри лежал ещё один иск. Но рядом — записка.
«Катя. Если надо будет драться за тебя — скажи. Я принесу кувалду. И паспорт, если вдруг замуж соберёмся. П.»
Екатерина усмехнулась. Повертела бумажку в руках.
— А может, и правда… Ну а что, дом у меня есть. Осталось только людей вокруг правильно выбрать.
Утро выдалось безмятежным. Впервые за несколько месяцев. Тишина, запах кофе и никакой Тамары Петровны под окнами. Катерина сидела на веранде в старом трикотажном халате, некрашеная, с прицепом мысли о том, что сегодня она может ничего не делать. Даже не ругаться. Уже достижение.
Суд был завтра. Последнее заседание. Финал. Либо дом — её. Либо она — обратно к Марине на кухню, с плачем и кровавыми мозолями от справедливости.
— Ну что, Катюха, — сказала она себе вслух. — Сейчас бы, как в кино, чтобы внезапно кто-то встал и закричал: “Прекратите! Она права! Расходитесь по домам!”. Ага, сейчас. Только если консьержка перепутает суд с рынком.
Стук в калитку был громкий, как в дверь судебного пристава. Но это был Паша. Без кувалды, зато с огромным букетом ромашек и пакетиком с чебуреками.
— На нервную систему, — сказал он, улыбаясь. — Первый — от меня. Второй — от Марины. Третий… ну, ты сама догадайся.
— Серьёзно? С утра чебуреки? — Катя приподняла бровь, но взяла.
— Я человек простой. Если женщина на грани суда — надо кормить. А если ещё и красивая — вообще спасать.
— Красивую я давно отдала в аренду, — усмехнулась она. — Осталась выжженная земля и права на жилплощадь.
Они ели молча. Солнечно. По-летнему как-то. И только когда Катя отложила чай и вытерла руки о штаны, заговорила:
— Паш, а ты сам-то где живёшь? Есть у тебя кто?
Он посмотрел на неё, щурясь от солнца.
— Было. Всё было. И жена, и квартира, и ипотека. И, как у тебя, после развода — ноль. Только у тебя хоть веранда осталась, а у меня — телевизор и термос. Но вот сейчас, Катя, я живу тем, что могу тебе утром чебуреки привезти. Не знаю, что дальше, но мне хочется быть рядом. Даже если ты в суде, даже если ты в халате, даже если ты будешь на меня орать.
Катя не ответила. Просто накрыла его руку своей.
— Не ори на меня никогда, ладно?
— Ну ты-то меня знаешь… — он усмехнулся. — Я только руками могу.
Суд был как всегда. Мрачный, холодный, и с ощущением, что тебя вот-вот отправят в изгнание. Дмитрий пришёл с Ольгой. С новой. Она жевала, опять. На входе в суд. Женщина с хронической жвачкой.
Тамара Петровна — в пальто цвета “мертвый пион”. На лице — скорбь, будто её лично вычеркнули из завета апостолов.
Катя стояла напротив. В светлой блузке, в которой когда-то шла на первое свидание с Дмитрием. Иронично, но красиво. Символично. Подошло бы для поста в “разводных историях с элементами драмы”.
Судья вошёл. Все встали. Театр начался.
Адвокат Тамары Петровны начал бодро:
— Мы считаем, что дом был приобретён на совместные средства, и доля принадлежит не только ответчице, но и нашему доверителю, Дмитрию Сергеевичу, а также его матери, как члену семьи, проживавшей в доме…
Катерина встала. Говорила спокойно, без пафоса, но голос дрожал.
— Уважаемый суд. Я действительно купила этот дом, когда мы ещё были в браке. Да, оформили на Дмитрия. Потому что тогда он казался мне надёжным. Сейчас — он истец. Но на всём, что есть в доме — от проводки до унитаза — есть мои слёзы, деньги и бессонные ночи. Я не отказываюсь делиться, но я не готова, чтобы за мои деньги в доме жили люди, которые считают, что чай — повод для исков, а я — “пристроенная дура”.
Судья кивнул.
— Вы хотите заключить мировое соглашение?
— Я готова выплатить Дмитрию половину его доли от рыночной оценки. По сумме — это примерно сто пятьдесят тысяч. И пусть он идёт с Богом. А с мамой — куда хочет.
Тишина. Тамара Петровна вскочила:
— Как это?! Мы на большее рассчитывали!
— Ну, вы ещё на дачу мою претендуйте, — бросила Катя. — Только она — во Владивостоке. Можете поехать. Пешком. Я даже тапки дам.
Судья посмотрел на обе стороны. Секунда. Другая.
— Суд принимает предложение мирового соглашения. Дом остаётся за ответчицей. Производство по делу прекращено.
Всё. Точка.
Вечером Паша снова приехал. С розой. В гипсе. Да, гипсе. Оказалось, у него случился инцидент с дверью подъезда. Он пытался помочь бабушке с коляской, но вышло так, что палец стал похож на морковку.
— Видишь, какой я герой? Ради тебя с гипсом, с цветами… — хмыкнул он, стараясь не морщиться от боли.
— Ради меня или ради чебуреков?
— Ради идеи. Что ты теперь — свободная женщина в своём доме. А это, поверь, целая глава в жизни.
Катя стояла у порога. Никаких слёз. Ни истерик. Ни фальши. Просто смотрела на него — так, как уже давно не смотрела ни на кого.
— Паш, а ты уверен? Я не сахар. Я могу наорать. Я могу замолчать на неделю. Я могу…
— Можешь, — перебил он. — Но теперь у тебя есть дом. Значит, пора подумать и о том, кто в нём будет рядом. Не как гость. Как свой.
Катерина закрыла глаза. Потом медленно подошла. Обняла.
— Заходи. Только чебуреки завтра сам готовь. Дом теперь мой — буду устанавливать свои порядки.
Эпилог
Через месяц во дворе поставили новую лавочку. В углу веранды — столик с шахматами. А на калитке — табличка:
«Посторонним вход воспрещён. Особенно с иском, чайником и фамилией Панкратов.»
Катя шла по двору. С кофе. В любимом халате. И думала: Иногда, чтобы обрести свободу, нужно потерять всех, кто мешал тебе дышать. А потом просто открыть дверь. Тому, кто не боится твоего прошлого. И уважает твоё настоящее.
И пусть теперь весь мир подождёт. У неё — свой дом. И свои правила.
