— Ты специально хочешь, чтобы мама с инфарктом в больницу легла? — вскинулся Николай, бросая на стол пульт от телевизора, как будто это была граната.
— Не перегибай, — устало ответила Елена, не отрываясь от мытья посуды. — Пусть сначала хотя бы перестанет рыться в моих шкафах.
— Да она тебе добра желает! — Николай зашёл на кухню, напирая всем своим телом. — Она говорит, у тебя всё в беспорядке, всё как у студенточки. Ты взрослая женщина, у тебя муж, семья. А живёшь, как… как будто тебе семнадцать, а не тридцать пять!
— Потому что это моя квартира, Коль. И если я хочу держать чай в нижнем ящике, а не в верхнем — то я буду так делать. Понимаешь?
Он вздохнул. Долго, с театральной болью. Потёр лоб.
— Ну вот опять. Всё «моя», «моя». Ты вообще замечаешь, что с людьми живёшь?
— Замечаю. Очень. Особенно когда кто-то влезает в ванную, пока я там моюсь, потому что «кран потёк» у них. Замечаю, когда в холодильнике появляются чужие банки с капустой. И когда мои документы кто-то трогает в ящике. Ещё как замечаю, Коль.
Она выключила воду, медленно вытерла руки о полотенце. Обернулась.
— Ты мне скажи честно. Это твоя идея — квартиру на себя оформить?
Он сжал губы. Молчал.
— Мама сказала, что это «в интересах семьи». Чтобы всё было правильно. Чтобы, не дай бог, если со мной что-то — квартира не ушла куда-то.
— Куда-то? — Елена хмыкнула. — У меня ни братьев, ни сестёр. Она и так по завещанию — моя. И даже если я завтра упаду с девятого этажа — она всё равно мне принадлежит. А не твоей маме, Коль. Прости.
— Мама предлагает нормальные вещи. Она старший человек, она переживает. Она…
— Она в долгах, как в шелках, Коля. Я это уже поняла.
Тишина. Долгая.
Николай будто оцепенел. Резко отошёл от стола. Уперся в подоконник. Смотрел на улицу, где майская вечерняя прохлада хлопала листвой по ветру.
— Ты что несёшь…
— Ты не знал? Или делал вид? — Елена скрестила руки на груди. — Судебные приставы приходили. Письмо было в ящике. Мама на тебя даже зарегистрировала какой-то микрозайм. По документам — ты поручитель. Хотела провернуть дело тихо, на тебя всё повесить. А теперь, когда просчиталась — хочет квартиру. Чтобы её продать. Или в залог сдать. Моя квартира — в залог! Ради её «лечения», «ремонта» и «долгового обязательства», как она выразилась. Очень юридично.
Николай стоял, как будто его ударили по затылку. Сгорбился.
— Она говорила, это просто помощь семье…
— Семье? Это её четвёртая попытка спасти свой кредитный рейтинг, Коль. Вспомни 2021-й — там тоже была «помощь семье», когда она купила электроскутер в кредит и записала тебя. А ты потом два года платил.
— Я думал, она изменилась…
— Она — да. Только в худшую сторону. Она теперь стала ещё хитрее. Её слова — это сахар с ядом. Милый, приторный тон, пока ты не подпишешь что-нибудь. А потом — всё, Коля, ты должник. А я — без жилья.
Он медленно повернулся. Глаза налились тяжёлым серым.
— Но ты же не можешь просто взять и… отказать ей. Это же мама…
— А ты не можешь просто взять и предать меня, — отрезала Елена. — Иначе это не брак. Это сделка. Причём я в ней без шансов.
Она пошла в комнату. Пахло новым ламинатом — еле заметно, но ощущение было, как в дешёвой гостинице, где всё не по-настоящему. Где жить — только если надо переночевать. Квартира, которую она так обустраивала после смерти бабушки, с каждой новой попыткой Маргариты Васильевны становилась всё меньше «её».
Елена села на диван, взяла пульт. Включила телевизор. Зашумел какой-то кулинарный конкурс, но ей было всё равно. Она не смотрела.
— Ты правда думала, что я… что я соглашусь на это? — услышала она голос Николая за спиной.
— Я до последнего надеялась, что ты — взрослый человек, — устало сказала Елена, не оборачиваясь. — А не маменькин сынок.
Он хлопнул дверцей шкафа.
— Всё, хватит! Ты не имеешь права меня оскорблять. Ты не знаешь, как это — быть между двух огней! С одной стороны ты — с претензиями, с другой — она, с долгами!
— Да я как раз знаю. Я — огонь номер три, Коль. Меня вы в этом спектакле просто сжечь собрались. Без страховки.
— Елена…
— Уходи.
— Что?
— Уходи. На ночь. К маме. Подумай, где ты хочешь жить. Со мной — в моей квартире. Или с ней — на съёмной. Всё. Мне больше нечего тебе сказать.
Она встала и прошла мимо него, как мимо мебели. Он остался стоять у порога. Неловкий. Растерянный. С чужими туфлями на фоне своего отражения в зеркале.
А дверь за ним закрылась мягко. Как будто квартира сама сказала: «Нет. Больше не заходи».
— Открой, Елена. Я знаю, что ты дома. У тебя свет в ванной горит.
Маргарита Васильевна стучала в дверь ладонью, тяжело, с нажимом, как судебный пристав с характером. За ней в подъезде эхом отражался звук её острых каблуков.
— Я не для того сына рожала, чтобы ты им помыкала. И квартира эта — она должна быть на мужа записана! На главу семьи!
— Идите домой, Маргарита Васильевна, — Елена говорила через закрытую дверь, на удивление спокойно. — Мы с Николаем всё обсудили. Это моя квартира, и больше разговоров не будет.
— Ах, не будет?! — Маргарита рванула ручку, но та осталась на месте. — Вот сейчас приедет Коля — и мы втроём решим, кто здесь что обсуждает! Ты не хозяйка, не обольщайся! Хозяйка — не та, у кого бумажка на квартиру, а та, у кого опыт и здравый смысл!
— А у вас — долги, — бросила Елена. — Я всё знаю.
Тишина. За дверью.
А потом… удар. Прямо по двери.
Елена вздрогнула. Удар был не сильный, но демонстративный. Как будто Маргарита хотела, чтобы дерево запомнило, кто здесь главный.
— Значит так, — раздалось уже хрипло. — Ты мне не хозяйка. Ты просто… девчонка, которой повезло. Случайно. Квартира — не твоя заслуга. И поверь, ты ещё спасибо скажешь, если мы поможем тебе её сохранить. Потому что если я расскажу, как ты себя ведёшь — Коля сам тебя на улицу выгонит. И поверь, он может. Очень даже может. Потому что муж — это опора, а не мебель в твоей спальне.
Дверь снова дёрнулась, но на этот раз дрогнула сама Маргарита.
— Уезжайте, Маргарита Васильевна, — холодно произнесла Елена. — Или я вызову полицию. В следующий раз — уже без предупреждений.
Прошло ещё двадцать секунд.
Потом — удаляющийся звук каблуков. И запах — чуть уловимый, но удушающий: смесь резкого парфюма и нафталина. Такой носили учительницы младших классов, только злее.
Через два часа вернулся Николай. С пакетом из «Пятёрочки», будто ничего не случилось. Словно он просто за кефиром вышел и чуть задержался.
— Ты всё-таки позвала маму? — устало бросила Елена с дивана.
— Она сама пришла. Я был у неё — она плакала. Говорит, ты с ней грубо, ты её выгнала, кричала. Ты…
— Не ври, — резко сказала Елена. — Я с ней не кричала. Это она, как базарная торговка, лезла сюда с кулаками. Она била дверь. Ты этого хочешь? Чтобы она здесь хозяйничала?
— Она в отчаянии. У неё коллекторы под окнами стоят!
— Так пусть расплачивается! Я-то тут при чём? Это квартира моей бабушки. Моя память. Моё единственное. Она сюда со своим долгом лезет, а ты ей подпеваешь!
— Я просто не могу вот так бросить её, Лена! Понимаешь? Я же сын. Ты что, хочешь, чтобы я выбирал между вами?
— Да. Хочу. Потому что она уже выбрала. Она выбрала деньги. А ты — кого выберешь?
Он молчал. Потом… кинул пакет на стол. Пластик лопнул, из него вывалился батон и мятая пачка чая. Он шагнул к Елене. Резко.
— Я устал. Я просто устал. Ты вечно с претензиями. Мама — ведь она старый человек. У неё давление. А ты — будто чужая! Ты с ней даже не разговариваешь как с человеком! Ты…
— Я разговариваю с ней как с тем, кем она является. Манипулятор. Хищница. И ты — её добыча. А я — помеха.
— Да кто ты вообще такая, чтобы решать?! — Николай схватил её за руку, сжал сильно. — Ты забыла, что замужем? Что ты должна учитывать не только своё мнение?
— Отпусти, — спокойно сказала Елена.
— Ты довела мою мать до слёз!
— А она довела меня до нотариуса, Коля. Я у нотариуса была сегодня. Переоформила всё. Завещание, распоряжение. Если со мной что — квартира переходит в благотворительный фонд для женщин, переживших домашнее насилие.
Он побледнел.
— Ты не посмеешь…
— Уже. Посмела. Пусть знает, что если она продолжит играть — проиграет всё. Даже шанс на «отхватить кусочек».
Он отступил. Медленно. Как будто кто-то сковал его изнутри.
— Ты… Ты больная…
— Нет. Я выздоровела. От наивности. С сегодняшнего дня — всё по-другому. Я не обязана быть жертвой, только потому что у тебя мама из «высшего общества». Хотя дом у неё обшарпанный, а духи — из «Магнита».
Она прошла мимо него в ванную. Закрыла дверь. Повесила крючок. Он даже не шелохнулся. Стоял в кухне, среди рассыпанного чая и размякшего батона, будто встал в очередь за моралью — и забыл, зачем пришёл.
А за дверью было тихо. Как в комнате, где больше никто не будет спать вдвоём.
«Развод — не трагедия. Трагедия — жить с вами»
— А ты серьёзно, да? — Николай сидел на краешке дивана, ссутулившись, будто ему внезапно стукнуло девяносто пять. — В фонд? Насилие? Это ты про меня сейчас, Лена?
— Про нас, — спокойно сказала Елена, вытирая посуду. — Насилие — это не только кулаком по лицу. Это когда ты изо дня в день терпишь давление, ощущение вины, тревогу. Когда тебе в твоём же доме дышать тяжело. Это тоже насилие. И, да, я хочу, чтобы моя квартира помогала женщинам, а не тем, кто гонит их под венец к твоей маме.
— Я просто не понимаю, — Николай встал, уставился в окно. — Я ведь не плохой. Я просто… не хочу, чтобы мать умерла с долгами.
— Тогда продай свою машину. Или отдай свою долю от родительского дома. Почему именно моя квартира — выход из её кризиса?
Он ничего не ответил.
На следующий день в квартиру снова пыталась войти Маргарита Васильевна. Но теперь на двери уже висела новая табличка:
«Посторонним вход воспрещён. Нарушение неприкосновенности частной собственности будет зафиксировано системой видеонаблюдения».
И камера — пусть дешевая, из «Ситилинка», но работала. Мигание диода пугало всех, даже почтальона.
Маргарита злилась, но теперь уже не ломилась в дверь, а звонила Николаю. По 14 раз в день. Со словами:
— Ты совсем под каблуком, сынок? Или эта… эта «волонтёрка» тебе башку отбила?
— Она не волонтёрка, мама. Она — моя жена.
— Уже нет, — прошипела Елена, стоя за его спиной. — Подала. Вчера.
Он отшатнулся. Маргарита замолчала. Потом тихо, злобно выдохнула:
— Молодец. Умеешь крушить семьи. Аплодирую. Иди теперь со своей камерой и подавай в суд на меня — как все современные девки. Жалобщицы.
— Лучше быть жалобщицей, чем вашей рабыней, — бросила Елена. — И, да — подам. За моральный ущерб. За вторжения. За угрозы. За то, что вы вбили в голову вашему сыну, что женщина — это должник по определению.
— Ты же понимаешь, что я теперь одна? — вдруг, не по тексту, сказала Маргарита. — У меня всё рушится. У меня ничего не осталось.
— Не у вас, — спокойно ответила Елена. — У меня. Но теперь я это восстанавливаю. Свою жизнь. Своё достоинство. Себя.
Прошло две недели.
Елена сидела на подоконнике в своей квартире. Она смотрела на весеннюю улицу, где ветер гнал полиэтиленовый пакет с логотипом «Магнита». Как знамение.
На коленях лежала папка с бумагами: заявление на развод, копия нового завещания, квитанции на адвоката.
Она не плакала. Уже нет. Плакала она раньше — в ванной, на кухне, когда звонил Николай и просил «ещё раз подумать». Сейчас — пусто. Но это хорошая пустота. Как чистый лист. Или как комната, откуда наконец вывезли старую советскую стенку и дали воздуху заиграть.
Позвонил телефон. На экране — сообщение от адвоката:
«Суд назначен на 15 мая. Все документы приняты. Удачи вам, Елена Сергеевна».
Она улыбнулась. Удачи ей действительно не помешает. Но главное — теперь это её путь. Без чужих голосов в голове. Без манипуляций. Без страха.
Раздался звонок в дверь.
Она встала. Подошла. Посмотрела в глазок.
Молодая женщина, в бейсболке и с планшетом.
— Здравствуйте. Мы проводим анкетирование среди жителей района. Вы бы не хотели поучаствовать в программе поддержки женщин после развода?
Елена открыла дверь.
— Знаете что? Я не просто поучаствую. Я хочу войти в совет проекта. У меня есть опыт. Горький. Но честный.
Женщина кивнула, а Елена, не оборачиваясь, прошла внутрь, словно возвращалась домой… только теперь по-настоящему.
Эпилог
Позже, через пару месяцев, Елена снова услышала фамилию бывшей свекрови. По телевизору. Сюжет на местном канале: пенсионерка задолжала крупную сумму банку, соседи жалуются на конфликты и скандалы. Камера показала женщину в халате и с громким голосом, которая грозила оператору веником.
— Узнаю вас, Маргарита Васильевна, — тихо сказала Елена, выключая телевизор.
А потом достала чайник. Насыпала хороший зелёный чай, не из «Пятёрочки», а из маленького магазинчика рядом с нотариусом. И села на подоконник. В тишине. Без звонков. Без слёз. Без чужих решений.
Она просто жила.
