Алина проснулась от звука капающего крана. Он, как назло, начинал сочиться каждый раз, когда ей и так было тяжело засыпать. Четвёртая ночь без сна. Даже снотворное стало работать, как и обещал фармацевт — «не сразу, но потом крепко». Вот только «потом» всё не наступало.
На кухне пахло холодным кофе и мамиными упрёками, которые застряли где-то в голове ещё с вечера:
— Алина, тридцать три года! Пора уже думать о себе. А не кормить взрослого мужика и его мамашу! У тебя мозги или лапша на ушах?
Мозги вроде были. Даже два диплома, один красный. А вот уши — да, возможно, слегка промариновались в лапше. Семейной. Домашней. Сваренной по рецепту свекрови Зинаиды Аркадьевны, которую та щедро приправляла уксусом — в смысле, уксусным взглядом и вечным укором.
С Иваном они жили уже шесть лет. И всё вроде бы неплохо — если бы не три вещи: его «временные трудности» в карьере уже затянулись на полдесятилетия, его любовь к «маме Зине» была патологической, и, наконец, тот факт, что они до сих пор жили в её двухкомнатной квартире в Новокосино. Зинаида Аркадьевна, как она сама любила повторять, «не против молодёжи, но против беспорядка». А под беспорядком она понимала всё — от оставленного чайника на плите до существования Алины в этой квартире в принципе.
Алина села на краешек кровати и натянула махровый халат. Квартира была душной, несмотря на открытое окно. На стене висела старая фотография Ивана в школьной форме. Он смотрел в камеру с таким лицом, будто уже тогда знал, как использовать женщин в своих целях.
Она пошла на кухню. Зинаида уже сидела за столом, в халате цвета «грозовое небо». Волосы аккуратно подкрашены — ни одного седого. Как она умудрялась выглядеть на 58 лучше, чем Алина на 33 — загадка, достойная Нобелевки.
— Доброе утро, — буркнула Алина, включая чайник.
— У кого оно доброе, а у кого опять в холодильнике шаром покати, — прокомментировала Зинаида, откусывая от булки.
— Вчера полную сумку продуктов принесла, — спокойно заметила Алина.
— Ой, принесла! Три кефира, и все обезжиренные. Что ты кормишь моего сына, Алина? Как же он будет работать без сил?
Алина сдержалась. Сильно. До скрипа зубов. Работать Иван действительно не собирался. Последняя его попытка закончилась месяц назад, когда он «вступил в проект с ребятами». Проект оказался очередной многоуровневой пирамидой, а «ребята» — двумя такими же безработными диванными гуру.
— Алина, я вот что хотела сказать, — начала Зинаида с нарочито мягким голосом, который предвещал беду. — Раз уж ты теперь в отпуске и на удалёнке, может, вы бы с Ваней перебрались? У меня тут соседка съехала — комнатка в коммуналке освободилась. Молодым — своя жизнь.
— Это ты меня из квартиры выгоняешь? — Алина склонила голову, как кошка перед прыжком. — Или вы решили вдвоём, что мне пора?
— Что ты, Алина! — всплеснула руками Зинаида. — Просто… ну, ты же не собственник. Квартира моя. А тут ты всё время… ну как бы… дома. А у меня давление. И телевизор ты смотришь громко.
Ты серьёзно, баба с гипертонией на громкость жалуется? — подумала Алина.
— А где Иван? — сухо спросила она, открывая холодильник. Действительно, пустовато. Только банка с соленьями и надкусанная колбаса, на которую уже покушалась плесень.
— На встрече, — ответила Зинаида. — По бизнесу.
— На бизнес-встречу в девять утра в шортах и тапках?
— Алина, не язви. Лучше подумай, как вам с Ваней начинать жить отдельно. Всё-таки, шесть лет. А ты даже ребенка не родила.
Опа. Вот она, артиллерия пошла. Дети, мать, давление — полный арсенал. Алина молча вышла в комнату, села у окна и уставилась на двор. Во дворе бабушка с костылём кормила голубей, кидая им батон как фрисби. Её старательно игнорировал мужик с пуделем и сигаретой.
Алина открыла телефон. Там было сообщение от нотариуса:
«Алина Сергеевна, по делу о наследстве вашей бабушки встреча назначена на пятницу. Квартира в центре. Подробности на месте». Вот теперь ирония. Мама Ивана всё пыталась выжить её из двух комнат в Новокосино. А бабушка, которую Алина навещала раз в месяц, тихо оставила ей «однушку» у метро «Парк Культуры». Классика.
Она усмехнулась. Вариант съехать появился. Теперь вопрос — как сыграть в эту шахматную партию так, чтобы Зинаида осталась с носом, а Иван — без жилья и бизнес-встреч?
Вечером Иван вернулся — потный, довольный, с булкой и пивом.
— Зайка, у нас всё получится! — сказал он, чмокая Алину в висок.
— Что получится? — спросила она, не оборачиваясь от ноутбука.
— Ну как, с бизнесом! Мы почти подписали аренду на офис. Только надо кое-что… — он понизил голос — …залог внести. Подумаешь, сто тысяч. На недельку. У тебя же есть?
— Ага. Ещё и с процентами дать? — Алина усмехнулась, не отрываясь от экрана.
— Ну ты чё… Я ж тебе потом всё верну. Ты же моя жена, или как?
— Как. Только скоро уже — «как бывшая», — бросила она. — Слушай, Ваня, если бы тебе пришлось выбирать — твоя мама или я?
— А что за вопрос-то глупый? — замялся он. — Ты же понимаешь, мама у меня одна. А ты… Ну, ты тоже одна. Но в другом смысле.
— Очень чётко. Спасибо. Пиши: «Ответ не засчитан».
Она встала, подошла к нему, посмотрела в глаза. Иван отступил на шаг.
— Ты и твоя мамочка меня недооценили. Это была ошибка, Ваня.
— Алина, ты чего…
— В пятницу — нотариус. Наследство. Центр. Квартира. Моя.
Иван сглотнул.
— То есть… ты хочешь сказать…
— Хочу сказать, что я больше не обязана жить под одной крышей с твоей мамой и смотреть, как ты прожигаешь мою зарплату на «проекты». С этого дня — каждый сам за себя.
Он хотел что-то сказать, но в этот момент в кухню вошла Зинаида, с банкой огурцов в руках.
— О, вы разговариваете? Как мило. Надеюсь, не ругаетесь?
Алина медленно повернулась к ней:
— Знаете, Зинаида Аркадьевна, вы были правы. Я не собственник… была. Но скоро — стану.
— Ты что, с ума сошла?
— Нет. Это вы. Если думаете, что всё так и будет дальше. Идите теперь к своей «комнатке в коммуналке». Переезжайте. Молодёжь — за самостоятельность, вы же сами говорили.
Она вышла из комнаты, оставив мать и сына в немой сцене. И впервые за долгое время — ей стало легче.
Алина стояла в душной прихожей нотариальной конторы, по стенам которой висели пожелтевшие благодарности от людей, давно уехавших или умерших. Стены шептали: «Беги, пока не поздно».
За стеклянной перегородкой пила чай секретарь, накрашенная, как будто в 90-х кто-то нажал паузу. Из кабинета доносился сиплый голос нотариуса:
— Следующая — Алина Сергеевна Морозова?
Алина вошла. Ковёр скрипнул под ногами. Нотариус — женщина лет шестидесяти — смотрела поверх очков с видом, будто проверяет её на профпригодность.
— Присаживайтесь. Значит, наследство. Однокомнатная, 38 метров, третий этаж. Старый фонд. Приватизирована. Завещание оформлено два года назад на вас. Родственников больше нет. Есть только один нюанс…
— Какой ещё нюанс?
— У бабушки вашей… скажем так, был временно зарегистрирован посторонний человек. Некая… Оксана Алексеевна.
Алина прищурилась:
— Оксана Алексеевна… У неё случайно нет татуировки на копчике и ногтей длиной с телескоп?
— Простите?
— Всё в порядке. Продолжайте.
— Так вот. Регистрация уже аннулирована, но… — нотариус пожала плечами, — такие люди иногда возвращаются. Надеюсь, у вас с этим всё в порядке?
Нет, конечно, не в порядке. У меня в голове всё как после взрыва. Я стою тут, как дура, с бумажкой на квартиру, а дома меня ждёт мужик, который бы с радостью продал меня за айфон, и его мать, которая считает меня угрозой для родины. Через два часа Алина уже была в своей новой квартире. Пахло старым деревом, солнце било в окна, и на кухне — чудо — стоял добротный советский холодильник, который не гудел, а именно гремел, как пьяный баянист. Но это была её территория. Первый шаг к независимости.
Телефон разрывался. «Зинаида Аркадьевна» — читалось, как угроза. Потом «Иван». Потом — «Зинаида» снова. И снова. И снова. Алина включила авиарежим.
На следующее утро к ней в дверь позвонили. Долго. Уверенно. Как будто звонивший считал, что с дверью у него личные счёты.
Она открыла. На пороге стояла Зинаида — в своём халате цвета «месть глухой женщины» и с пакетом продуктов.
— Решила приехать, пока ты не умерла тут с голоду, — сказала она и вошла, как хозяйка.
— Вы кто, простите? — Алина прикрыла дверь. — Ах да. Гость без приглашения.
— Не шути. Мне не до смеха. У тебя истерика, я понимаю. Но ты пойми, что Иван тебя любит. Просто ему сложно. Ты давишь. Ты требуешь. А он — мужчина, ему нужна поддержка.
— Поддержка? Я два года была ему банком, психотерапевтом и кухаркой. Без отпуска и выходных.
— Алина, он же твой муж!
— Пока что. Но это поправимо.
Зинаида достала батон и начала его резать на доске. Без разрешения.
— Мы с Ваней подумали… может, ты сдашь эту квартиру, а вернёшься в Новокосино? Всё-таки, район родной. А тут — центр, люди чужие. Ты не приживёшься.
— Я приживусь. Удивительно, но без ежедневных наездов о моём характере — я дышу. Свободно. Как-то даже почки не болят.
Зинаида шумно вздохнула:
— Ты знаешь, что Иван без жилья останется, если ты уйдёшь?
— Он останется без жилья, если я останусь с ним. Так, знаете, сложная уравновешенная система.
— И что теперь? Ты хочешь развод?
— А вы хотите — чтобы я платила ипотеку, рожала детей и жила в комнате с обоями времён Горбачёва? Нет. Я хочу — жить.
И тут Зинаида распрямилась, подошла вплотную, и — Алина видела это в кино — сказала хриплым голосом:
— Так вот послушай меня, девочка. Ты думаешь, ты хитрая. Думаешь, что выиграла. Но мой сын — не для таких, как ты. Ты ему не пара. Ты просто… промежуточный этап.
Алина чуть качнулась назад. Холодок побежал по спине, но руки сжались в кулаки.
— Я была для него банком, телом и прикрытием. Я всё поняла. Только вот… промежуточные этапы — иногда делают шаг первым. И выходят из игры.
И тут в квартиру зашёл он.
Иван. В трениках, с пакетом пельменей.
— Алиночка! Мам, ты уже здесь? — Он посмотрел на них, улыбаясь, будто зашёл в баню с друзьями, а не в адскую сцену на пороге развода.
— Ваня, ты идиот, — выдохнула Алина. — Ты реально подумал, что можно заехать ко мне в новую квартиру с пакетом пельменей, как будто ничего не случилось?
— Я просто… хотел, чтоб мы были вместе. Всё наладим, честно. Мы с мамой всё обдумали…
— Вы с мамой? — голос Алины дрогнул. — С мамой?
Она подошла, взяла пакет с пельменями и молча выбросила его в мусорное ведро. Потом скинула ключ на стол.
— Это ваша последняя сцена. Уходите. Оба.
— Алина, ты что творишь? — Зинаида вспыхнула. — У тебя крыша поехала от этой квартиры! Ты — никто без Ивана!
— Зато теперь я — никто с квартирой. А вы — два человека без прописки. Удачи.
Она открыла дверь. Зинаида вышла, фыркнув, как выброшенная актриса из мыльной оперы. Иван стоял, смотрел и, похоже, только сейчас понял, что театр кончился. Аплодисментов не будет.
Когда за ними захлопнулась дверь, Алина повернулась к пустой комнате.
Тишина. Никакого телевизора, никакого жужжания свекрови, никаких бизнес-планов на чужие деньги.
И она впервые сказала вслух:
— Ну здравствуй, одиночество. Кажется, я тебя даже ждала.
Прошло три недели после великого изгнания из новообретённой квартиры на Тверской. Алина не скучала. Она впервые за долгое время почувствовала, что жива. Спала одна. Ела когда хотела. Мыла полы — по вдохновению, а не после фразы «у нас тут пыль, как в музее мамонтов». И вдруг — повестка в суд.
Чёрная печать. Почерк гробовщика. Истец: Иван Сергеевич Морозов.
Что? Он? Судится? С кем? За что?
Оказывается, супруг в тандеме с мамочкой подал иск на «несправедливое распределение совместно нажитого имущества», ссылаясь на то, что квартира была оформлена во время брака (а значит — по их логике — и он на неё лапу положил). В довесок шёл пункт про «моральный ущерб» и «лишение возможности пользования имуществом».
Суд был назначен через десять дней.
Алина пришла на заседание в строгом чёрном костюме, без макияжа, волосы собраны. Как юрист в отставке. Или вдова, решившая отсудить участок под могилу бывшего.
Зал был душный. Пахло стрессом и чужим парфюмом. На скамье напротив сидел Иван — в поношенном пиджаке, с таким выражением лица, как будто он сейчас должен получить премию за страдания. Рядом — Зинаида. Весь вишнёвый гнев её лица говорил: “Я в церкви двадцать лет, я таких, как ты, по шесть на завтрак переваривала”.
— Прошу всех встать, — произнёс судья, сухо, как погода в феврале.
Началось.
Адвокат Ивана начал речь, ссылаясь на статью 34 Семейного кодекса РФ.
— В период брака была приобретена квартира. Денежные средства, возможно, поступили из наследства, однако, фактически жильё стало совместной собственностью…
Алина слушала и думала: Вот оно как. Значит, теперь неважно, что квартира досталась по наследству от бабушки. Главное — она не успела подать на развод. Всё ещё числятся мужем и женой — а значит, он имеет наглость претендовать. Она встала.
— Уважаемый суд. Я предоставляю документы, подтверждающие, что квартира была наследована мною от бабушки. Завещание — вот. Выписка из Росреестра — вот. Регистрация — осуществлена до подачи на развод. Никаких совместных вложений — не было. Иван в момент оформления квартиры находился… — она глянула на документы — в баре «Депо», согласно геолокации с его Инстаграма.
— Возражаю! — выкрикнула Зинаида. — Она специально ускорила оформление! Мы ж не знали! А мой сын, он же душевно болеет! Его унизили! Ему пришлось ночевать у меня на табуретке! Это насилие над личностью!
Судья устало посмотрел на неё:
— Уважаемая, вы не являетесь стороной дела. Сядьте.
И тут дверь в зал суда распахнулась. Влетела Оксана.
В леопардовом пальто. Каблуки, ресницы, духи. Её появление было как глоток дешёвого шампанского на утреннем совещании.
— Простите за опоздание! Я — свидетель! Я многое знаю. Я… любовница Ивана!
Алина почувствовала, как зал суда замер. Иван побледнел, как белый рояль.
— Что вы хотите сказать? — спросил судья.
— Я хочу рассказать правду. Иван собирался развестись с Алиной сразу после оформления квартиры. Он сам говорил, что “эта дура ещё не знает, что скоро останется в трусах”. Мы вместе разрабатывали план. Он даже предлагал на неё кредит повесить. А потом он… бросил меня. Потому что мама сказала, что я неформат. А я, между прочим, верила в нас!
Адвокат Ивана закашлялся, как будто проглотил документ.
— Уважаемый суд, это не имеет отношения к делу…
— Имеет, — спокойно сказала Алина. — Это прямое подтверждение умысла. Преднамеренного. Я прошу приобщить видеозапись разговора, сделанную в кафе на Цветном бульваре. На записи Иван и Оксана обсуждают махинации с недвижимостью и шантаж.
И она включила аудио.
— Да я её уговорю. Главное — квартиру на себя не оформляет. Алина лох, она думает, я с ней из любви.
— А если узнает?
— Узнает — поздно будет. Будем жить в центре, Оксаш, как люди. Мамка сказала, она подписать заставит.
В зале повисла мёртвая тишина. Только Оксана сопела — у неё текли ресницы. Судья снял очки.
— Суд принимает доказательства. В удовлетворении иска Ивану Морозову — отказать. Считаю, что его действия носили признаки мошеннических, и… — он замолчал, глядя на адвоката — возможно, требуют отдельного расследования.
БАМ! — молоток. Конец. Занавес.
Алина шла по лестнице суда легко. За спиной остались Иван, с лицом человека, которому только что отказали в наследстве и в жизни, и Зинаида, истерично машущая руками, как будто это всё — фильм ужасов, а не её реальность.
Алина села в такси, закрыла глаза и впервые не чувствовала злости. Только освобождение.
На следующий день она оформила заявление о разводе. Через неделю — уволилась. Через две — сняла домик на берегу Байкала. Одна. Без криков, без «а чо ты опять борщ без картошки сварила», без мамкиных совещаний и подставных любовниц. Только вода, ветер и она — та самая женщина, которая устояла. Выжила. И не сдалась.
