Елена стояла у окна и бессмысленно гладила штору пальцем… да что ж такое, опять! Штору. Всё. Забудем. Занавес на эмоции — открываем сцену.
— Ты чай будешь? — Андрей лениво потянулся, хрустнув позвоночником так, будто в нём завелись сухие ветки.
— Буду. Если успеешь его заварить до маминого допроса с пристрастием, — сдержанно усмехнулась Лена и ушла на кухню.
Андрей промолчал. Потому что с мамой Лена не шутила. Да и не шутка это, когда свекровь звонит за пятнадцать минут до визита с фразой «Мы уже подходим», и этим «мы» она, кажется, имела в виду себя и какую-то невидимую армию женской тревожности.
Наталья Ивановна явилась, как всегда, при параде — кремовая шубка, чёрные перчатки, серьги, напоминающие спутниковые тарелки.
— Ну, здравствуйте, молодожёны, — натянуто улыбнулась она, войдя, как в своё. Даже не сняв обувь.
— Мама, ну у нас белый ковёр, — тихо заметил Андрей.
— А у меня давление, Андрюш, ты ж знаешь. Я если разуюсь, могу не дойти до кухни. Упаду. Помру. Прямо тут, на этом твоём белом ковре. Надо оно тебе?
— Ну не прямо ж вот так, — Лена криво усмехнулась, протягивая тапки. — У нас не морг.
— Пока, — подчеркнуто, с прищуром, сказала Наталья Ивановна и прошла на кухню. — Где у вас чай?
— В шкафу над плитой, — буркнула Лена.
— Над плитой? Вот интересно, кто вообще додумался туда ставить чай, если жир сверху капает? А, ну да. Молодёжь же всё знает лучше. Дом без мамы — как поезд без машиниста, куда ж вы поедете…
Лена не отвечала. Она в последнее время вообще предпочитала не тратить слова на объяснения. Потому что за последние полгода каждое её слово оборачивалось в глазах свекрови насмешкой или трагедией.
— Так, Андрей, слушай. У меня тут к тебе разговор, — Наталья Ивановна аккуратно отхлебнула чай, как будто проверяя его на отраву. — Мы с твоим отцом обсуждали. Я думаю, тебе нужно сделать дубликат ключей. На всякий случай. Ну, мало ли. Пожар, воры, болезнь. А у тебя мама, не чужой человек. Вдруг чего — а я хотя бы войти смогу.
— Мам, квартира Ленина, ты же знаешь, — тихо сказал Андрей, покраснев.
— Я знаю, Андрей. Но ты там живёшь. А я — твоя мать. И если, не дай Бог, ты попадёшь в больницу, или у тебя случится инсульт, или вы разведётесь… ой, прости Господи, не дай Бог, конечно… Кто сюда войдёт? Кто твою жизнь спасать будет?
— У нас и скорая есть, и Лена, и я не собираюсь разводиться, — отозвался Андрей, уже с усталостью в голосе.
— Ну да, пока не собираешься. А дальше что? Сейчас вы медовый месяц отгуляете, а потом? Квартиру продать? Кому? Мне? Я что, не вхожа в дом сына? Или ты теперь для неё родился?
— Наталья Ивановна, — голос Лены дрогнул, — я не против вашего участия, но у меня тоже есть право на личную жизнь. Я покупала эту квартиру ещё до знакомства с Андреем. И ключей от неё будет ровно столько, сколько нужно. Два.
— Два? А не слишком ли жадно, Леночка? — Наталья Ивановна смотрела пристально, глаза у неё были точь-в-точь, как у совы — всё видят, всё запоминают.
— Лучше жадно, чем навязчиво, — бросила Лена, и в комнате повисла тишина, как перед грозой.
Андрей уставился в кружку. Лена стояла, обхватив себя руками, как будто пыталась сдержать собственные плечи от дрожи.
— Ну конечно, — Наталья Ивановна отставила кружку с выражением мученика. — В мои годы женщины рожали детей, кормили грудью, работали и не ныли. А сейчас — ключей ей не давай. Как будто я вор. Сын мой тут живёт. И я имею право.
— На что? — холодно спросила Лена. — На то, чтобы вламываться без звонка? Командовать? Проверять постель и холодильник? Нет, спасибо. У меня уже был опыт мамы, которая контролирует каждый шаг. Мне хватило.
— Так значит, у тебя травма, да? — саркастически спросила Наталья Ивановна. — Ну тогда ты просто психологически незрелая. Ты ещё маленькая, чтобы принимать решения.
— А вы, выходит, взрослая, чтобы их навязывать?
— Девочка, я не с тобой разговариваю, — резко оборвала Наталья Ивановна. — Я с сыном. С Андреем. Он мужчина. Он должен понимать, что семья — это не только жена. Это ещё и мать. А мать, между прочим, всю жизнь на себе его тащила.
— И теперь хочет поселиться в рюкзаке, — не выдержала Лена. — Сыну пятьдесят почти, а вы всё пытаетесь контролировать его маршруты.
— Елена, да ты…
— Всё. Стоп, — Андрей поднялся. — Хватит. Мама, я тебя люблю. Но я не дам тебе ключи. Эта квартира Ленина. Мы в ней живём. Вместе. Если ты хочешь приходить — звони. Пожалуйста. Но требовать — не надо.
— Я поняла, — Наталья Ивановна поднялась, аккуратно поправила шубку. — Значит, так. Значит, чужая тётка тебе теперь ближе, чем мать.
— Не чужая. Жена. И я сам решил это. Без тебя, — отрезал Андрей.
Дверь захлопнулась.
А Лена села. Молча. Просто села прямо на пол. И только потом, спустя полминуты, выдохнула:
— Он сказал ей «жена»… впервые…
Андрей стоял, молчал. Он впервые не защищал мать. И впервые не чувствовал от этого вины.
Но чувствовал, как начинается буря.
Через неделю после «ключевого» скандала Елена сидела на табуретке, обняв кружку кофе, и слушала, как Андрей в соседней комнате разговаривает с нотариусом. Телефон был на громкой связи.
— Да-да, Алексей Сергеевич, я понимаю. Просто неожиданно. Мы думали, у отца ничего и не осталось. Квартира была записана на маму, машину он продал… А дом в Перхушково — он же недостроенный, его давно сдали обратно.
Недостроенный, ага, — мысленно фыркнула Елена. — Этот домик под Перхушково я сама оттирала от плесени в 2019, когда Наталья Ивановна «устала» и «не могла больше заниматься уборкой».
Андрей вошёл в кухню, смотрел странно — как будто одновременно кто-то сообщил ему и о выигрыше в лотерею, и о своей смертельной болезни.
— Лён, ты сядь.
— Я уже сижу. Андрей, ты что-то темнишь. Говори прямо.
— Папа оставил мне завещание.
— Что?
— Ну, точнее, он оформил его на меня… И — на маму. Поровну. Оказалось, у него был счёт. В евро. Там… довольно приличная сумма.
— И что?
— И я, похоже, её наследник. Наравне с мамой. Но маме… про это никто не сказал.
Елена долго молчала.
— А ты ей скажешь?
Андрей потёр шею.
— Вот в том-то и дело, что не хочу. Если она узнает… будет ад. Она поднимет всё на уши, вытащит всех родственников из подпола, и — ты знаешь её — в итоге сделает так, будто это всё она отцу в конвертах откладывала. А меня превратит в неблагодарного сына, который по трупам пошёл.
— По трупам? — хмыкнула Елена. — Ты не на кладбище устроился, ты наследник по закону. Закон — это не по трупам. Это по бумажкам. Мы что, в латиноамериканском сериале?
— Ты её знаешь, — устало повторил Андрей.
Лена молча допила кофе. Потом сказала:
— Мне плевать на деньги. Но я больше не хочу, чтобы она приходила сюда, как к себе. Андрей, у нас с тобой уже нет запаса по прочности. У нас… как бы тебе сказать, у нас отношения на резьбе. А твоя мама — это гаечный ключ. Которым она пытается затянуть наши шансы так сильно, что резьбу срывает.
— Я понял, — кивнул он. — Я поговорю с ней. Только сначала — с нотариусом.
Через два дня Наталья Ивановна уже сидела у них на кухне. В пальто. И со скрещёнными руками.
— Так, я ничего не поняла. Что за нотариус? Почему не со мной? Где мой сын был, когда его мать, простите, в слезах вспоминала день рождения покойного мужа одна, без поздравлений?
— Мама, я был в конторе. Там документы. Завещание. Мне его зачитали.
— Завещание? — свекровь расправила плечи, как дежурный генерал на утреннем построении. — Интересно. А я, значит, не в курсе. Хотя двадцать восемь лет с этим человеком жила.
— И ты, и я — наследники. Поровну. Но… он это не обсуждал. Ни с кем.
— Потому что ты ему мозг выел, — кинула она на Лену взгляд. — Вот и решил потихоньку сыну отписать, чтоб та, прости господи, в тапках командовать не начала.
— Не начинайте, — резко сказала Елена. — Я молчала, когда вы проходили мимо меня, как мимо гардеробной стойки. Я молчала, когда вы советовали мне, какой стиральный порошок купить. Но если вы сейчас попробуете сказать, что я — причина того, что ваш муж решил сделать что-то не по вашей указке…
— Ой, да ладно тебе. Ходишь тут, леди независимость. А сама в кого превратилась? В надзирателя. Мой сын сдался тебе, как СССР под Горбачёва. Без боя. Всё — тебе. А мне что?
— Мама! — рявкнул Андрей. — Всё. Хватит. Это не она меня сдала. Это ты сдаешь меня каждый день — с потрохами, с претензиями, с обидами двадцатилетней давности.
Наталья Ивановна поджала губы.
— Хорошо. Раз вы так решили. Тогда я тоже скажу прямо. Мне нужны деньги. Моя часть. Не когда-нибудь, а сейчас. Мне надо лечиться. Мне надо сделать ремонт. И, извини, Андрей, но я не собираюсь ждать, пока ты с Леночкой решите, что мне можно, а что нельзя.
— Речь идёт о наследстве. Там будет оформление, потом — раздел. Это не моментально, — вздохнул он. — Но да, ты получишь свою часть.
— Вот и славно. А то я уже начала думать, что ты совсем под каблуком. Хотя… каблук каблуку рознь.
— Это уже лишнее, — сказала Лена. — Вы приходите сюда, как в театр. С репликами, с драмой. Только сцена одна — наша кухня. А зрители мы с Андреем.
— А кто вас просил? — парировала Наталья Ивановна. — Хотите быть счастливыми — будьте. Только не забывайте, кто дал жизнь. Кто стирал, кормил, воспитывал. Кто потом будет за гроб платить, между прочим.
— Мам, прекрати, — Андрей поднялся. — Забирай свою часть. И давай жить дальше. Но без скандалов. Без истерик. И без походов сюда без звонка.
Наталья Ивановна встала. Бросила через плечо:
— Ах вот как. Я вам мешаю. Ну-ну. Посмотрим, что скажете, когда всё это закончится.
— Что именно? — Лена прищурилась.
— Ваш брак, дорогуша. Или вы думаете, что любовь — это только против меня объединяться? Ничего. Вскоре вам не на кого будет ополчиться. Тогда и посмотрим, кто вы друг другу.
Она вышла.
Дверь, как всегда, — не закрылась. Хлопнула. Сорвала магнитик с холодильника.
Отпуск в Сочи, 2021. Смеялись. Впервые за долгое время. Как раз после того, как Наталья Ивановна уехала на дачу на месяц.
Лена подняла магнитик. Подумала: почему именно он?
А потом посмотрела на Андрея. Тот стоял, не двигаясь.
— Скажи честно, — спросила она. — Ты пожалел, что женился?
Он ответил не сразу.
— Нет. Но я не знал, что это будет так.
И в этой фразе было всё.
Прошло два месяца.
Всё было… почти спокойно. Если не считать тишину. Холодную, плотную, как в холодильнике на нуле.
Елена и Андрей жили как квартиранты в одной трёшке. Развод не обсуждали, но и про любовь не вспоминали.
Пока Андрей с головой ушёл в дела с нотариусом, продажу «отцовской» квартиры и делёж, Елена пыталась жить «как будто всё нормально».
Вот только каждый завтрак был как экзамен.
Он поставит чашку ближе к ней — значит, не обиделся. Протянет масло, не спросив — опять что-то не так. Если молчит и смотрит в окно — всё, думает, как свалить. Или о маме. Или и то, и другое…
— Ну что ты всё время думаешь за меня? — сказал он однажды. — Я тут живой человек, между прочим.
— А ты всё время молчишь. Мне что, стенограмму заказывать?
— Я просто устал.
— А я, по-твоему, — миссис бодрость?
Он вздохнул.
— Я просто хочу, чтобы ты дала мне время.
— Время? У нас уже не брак, а отсрочка приговора.
Всё закончилось в пятницу.
Как обычно и бывает. Потому что конец всегда приходит не в драматический момент, а в самый обычный, когда ты в халате и с волосами, собранными резинкой из фикс-прайса.
Лена открыла дверь. На пороге стояла Наталья Ивановна.
С ключом в руке.
— Вот. Отдам. Раз уж вы решили, что я тут чужая.
Елена даже не взяла его.
— А с чего вы решили, что он у вас был?
— А ты думаешь, я не знала, где Андрей прячет запасной? Что я тут у вас впервые? Я ж его мать. Я знала каждый скрип в этой квартире.
— Вы…
— Подожди. Не кипятись. Я не пришла скандалить. Просто скажу, что хотела — и уйду. Сможешь выслушать — честь тебе и хвала. Не сможешь — ну и не надо. Мне уже всё равно.
Она прошла на кухню. Без разрешения. По старой привычке. Села.
— Знаешь, Лен, ты думала, что я вмешиваюсь в вашу жизнь, чтобы контролировать. А я лезла — потому что не могла вынести, как мой сын исчезает. Он стал чужим. Он перестал рассказывать мне, как дела на работе. Перестал звонить. Перестал приезжать. Ты думаешь, я просто стерва? Может, и так. Но я — мать. И, да, я хотела ключ, потому что хотела быть нужной. Хоть как-то.
— Вам было мало.
— Много. Мне было много боли. Ты думаешь, я не видела, что ты — умная, сильная, красивая? Видела. Но ты для него — как армия. Полный контроль, по уставу. А он у меня — из тех, кто нуждается в слабостях. Ты всё делала правильно. Но знаешь, иногда быть правильной — это хуже, чем быть жестокой.
— Я не виновата, что вы не выдерживаете, когда мужчина взрослеет.
— А ты? Ты выдержала? Он же у тебя как призрак по квартире ходит. Вы ж теперь как сожители. Только без страсти и без аренды.
Лена опустилась на стул. Села напротив.
— Я ему всё отдала. Дом, тепло, любовь. А он всё время в голове с вами. Даже в тишине — он с вами. Как будто я тут — промежуточный пункт, а не жена.
Наталья Ивановна молча посмотрела на неё.
— Я хотела тебя ненавидеть. А ты… ты просто устаёшь. Как я. Только по-другому.
Лена вздохнула.
Тихо. Без злости.
— Он всё равно уйдёт. Не ко мне. Не к вам. А просто. Пропадёт. В себе. В этих делах, бумагах. Он — нерешительный. А я устала тащить.
— А ты — гордая. Как я. Только в юбке.
Они замолчали. Тишина не напрягала. Это было странно. Как будто конфликт выдохся.
Наталья Ивановна встала.
— Ладно. Я всё сказала. Ключ оставлю. Делайте, как хотите.
Она пошла к выходу. В дверях повернулась.
— Только вот что. Не теряйте его. Этот ключ. Даже если не откроете им мою дверь — он всё равно к вам. Потому что, Лена, хотим мы этого или нет — мы семья. Хоть и паршивая, как свитер после дешёвого порошка.
Ушла.
Елена долго сидела на кухне. Потом открыла окно.
Весна. Пахло асфальтом и надеждой. Как будто… не всё потеряно.
Через десять минут вошёл Андрей. С пакетом из «Пятёрочки». С глазами уставшими, но честными.
— Мама приходила?
— Угу.
Он кивнул.
Молча поставил пакет. Вынул бутылку вина. Поставил две рюмки.
— Выпьем?
— За что?
— За выживших.
— А за ушедших?
Он вздохнул.
— За тех — чокаться нельзя.
Они пили. Молча. Потом Лена сказала:
— Я не знаю, осталась ли у нас любовь. Но если да — то это уже не бабочки в животе. Это старые шрамы, которые не болят только в тишине.
Он взял её руку.
— Если хочешь — начнём заново. Не с чистого листа. А с того, который был порван, но мы его склеим.
Лена посмотрела в окно.
Весна. Реальная. Без метафор.
— Только без ключей.
— Обещаю. Ни копий. Ни тайников.
Они сидели, рядом. Не как влюблённые. Как двое, которые слишком многое пережили, чтобы просто разойтись.
Но всё-таки решили остаться.
