– Я тебя прошу, только не начинай, ладно? – Яна, закинув за ухо выбившуюся прядь, поставила чайник и бросила взгляд на Артема, сидящего за столом с видом обречённого солдата перед выездом на фронт.
Он, как и положено бойцу без воли, промолчал. Только вздохнул, отчего футболка на животе слегка натянулась. Артему было 34. Умный, образованный, симпатичный — на бумаге. В реальности же он по большей части сидел. В телефоне, за компом, под матерью.
– Я просто не понимаю, почему она каждый раз приходит с пакетами, как будто мы тут из помойки питаемся, – продолжила Яна, наливая себе чай и беря в руку тост с сыром. – Я тебе говорила уже сто раз, Артем, я не против помощи. Но когда человек приходит и начинает учить меня, как правильно стирать носки и почему кофе натощак вредно, я начинаю чесаться.
– Янечка, ну что ты, она же добрая, просто хочет как лучше, – буркнул он, даже не поднимая глаз.
– Да? А вчера, когда она сказала, что я «непривычная к хозяйству, потому что из семьи без отца», – это тоже «хочет как лучше»? Или когда она намекнула, что неплохо бы «молодой женщине» пораньше рожать, а не думать о каких-то там курсах английского?
Артем всё так же молчал, ковыряя ложкой в пустой чашке. Сбоку выглядел как мальчик, которого застукали за порчей школьного учебника.
– Ты даже не собираешься за меня заступиться? – голос у Яны поднялся, но не до крика. До той самой грани, где ты ещё говоришь, но уже почти кричишь. – Я твоя жена, Артем. Не арендатор твоего свободного времени.
– Ну не устраивай сцену, – пробубнил он. – Она же мама.
– А я кто? Шум в голове?
Стук в дверь был громким, как выстрел в фильме про мафию. Яна закатила глаза и едва не подскользнулась на мокром от пара полу.
– Ты ей сказал, что мы дома? – шепнула она, вжимаясь в стену. Почему-то каждый приход Валентины Степановны превращал квартиру в театр абсурда, где сценой была кухня, а зрителями – собственные нервы.
– Она сама решила. Говорила, что «пройдёт мимо», – неуверенно пожал плечами Артем.
– Она живёт в другом конце города, у неё гипертония, артроз и нелюбовь к метро. Мимо чего она шла, мимо нашей жизни?
Дверь распахнулась – с лёгким скрипом и без всяких церемоний. Валентина Степановна влетела в квартиру, как будто это её прописанное царство. На ней был классический клетчатый плащ и надетый поверх косынки капюшон. В руках — два пакета из «Магнита».
– Вот и вы, голубки мои! – радостно воскликнула она, словно не заметила атмосферу густоты, которая висела между Артемом и Яной. – А я думаю — зайду на минуточку. Так соскучилась! Целых два дня не видела вас.
Она поставила пакеты на кухонный стол, рассовывая локтями всё, что стояло на пути. Яна машинально убрала свою чашку с края.
– Вот, вам творожок, свежий, не как этот… – она бросила взгляд на Янин био-йогурт. – Химия одна. А ещё курочка, ножки. Я знаю, Яночка у нас грудки не любит – ну что поделаешь, кому Бог дал вкус, а кому характер.
Яна улыбнулась. Одним уголком губ. Так, что казалось, будто у неё что-то свело.
– Спасибо, Валентина Степановна. Только холодильник у нас один, а не склад «Пятёрочки».
– Не начинай, Яночка, – ласково, но с нотками стали в голосе, сказала свекровь. – Ты же знаешь: лучше пусть будет, чем не будет. Тем более, вам же всё-таки нужно экономить. Вы ж снимаете.
Удар был точный. Не в живот, нет. В печень. Яна даже дышать на секунду перестала.
– Мы сами справляемся, – коротко ответила она.
– Да справляетесь, конечно. Просто Артём говорит, что ты хотела на юг поехать, на свои отпускные? Ну-ну… Сейчас такие цены. Лучше бы в дело деньги вложить. Я вот думаю, может, ремонт начать. Полы скрипят — ни пройти, ни проехать. Я Артёму говорила: раз у него жена экономная, можно и помочь.
– Экономная? – Яна прищурилась. – Это так теперь называется «копить, чтобы хоть раз в жизни пожить не между МКАД и нервным срывом»?
– Да что ты, Яночка, не принимай в штыки. Просто я — женщина опытная, понимаю, как лучше. Вам же жить ещё и жить. А отпуск — дело наживное. Ремонт — инвестиция. Тем более, квартира же всё равно нам останется.
– Вам. Не нам. – Яна посмотрела на Артема. – Может, ты скажешь ей, что у нас свои планы? Или ты, как всегда, промолчишь?
Артем поднял глаза. Несмело, как будто боялся кого-то разбудить.
– Мама просто хочет помочь…
– Господи, вы говорите, как два члена секты. Она «хочет помочь», а ты – «не хочешь скандала». А я кто в этой формуле? Кто я вам, удобная тень?
– Яночка… – Валентина Степановна отодвинула пакет с картошкой и тяжело села за стол. – Ты не обижайся, но в вашей семье чувствуется… ну, какая-то холодность. Вот в моё время мы жили душа в душу. Нищета, зато любовь.
– А вы не думали, что именно поэтому ваша семья и развалилась?
Тишина. Та самая, когда даже холодильник перестаёт гудеть, как будто стесняется. Артем открыл рот, потом закрыл. Валентина Степановна медленно повернулась к Яне.
– Ты это сейчас зачем сказала?
– Чтобы вы наконец поняли: мы не ваша семья. Мы – это мы. И если вы будете продолжать приходить и командовать, я уйду. С вещами. С отпускными. И, поверьте, ни одного творожка не заберу.
– Артем! Ты это слышишь? – взвизгнула свекровь. – Вот с кем ты живёшь! Она меня, твою мать, из дома выгоняет! Это она тебя настраивает! Я знала, что ничем хорошим она не кончится!
Яна подошла к двери.
– Артем, ты сам выбираешь, с кем тебе жить. Но если ты снова дашь ей доступ к нашей жизни – меня в этой жизни не будет. Понял?
Он промолчал. Это было самое страшное.
Утро воскресенья началось с мирного молчания. Из тех, что не сулят ничего хорошего. Яна открыла глаза от стука по батарее – у соседей сверху снова включилась прачечная. Сколько можно стирать? Неужели у них на балконе сушатся люди?
Артема в кровати не было. На кухне глухо звякнула кружка о раковину – он опять пил кофе без сахара и без Яны. Тихо, как мышь, чтобы не разбудить собственную совесть.
Она лежала, глядя в потолок, уже не в первый раз думая о том, что всё когда-то надо заканчивать. Даже если ты вложил в это годы, эмоции и… ипотеку на отношения. Встав с кровати, Яна подошла к шкафу. Засунула руку в дальнюю полку и достала свёрнутый пополам конверт. Тот самый, где лежали отпускные. Деньги на «сбежать в тепло и вспомнить, кто ты». Или на холодильник. Или на новую жизнь.
Она посчитала их снова. Девяносто три тысячи. Смешная сумма, если сравнивать с разводом. Но приличная – если мечтать тихо, без претензий.
– Доброе утро, – прозвучало с кухни. Голос Артема был беззубый, как вчерашний багет.
– Уже не очень, – сухо ответила она и закинула конверт обратно.
– Ты не сердишься? – он заглянул в комнату, чешущий затылок, неуверенная улыбка. Классическая поза виноватого мужа, который снова что-то сломал. Только не технику, а доверие.
– Артём, ты мне можешь честно сказать: ты уже перевёл деньги?
Он замер.
– Какие деньги?..
– Не тяни. Мои отпускные. Ты ведь вчера слушал, как она жаловалась на скрипучий паркет и облупившуюся краску в прихожей. И глаза у тебя были такие… как у волонтёра. Так что?
Он пожал плечами. Мол, да, было дело. Но ведь это всё «ради семьи».
– Я хотел сказать тебе, – начал он, – но ты вчера была не в духе, и потом, я подумал…
– Подумал?! – голос Яны взвился, как пылесос, засосавший кофейную ложку. – Подумал, что лучше просто взять и вложить МОИ деньги в ремонт квартиры ТВОЕЙ матери? Даже не нашей квартиры!
– Ну а чья она ещё, если не наша? Я там вырос!
– А я что, должна спонсировать твоё детство?
Артем резко встал. Лицо потемнело, руки сжались в кулаки.
– Ты никогда её не уважала. Никогда не пыталась понять. Всё время только «я», «мне», «моё». Ты даже не пробовала вписаться.
– Вписаться? – Яна выпрямилась. – Это не семья, Артем. Это гостиница с домработницей и кассовым аппаратом на входе. Всё, что не по её — сразу враг. А ты — её любимый приживал. Она тебя обнимает одной рукой, а другой держит за горло.
Он отшатнулся. Впервые за долгое время в его глазах появилось что-то, кроме вежливого утомления. Гнев, злость… может, даже боль. Только поздно. Всё уже давно трещало, просто теперь пошли откровенные трещины.
– Я не позволю тебе так говорить о ней, – прошипел он. – Она мне мать. Она одна меня растила. Она…
– А теперь решила дожимать. Не родить, так задушить.
Разговор перешёл в зону повышенной турбулентности. Слов было слишком много. И все – с острыми краями.
– Это ты доводишь меня! – кричал он. – Ты всё время ворчишь, жалуешься, контролируешь. У тебя всё не так: еда – не та, работа – не та, я – не тот! Может, тебе просто не со мной надо жить?
– Так уходи! – выкрикнула Яна, подойдя к нему вплотную. – Беги к маме! Там и паркет новенький, и блинчики по утрам. Только вот мужчина ты будешь ли? Или так и останешься – мальчиком?
Он посмотрел на неё так, как не смотрел никогда. Ненависть? Презрение? Или… зависть. К тому, что она может вот так – говорить. Кричать. Требовать.
Он схватил куртку, ключи и, не оборачиваясь, вышел. Дверь захлопнулась с такой силой, что со стены упала картина. Дешевая, с маками. Её когда-то подарила подруга, и Яна всегда собиралась её заменить.
Теперь – точно заменит.
Она стояла посреди кухни, словно после урагана. Стол был завален пакетами от Валентины Степановны, в воздухе пахло курицей и обидой.
Телефон завибрировал. Смс от Артема: «Деньги перевёл. Прости, не хотел, чтобы всё так получилось».
Перевёл. Не «обсудил», не «спросил». Просто сделал. Как всегда.
И вот теперь — кульминация. Рваное сердце, злость, пустота и… удивительное чувство облегчения. Как будто тяжёлый ком с груди кто-то убрал — резко, больно, но метко.
Она не плакала. Пока. Просто села и стала смотреть в окно.
Машины ехали, люди шли с пакетами, дети кричали во дворе — жизнь продолжалась. И в ней, похоже, уже не было места для «мы».
Когда дверь снова хлопнула, на этот раз уже тихо и без эмоций, было почти девять вечера. Артём стоял на пороге, смущённо переступая с ноги на ногу, как подросток, пришедший за забытой курткой после бурной вечеринки. Только вместо куртки — коробка с личными вещами. И вместо вечеринки — трёхлетняя семейная жизнь, которую он сегодня окончательно собрал в коробку из-под обуви.
Яна не подошла. Сидела в кресле с пледом, как пожилая англичанка, ждущая грозу с чашкой чая и паспортом в зубах. Только чая не было — он стоял холодный с утра. И паспорт… Ну, он пока в ящике, но ощущение, что жизнь вот-вот скажет: «Приготовьтесь к взлёту», уже витало в воздухе.
Артём робко шагнул внутрь.
— Привет. Я… это… зайду? — глупо, потому что он уже стоял посреди комнаты.
— Ты же взрослый, Артём. Сам решай, — сухо, без злобы. Как будто он куртку пришёл забрать, а не целую эпоху.
Он помолчал, уставился в пол. Даже ботинки снял — по инерции. Привычка: «мама не велела в грязной обуви по квартире». Как символично.
— Я хотел сказать…
— Поздно, — перебила она. Спокойно, без надрыва. — Не потому что я злая. А потому что у меня больше нет на это сил. Мы и так слишком долго пытались это не заметить.
— Я не хотел, чтобы всё развалилось. Я просто… Ну, мама… — он развёл руками, как будто надеялся, что этот жест объяснит всё.
— Да, она. Я знаю. Всегда она. Даже когда ты ошибался — это была её правда. Когда мы ссорились — она тебе первой звонила. Когда я уставала, плакала, просила — ты шёл к ней. Не ко мне. И теперь ты стоишь тут, с коробкой своих штанов и виноватыми глазами, и опять надеешься, что я буду всё понимать. Я больше не хочу понимать. Я хочу — жить. Сама. Без третьего взрослого в нашей спальне.
Он молча сел на край дивана. Уронив плечи, будто с него сняли бронежилет, но только под ним не оказалось ни смелости, ни стержня. Всё ушло в отлив.
— Я не знаю, как правильно. Я просто… устал. Я вечно между вами, как буфер. Ты одна сторона, мама — вторая. А я в середине, как ломтик колбасы в бутерброде. И все давят.
— Так ты мог выбрать — быть с человеком, которого любишь, или с человеком, который привык, что ты у него под рукой. А выбрал — тишину. Удобство. И ремонт в её прихожей.
Он помолчал. И вдруг сказал:
— Я был трусом. Прости.
Слишком тихо. И слишком поздно.
Позже, когда он ушёл, а в комнате осталась только пахнущая варёным горохом пустота, Яна подошла к шкафу. Достала чемодан — тот самый, который стоял с прошлого года, в ожидании отпуска, который так и не случился. Залезла на антресоли, вытащила кожаную папку с бумагами — договор аренды, копии чеков, паспорт. Положила туда же и конверт с остатками денег. Немного, но хватит — на старт.
На утро она встретилась с адвокатом. Простой мужчина с уставшими глазами и голосом человека, который видел все варианты расставаний — от слёз на капустных листьях до драк с разбитыми телефонами.
— Стандартная процедура, — сказал он. — Если обе стороны согласны, то и суд будет стандартным.
— Он не будет сопротивляться, — сказала она. — Ему главное — чтобы мама не нервничала.
Адвокат хмыкнул.
— Да, таких много. Мамины мальчики — это диагноз. Но вы держитесь хорошо.
— Я не держусь, — тихо ответила Яна. — Я просто устала падать.
Прошла неделя. Валентина Степановна не позвонила ни разу. Видимо, считала, что всё идёт «по плану». Мама всегда права, сын — при ней, а сноха — как пыль после ремонта: надо вымести.
Только сын не остался. Артём снял себе студию на окраине. Мебели почти нет, зато есть свобода и отсутствие блинов. Он прислал смс: «Прости, что поздно понял». И больше не писал.
Яна в тот вечер, сидя на кухне с бокалом красного, впервые за долгое время улыбнулась.
Она не была счастлива — это слишком громкое слово. Но ей стало… легче. Словно выдохнула после трёхлетнего задержанного дыхания. Рядом не было никого, кроме неё самой. И впервые — этого было достаточно.
Через месяц она вышла из офиса и поймала себя на мысли, что хочется домой. Не потому что там кто-то ждёт, а потому что дома — это теперь она. Только она. И никому не нужно объяснять, почему в холодильнике стоит вино, а на полу — носки. Никто не приедет «просто заглянуть». И никто не переведёт её деньги в чей-то чужой ремонт.
На входе в подъезд сидела бабка с сеткой. Та самая, которая всегда сдавала её Валентине Степановне: «Яна-то поздно пришла, всё без шапки ходит, бедный мальчик один с этим…»
— А мужа-то бросила? — крикнула она в спину Яне.
Яна обернулась и спокойно ответила:
— Нет. Он сам ушёл. Я просто не удержала. И знаете… слава богу.
Эпилог
В жизни Яны всё стало проще. Без шоу, без фейерверков. Просто ровная, тихая жизнь. Иногда она ловила себя на том, что скучает — не по Артёму, а по надежде, что у них всё могло быть иначе.
Но потом вспоминала, как стоит с вырванной из рук карточкой, как считает остатки из отпускного конверта, как кричит от злости в подушку, когда он снова на её стороне — но только формально.
И становилось легче.
Да, теперь она одна. Но в этом «одна» было больше свободы, чем в их «вместе».
А свобода — она не дешёвая. Особенно если за неё платишь сердцем.
